Рыжий дернул повод, в очередной раз пытаясь дотянуться до вьючной лошади, послушно идущей в поводу, и вернул мои мысли из кабинета магистра Жара на дорогу.
Коряжка был деловит и радостен: он любит ездить большой компанией, радостно знакомился с собратьями, совал ко всем добродушную рыжую морду… и никогда не упускал случая угоститься чужими харчами, хитрая скотина.
— Танис, следи за своей клячей, — цыкнул сквозь зубы Камень, едущий прямо передо мной.
— Сам ты кляча, — вполголоса отбрехнулась я, но повод потянула, не давая Коряге на этот раз обкусить веточку с придорожного куста.
Его высокомерный гнедой, чуя настроение хозяина, хлестнул хвостом.
В церберском отряде мы с Коряжкой были примерно на равных ролях: он — самый мелкий, ниже остальных коней почти на ладонь, я — самая молодая.
Да и плевать: зато у Коряги самый длинный в отряде хвост, у меня — самый чувствительный дар!
— Цербер Танис Болотная, повтори-ка, что ты сказала, — ласково приказал Камень, который с утра лаял на людей, словно с цепи сорвался.
Позади послышались смешки: мы с напарником радовали отряд своей грызней с самого выезда.
А я, вздохнув про себя (ну как магистру пришло в голову ставить Солнышко во главе отряда?), послушно “повторила”:
— Я сказала, “сейчас заплачу”!
Смешки стали громче, а я развила мысль:
— Обидно же! Коряжка орденский конь, а не кляча, и вообще, вон у него какой хвост…
— По хвосту выбирала?
— Ага, — простодушно согласилась я, и насмешка не получила продолжения.
Утром Камень проснулся в приподнятом настроении. Правда, не весь: верхняя половина напарника была недовольной. Заметив, что я его рассматриваю, Камень натянул поверх утреннего жизнелюбия штаны, да и свалил из комнаты — тем самым дав мне без помех одеться.
Я, в отличие от Камня, благодаря ночным магическим (и не магическим) экспериментам не выспалась вся.
К утру ночные ощущения утратили силу, и я сомневалась, а было ли примерещившееся мне внимание?
Стоит ли верить ничем не подтвержденным ощущениям, если заклинания, проверенные что церберами, что ведьмами, ничего не отыскали?
Впрочем, верить всегда нужно себе. А потому я схожу к аргусу Эстону, расскажу ему всё (кхм, почти всё) и пусть что хочет, то и делает. Хочет — защиту над акрополем поднимает, хочет — гонит к лекарям прихворнувшее Око…
Но не сложилось.
А я ярко представляла, как это было бы: акрополь Кремос, комната лекаря — тесная, загроможденная сундуками, шкафами, полками. Сам лекарь, пропахший лечебными травами и едкими настоями, требующий описать, что произошло. И я, честно (лекарям не врут!) рассказывающая, как всё было:
“— Сперва мне показалось, что за мной кто-то наблюдает, а потом я почему-то решила, что будет хорошей идеей, если я разденусь и буду себя трогать. Скажи, лекарь, что со мной?
— И-и-и, душенька, да это тебя естество зовет, мужика тебе надо! Всё, иди отсюда, лекарство за дверью сама найдешь!”
Камень, сощурившись, оглянулся на мой смешок, и я из уважения к его старшинству сделала вид, что смеялся кто-то другой, но не я, нет!
Илиан отвернулся, а я задумалась: а может, и правда, не было никакого взгляда?
Себе, конечно, нужно верить — но если я просто не поняла, что хотела себе сказать? И на самом деле это и впрямь, кхм, “естество зовет”?
Мужика-то у меня действительно давненько не было…
Может, и впрямь, завести кого? Мужиков вокруг — полный акрополь, на любой вкус. Пониже, повыше, тоньше, толще, темные, светлые, да хоть бы и рыжий — “лекарство” по душе подобрать не долго.
Составим с Солнышком расписание, будем по очереди хахалей в комнату таскать!
У церберов на плотскую любовь запрета нет: это семью двенадцать лет заводить не моги, а любиться — любись, лишь бы службе помехой не стало.
Мне про это еще наставница рассказывала.
Тетка Карима, когда поняла, что на болоте мне жизни больше не будет, здорово вспылила — столько сил ею было в будущую преемницу вложено, а из-за моей дурости всё прахом пошло!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Но потом, когда гнев у нее уже схлынул, а задница у меня еще не зажила, стала понемногу отходить и наставлять бедовую-непутевую, рассказывая, что там у них да как:
— Как только звезды в Зале Испытаний новичка признают — всё, пути тому назад нет. Цербер своей волей из ордена уйти не может, только с позволения старших. А они раньше, чем через двенадцать зим, не отпускают. Да и потом — еще по службе поглядят.
Я повозилась на лавке, пытаясь осторожно согнать наглую муху: жар, вроде бы, спал, спасибо Ведающему Тропы, и в озноб меня больше не бросало, только укрыться все еще было выше моих сил. А эта тварь назойливая кружила, кружила, стремясь сесть на подживающую спину или то что пониже — да и жигануть так, что искры из глаз сыпались.
Тетка Карима поглядывала на моё шебуршение искоса, поджав губы.
— А раньше, что — совсем никак? — я, наконец, устроилась поудобнее и затихла.
— Ну, почему… можно за золото. Но цену назначает орден, и он не торгуется. И обязательно должен найтись человек, который тебя выкупить захочет — самому за себя откуп заплатить нельзя. Это если вообще орден согласится отпустить. А не согласится — так просто откажет, и никто ему в этом не указ.
— А если, скажем, цербер — баба, и понесет?
Муха вернулась, и теперь жужжала где-то над ухом, зля неимоверно.
— Ты себя-то самой умной не считай! — вскипела тетка Карима.
Спина заныла: нынче ей как раз за то и прилетело, что посчитала я себя самой умной.
Я затихла, замерла, выжидая — но миновало, и буря прошла стороной, тетка успокоилась так же быстро, как и рассердилась.
— Орденские бабы, конечно, нос дерут до небес. Да только родить не могут.
Думать об этом мне, шестнадцатилетней, было неприятно: пусть мужа мне ждать не приходилось, но детьми ведьме обзавестись никто не запретил бы.
Детей я хотела.
Не прямо сейчас — но когда-нибудь потом, попозже!
— Но беременная баба — ордену один убыток, — продолжала между тем наставница. — Да и мужикам след бы думать о том, как какую пакость изловить, а не как детишек прокормить. Так что как только станете вы новичками — так и проведут над вами обряд. Парней выхолостят, девкам чрево замкнут.
— Так что, — хмыкнула я, — Парни там все что боровы холощеные?
— Дура, ой, дура! — рассердилась тетка Карима, и моя задница испуганно сжалась на знакомые слова. — Окстись, девка, мужик без яиц - не мужик! Нет. Просто пустым семя становится, и прорасти не способно. Шесть лет, пока орден щенков натаскивает, и еще шесть лет, пока они злыми псами рыщут, вынюхивая, где какая пакость затаилась, детей церберам не видать. Зато как срок минует и волшба спадет, тем, кто доживет, устав семьей обзавестись дозволяет, и даже из ордена для того выходить не обязательно.
Мерзкая муха теперь жужжала совсем перед носом, и я, замерев, приготовилась — а потом резким движением выкинула руку!
Спину обожгло болью, подсохшая корочка треснула и показала мне звезды из глаз посреди бела дня.
Я лежала, блаженно обмякнув, чувствуя, как по спине растекается упоительная прохлада.
— Ох, Ведающий Тропы! — причитала тетка Карима, накладывая мне на спину жирную мазь толстым слоем. — Почему, ну почему, такая сила — такой дуре!
Я потихоньку уплывала в сон.
Над головой ехидно и назойливо жужжала муха.
Я мотнула головой, отгоняя воспоминания (и привязавшегося ко мне слепня), косы подскочили и снова шлепнулись на грудь.
Дорога, по которой вёл отряд Солнышко, давно отделилась от большака и нырнула в лес. Вокруг шумели кронами деревья — и никакой тебе избушки тетки наставницы…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Только тянуло знакомым моховым запахом — кажется, где-то к самому лесу подступились болота — да метался перед конской мордой слепень, словно вырвавшись из воспоминаний.
Примерившись, я сшибла мерзкую тварь простеньким “огненным плевком”.