Пришлось нам обыскать трупы, забрать драный плащ, в который кое-как завернулся Емельян. Я облачился в засаленную епанчу[19], а моего охранника обмотали обносками, и оттого он стал похож на мумию.
Как выяснилось, ловкач брал на себя слишком большую ответственность — как попасть к дворцу они не знали. Пришлось гренадеру вынести дверь в один дом, в котором после нашего побоища открывать на стук нам не спешили, и получить эту информацию от перепуганных хозяев.
Через час мы окровавленные и грязные прибыли к воротам Летнего дворца. На часах стояли двое семеновцев. Наша кавалькада сильно их напрягла: какие-то оборванцы, причем первым идет человек огромного роста, а на коне замотанная в тряпки фигура.
— Кто такие, что надо? — из караулки сразу вышли ещё двое солдат. Григорий с коня злобно каркнул:
— Кто-кто! Разумовский во дворце?
Один из подошедших солдат, видимо старший, поинтересовался с некоторой издевкой:
— А какой тебе Разумовский нужен?
— Любой! Хоть Кирилл Григорьевич, хоть Алексей Григорьевич.
— Хм, а что хотел от них? — уже более заинтересовано.
— Передай, что Гришка Белошапко тут.
Вот тут они шевелились, видимо указания какие-то были даны. Старший жестом отправил одного из солдат к дворцу, тот рванул резво, как лошадь-четырехлетка. Буквально через десяток секунд с того момента, как он скрылся за дверями дворца, те снова распахнулись, и на крыльцо выскочила мама. За ней тут же выскочил Кирилл Григорьевич, потом Панин, потом Разумовский-старший, Орловы, ещё какие-то гвардейские офицеры, солдаты, и все посыпали к нам.
Уже по дороге Орловы пытались прорваться в первый ряд, но Кирилл Разумовский и Панин своё первенство не отдали, а маму подхватил под руку Алексей Григорьевич, который забыл о своей степенности.
Кирилл подбежал к воротам первым сходу нервно крикнул:
— Гришка, ты?
— Я, Кирилл Алексич, я! — устало ответил мой гайдук.
— Где царевич?
Екатерина и остальные уже были рядом, я вышел из-за спин своих защитников и громко крикнул:
— Мамочка, я тут!
Она оттолкнула всех, бросилась ко мне, обняла меня, я почувствовал её тепло. Судя по всему, до этого я был в диком напряжении, а тут оно меня отпустило, и я повис на её руках, шепча: «Мамочка-мамочка!» Все запрыгали вокруг, изображая кур-наседок, громко кудахча и чуть ли не подпрыгивая, — так я всё это воспринимал.
По пути до дверей дворца я успел поймать взгляд Разумовского-старшего и благодарно ему улыбнуться. А потом я категорически отказался следовать в покои матери до тех пор, пока Гришке не окажут медицинскую помощь, а двух моих спасителей не опросят и не переоденут.
Гришку посадили на стул в кордегардии, и к нему прибежал один и лейб-медиков. С раненого срезали лохмотья, которыми мы его обмотали. Бок выглядел страшно, но кровотечение было уже небольшим. Врач вытащил из сундучка нить и собрался шить.
Меня что-то беспокоило, я поднял руку, привлекая к себе внимание, и задумался. Вот оно!
— А почему вы не держите нить в алкоголе? — просил я у врача. В больницах в прошлой жизни я бывал не раз, в травмпунктах тоже — по разным причинам, но помнил, что нитки врачи всегда вытаскивали из баночки с антисептиком.
— А зачем, Ваше Императорское Высочество? — вот озадачил, так озадачил. Я раньше не обращал внимания на врачей, после оспы я и не болел толком, а тут вот обратил и был искренне удивлен. Так, о микробах тут что-то знают — Ломоносов мне рассказывал.
— Так. Известно ли вам, милостивый государь, о маленьких зверьках, открытых голландцем Антонием Левенгуком?
— Ваше высочество! Я не понимаю, какое отношение этот дурацкий факт имеет к медицине? — слова медика прозвучала столь напыщенно, его тон был столь возмущенным, что мне стало очевидна невозможность ему что-то доказать прямо сейчас. Поэтому я просто приказал:
— Принесите Spiritus vini[20]! — доктору велел обмыть им руки, вымочить в нем иглы и нить, а бинты прокипятить, пока идет операция.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Да, я заработал репутацию глупого малолетнего самодура, мешающего и вредящего профессионалам, но вот только тот, кто спас меня, не пострадает от этого коновала. А вот медициной стоит заняться — пусть в ней ничего толком не понимаю, но уж в гигиене-то разбираюсь…
Я настоял, чтобы Григория разместили во дворце. Емельяна с Захаром я попросил сделать моими охранниками. Захара сразу отправили с десятком измайловцев на место схватки, но там было уже всё вычищено — следов не нашли. Чертков и его люди тоже будто канули в лету. Концы в воду, за заговором стоял кто-то могущественный…
Поспать ночью больше не удалось, буквально перед рассветом к нам нагрянули новые гости — Воронцовы. Тётя Анна вошла впереди каравана родственников. Мы с мамой встретили их вместе.
— Анна Карловна! Какой неожиданный визит! — мама взяла инициативу в свои руки.
— Ваше Императорское Величество, мы прибыли выразить Вам нашу преданность! — Воронцова взяла с места карьер, явно отрезая себе и свои родственникам пути отступления.
— Что и Елизавета Романовна с вами? — Екатерина настоящая женщина, которая не пропустит момент пнуть соперницу.
— Да, Ваше Величество, я припадаю к Вашим стопам с просьбой о милости Вашей! — выступила из толпы заплаканная Елизавета.
— Екатерина Романовна! Вам вверяю заботу о сестре Вашей! — это уже она Дашковой.
— Михаил Илларионович! Анна Карловна мне почти родственница и её чувства не могут говорить за всю Вашу фамилию. Я жду Ваших слов, как старшего в роду.
— Ваше Императорское Величество! Я от лица всех своих родственников прошу Вашей милости! — мама явно смягчилась и, наконец, смог встать и подойти к тётушке Анне. Воронцовы, под её авторитетом осознали всю бесперспективность ситуации и сдались. Даже Елизавета оставила своего несостоявшегося супруга, предпочтя присоединиться к победителям.
Утром мы с мамой принимали присягу в Петропавловском соборе. Нам присягнули все гвардейские полки, Синод, Сенат, потом армейские полки, священники и чиновники. Правление Павла I и матери его Екатерины II, как назвали его руководители заговора, началось.
Однако с Петром Федоровичем вопрос надо было решать. У него были сторонники, хотя их можно было назвать скорее сторонниками закона, но этот формализм меня-то точно не устраивал, да и прочих заговорщиков тоже.
С измайловцами, преображенцами и конной гвардией мы двинулись на Петергоф. В окружении отца не нашлось сколь-нибудь путного советника, генералы-голштинцы растерялись, никакой даже попытки сопротивления или бегства отец не предпринял, безропотно отрекся и под стражей отправился в свой любимый Ораниенбаум[21]. М-да, я представил себе, что могло бы получиться, если бы к папе успел прибыть вызванный им из ссылки Миних[22] — повозились бы…
Мы начали готовиться к коронации. В процессе обсуждения я смог высказать свое категорическое мнение о своем будущем статусе, не позволяя желающим раскачать ситуацию и вбить клин между мной и Екатериной II. Я не желал единолично царствовать, настаивая на титуле наследника и соправителя моей матери, которая и должна стать императрицей.
Никаких императорских титулов для меня и ограниченного регентства для матери, как настаивал Панин. Но и идеи Орловых о единоличном правлении мамы, с определением меня в наследники, ни мне, ни моим сторонникам-покровителям не нравились. Так что я — младший соправитель и наследник.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я не был готов управлять государством: я был слишком мал и не имел пока своей команды, способной взять под контроль империю. К тому же, мне никто бы такой возможности не дал бы — регентство было бы обязательно. А находиться в тени мамы и под ее защитой — значительно более надежно, чем все другие варианты.
Мне разрешено было сформировать свой двор, куда я попросил определить своего единоутробного братца Алексея. Вот этим я огорошил и маму и Орловых.