остановилось, далеко под нами люди выходили из кабинок, уступая места другим любителям каруселей. Наша кабинка покачивалась на ветру. Потом колесо повернулось, но вскоре опять остановилось. Как бы мне хотелось оказаться там, на центральной аллее среди всей этой сутолоки! Ирен все продолжала плакать подле меня.
– Мы больше не можем быть друзьями, как раньше, Ирен, – сказала я, глядя на слившуюся в объятиях парочку на парковке.
– Почему? – спросила она.
Колесо зашевелилось, кабинка дернулась, мы опустились ниже и опять остановились. Теперь мы болтались где-то между небом и центральной аллеей на уровне полотняных крыш. Я молчала. Пусть музыка заполняет тишину. Мне вспомнился тот день на сеновале, вкус жвачки и рутбира на ее губах. День, когда она позволила себя поцеловать. И меньше чем через сутки родители вылетели через дорожное ограждение на машине и разбились.
Я ничего не сказала. Если Ирен сама не может сложить два и два, не мне ей объяснять то, что знает любой: ничто на свете не происходит просто так. То ужасное, немыслимо ужасное, что случилось с мамой и папой, случилось из-за нас. Из-за того, что мы сделали.
– Почему мы не можем быть друзьями, как раньше?
– Потому что мы слишком большие для таких вещей. – Слова еще не успели сорваться с языка, как я сама почувствовала их фальшь, липкую паутину лжи, наподобие сахарной ваты, только вот отделаться от нее куда сложнее.
Ирен не сдавалась:
– Как это – слишком большие?
– Слишком взрослые, – отвечала я. – Мы уже слишком взрослые, чтобы заниматься ерундой.
Колесо медленно пошло вниз, и, так как в кабинке перед нами было пусто, мы без остановок доехали донизу.
Все, что было сказано между нами, осталось там, в вышине.
Вскоре мистер и миссис Клоусон отыскали нас у «Зиппера». Мы поели вареной кукурузы и пирога с толстой хрустящей коркой, потом они достали свой полароид и сфотографировали нас с медведем Смоки, причем мы обе надели шляпы из воздушных шариков. Должна сказать, свои роли мы знали назубок.
Притворство продолжилось и в школе. Мы сидели вместе на истории. Время от времени заходили в буфет «Бена Франклина» – съесть жареного сыра, запивая его шоколадным молоком. Но теперь все было не так. Ирен все больше времени проводила со Стефани Шлетт и Эми Файно, а я – со своими кассетами.
Однажды на стадионе я увидела, что Ирен целуется с Майклом Бозо Фитцем после рестлинга. А еще увидела, как Мариель Хемингуэй целуется с Патрис Доннелли в фильме «Личный рекорд». И не только целуется. Я столько раз перематывала пленку, чтобы посмотреть ту сцену, что боялась ее порвать. А отдавать сломанную кассету Нейту Бови, пытаясь объяснить, как это случилось, пока он глядит на тебя с этой своей ухмылочкой, было бы просто невыносимо. Он уже и так наговорил мне какой-то фигни, когда я ее брала.
– Так вот что у нас сегодня, – хмыкнул он. – Ты знаешь, о чем это, сладкая?
– Ну да. Она спортсменка. Бегунья. – Я не притворялась. В аннотации на коробке было написано: «Когда находишь себя, обнаруживаешь чувства, о которых не подозреваешь». А сзади виднелась картинка, на которой Мариэль и Патрис стояли, почти касаясь друг друга в полумраке. Там явно подразумевалось что-то большее обыкновенной дружбы. Вообще-то я выбрала этот фильм из-за бегунов – я как раз собиралась заняться легкой атлетикой. Но, видимо, некий голос внутри меня подсказывал, как находить скрытые намеки на истинное, гомосексуальное содержание фильма. Что это было? Я не знаю.
Нейт все не отдавал мне кассету. Делал вид, что разглядывает обложку, на которой Мариэль Хемингуэй переживала внутреннюю борьбу.
– Потом расскажешь, как тебе, детка? – хмыкнул он. – Девчонки знают толк в парных упражнениях. – Он слегка присвистнул и облизал губы.
Я вернула фильм, выбрав время, когда прокат закрыт. Положила в ячейку возврата. Когда я пришла в следующий раз, Нейт промолчал, и я понадеялась, что он забыл. Надежды надеждами, но я была не такой дурой, чтобы брать этот фильм еще раз, даже если бы мне очень захотелось. Иногда я представляла себе ту сцену из фильма, только вместо актрис в ней были мы с Ирен. Это видение настигало меня внезапно, помимо моей воли, – обычное дело для подобных мечтаний.
* * *
Бабуля и тетя Рут без меня решили, кто из них оформит опеку, где и на что я буду жить. Я могла бы и сама начать расспросы, но если бы стала спрашивать, задавать им важные вопросы, то напомнила бы всем, включая себя саму, что теперь я сирота, нуждающаяся в попечении, и вспомнила бы, почему осиротела, а мне не нужно было лишнего повода об этом думать. Поэтому я никуда не ходила, кроме школы, а когда была дома, сидела в своей комнате и смотрела все, что только могла достать: «Магазинчик ужасов», «Девять с половиной недель», «Волчонок», «Девушки из исправительной колонии», – и совершенно без всякого удовольствия. Обычно я уменьшала звук и не выпускала из рук пульт, чтобы нажать на «стоп», как только шаги тети Рут послышатся на лестнице. Я словно бы переносилась внутрь стеклянного шара, позволяя всем тем решениям, которые принимались насчет меня за кухонным столом, кружить вокруг, словно пластиковый снег. Я заледенела, слилась с пейзажем, стараясь ни во что не встревать. И, знаете, по большей части это работало.
Бабуля окончательно переехала из своей квартирки в Биллингсе в наш подвал, где папа в свое время установил ванну, однако так и не успел закончить ремонт. Пришлось парням, с которыми он работал, делать все за него: за месяц или около того они поставили стены из гипсокартона, так что у бабули теперь были собственная спальня и гостиная с синим ковром и новым регулируемым креслом для отдыха. Получилось миленько.
Рут, понятно, не могла больше работать стюардессой на своих авиалиниях, проживая в Майлс-сити, Монтана. Конечно, у нас есть свой аэропорт, только вот размером он не больше сдвоенного каркасного дома. Он обслуживает частные самолеты и рейсы авиакомпании «Биг Скай Эйрлайнз», которую люди иначе как «большой ужас» не называют, потому что там так трясет во время полетов, что почти всем пассажирам требуется второй гигиенический пакет. В любом случае их крошечные самолетики, в которых пассажиров раз, два и обчелся, летают только по Монтане, так что там не нужна девушка в униформе, разносящая имбирный эль и пакетики с орешками.
– Это новый этап моей жизни, – все время повторяла Рут в первые месяцы после аварии. – Я никогда не планировала быть стюардессой до конца своих дней.