— Ну, что ж… пойдемте, — сказал Богданов и начал спускаться по лестнице. За ним со многими предосторожностями сошел вниз Тарелкин.
— Начальника артиллерии пошлите ко мне. Сейчас же! — приказал полковник.
План операции сложился теперь в его голове с замечательной легкостью. Надлежало скрытно обойти частью пехоты немецкие укрепления и атаковать их во фланг. Направление фронтального удара надо было оставить прежним и таким образом обмануть противника. Затем па главных целях следовало сосредоточить всю огневую мощь дивизии. С этим были неразрывно связаны дальнейшие соображения о перегруппировке артиллерийских средств, о продолжительности огневой подготовки, о сосредоточении в первом эшелоне всех станковых пулеметов, используемых побатарейно, об организации стрелкового огня во время атаки, о централизованном управлении минометной группой и многие другие. Все это, естественно, подсказывалось новой идеей боя, казавшейся теперь весьма нехитрой. Но, видимо, труднее всего увидеть то, что лежит слишком близко. Богданов испытывал теперь особое творческое нетерпение — неожиданные тактические выводы стремительно возникали в его голове, обгоняя друг друга и требуя немедленного осуществления. Комдиву хотелось бежать, но шел он спокойным, ровным шагом. «Не суетиться, не суетиться», мысленно сказал себе Богданов, как твердил юношей, когда размышлял над характером истинного полководца. «Спокойно… спокойно…», повторял он, идя по улице. Но разве мог догадаться об этом Тарелкин, следуя сзади и глядя на широкие плечи своего двадцатидевятилетнего комдива?
Навстречу Богданову шел Егор Маслов с шапкой в руке. Завидев полковника, ездовой шагнул в сторону, остановился и шапкой вытер вспотевшее лицо. Потом нахлобучил ее на голову и вытянулся, как в строю.
— Где Султан? — громко спросил Богданов.
— Товарищ полковник… осколком его зашибло… — начал оправдываться ездовой.
— Дорогой конь! Умница! — весело сказал комдив, проходя мимо.
Вслед ему удивленно и печально смотрел Егор. Он предпочел бы самый суровый разнос этому бессердечному невниманию.
Глава восьмая. Перед боем
Артиллерийскую подготовку комдив перенес на 18.00. В это же время в сумерках батальон одиннадцатого полка должен был начать фланговый марш через болото. К вечеру надлежало проделать всю необходимую перегруппировку сил и средств. Надо было также принять меры против возможной диверсии на правом крыле, хотя комдив и рассчитывал упредить врагов. Он долго работал с начальником артиллерии и тщательно проинструктировал пехотных командиров. Дважды говорил он по телефону с командармом, и генерал-лейтенант приказал усилить части Богданова двумя дивизионами «катюш».
Полковник находился на своем КП, и перед притворенной дверью в его комнату толпилось много командиров. Лица их с запавшими глазами были измучены, злы, опалены стужей. Офицеры связи быстро пересекали комнату, на ходу крича своим ездовым. Те торопливо вскакивали. Шла подготовка к новому бою, и телефонные трубки были теплыми от многих человеческих ладоней.
Зуев стоял в углу со старшим лейтенантом Горбуновым. Левая рука молодого командира лежала на марлевой повязке, свернувшейся в жгут. Совсем недавно, после памятного ночного боя, Горбунов был представлен к новому званию. Вчера он заместил павшего в атаке комбата. Явившись на КП по вызову полковника, Горбунов ожидал своей очереди. И, воспользовавшись этим, Зуев рассказывал свежему человеку о гибели Султана. Лейтенант безучастно слушал, прислонясь спиной к печке. Рана у него болела, и здоровой рукой Горбунов осторожно гладил плечо.
— «Столетова расстреляю»! — с чувством цитировал Зуев. — «Там, где конь прошел, — говорит, — там и человек продерется». — Адъютант не скупился на подробности, подсказанные восхищением.
— Ловко получилось, — вежливо отозвался Горбунов, хотя плохо понял, о чем собственно была речь. Он решил уже ложиться в медсанбат и собирался доложить об этом полковнику.
— Да, здорово, — сказал Зуев.
— Где Богданов орден получил? — спросил старший лейтенант.
— За финскую войну. Командовал полком в чине майора. Сам призыва тридцатого года. Вот это да! — И Зуев торжествующе посмотрел на Горбунова, словно достоинства комдива распространялись также и на его адъютанта.
— Я сяду, — сказал Горбунов и грузно опустился на освободившийся табурет.
Закрыв глаза, он подумал о том, как вытянется сегодня в чистой постели и уснет на целые сутки. Зуев постоял над лейтенантом и, огорчившись, молча отошел. Никто не разделял его воодушевления, что казалось удивительным и печальным.
В избе была слышна далекая стрельба пулеметов. Одинокие мины рвались несколько ближе, но к этому здесь все привыкли. Дежурный офицер позвал Горбунова. Старший лейтенант на секунду задержался перед дверью, поправил шапку, потрогал пояс и пошел к полковнику. Зуев последовал за ним.
Шура Беляева сидела на полу, обхватив руками колени. Ей поручено было провести батальон в обход немецких позиций, и она испытывала наконец приятное успокоение. Набравшись смелости, Беляева сама едва не обратилась к полковнику, но Богданов ее предупредил. И хотя Шура так и не сказала ему ничего нового, комдив отдал желанный приказ о наступлении. «Повезло мне все-таки», думала девушка. На душе у нее было светло, как у выздоравливающего, ибо самое трудное осталось позади. Все, предстоявшее Шуре в бою, зависело уже от нее самой и поэтому казалось второстепенным.
Мимо Беляевой проходили озабоченные люди; в ком нате стоял запах талого снега и мокрой шерсти. Шура слышала резкие, требовательные голоса и загадочно улыбалась, ослабев от волнений, рисуя себе неожиданную встречу с товарищами в лесу, после того как путь к ним будет расчищен. Воображая, как все произойдет, как обмороженные люди войдут в теплые дома, как раненых повезут в медсанбат, девушка задремала.
— Поднимайсь! — услышала Шура над самым ухом.
Она открыла глаза, не понимая, почему так громко кричат. Теперь ей очень хотелось спать, и была тяжелой, будто захмелевшая, голова. Вдруг Шура вспомнила свою необыкновенную удачу и улыбнулась сквозь улетучивающийся сон. Она провела рукой по лицу и начала поправлять волосы, засовывая их под шапку Перед Шурой стояли Горбунов и Зуев.
— Беляева? — спросил старший лейтенант.
— Ага…
— Пойдемте со мной, — сказал Горбунов, внимательно разглядывая крупную темнолицую девушку.
Она еще силилась разомкнуть слипающиеся глаза, морщила лоб и поднимала брови, отчего лицо ее становилось удивленным.
— Понятно, — благодарно сказала Беляева, словно ей оказывали услугу. Она завязала под шинелью платок, подарок Степана, и торопливо застегивала крючки. Искоса Шура поглядывала на высокого молодого командира с рукой на перевязи. Ему вручена была судьба многих людей, спасение и жизнь ее товарищей.
— Дорогу хорошо знаете? — спросил Горбунов.
— Вчера только ходила…
— Ну, готовы? — сказал Горбунов и, не дождавшись ответа, пошел к выходу.
— Стой, стой! — закричал Зуев. — Ни пуха ни пера!
Горбунов остановился и молча протянул адъютанту руку.
— Ты ж хотел в медсанбат ложиться? — сказал Зуев. Он чувствовал неясную неловкость оттого, что оставался здесь.
— Сразу не успел доложить, потом неудобно было… Да ладно… — нехотя проговорил Горбунов.
Во дворе Шура столкнулась со Степаном, возвращавшимся домой. Мальчик был в стареньком, слишком просторном тулупе и в солдатской шапке, сидевшей на оттопыренных ушах.
— Уходишь? — подозрительно спросил Степан.
— Ой, какой весь розовый! — весело сказала Шура.
— Зачем уходишь?
— Я недалеко. Я по одному делу… Приду скоро! — горячо зашептала Шура.
— Врешь ты все.
— Честное слово, приду. А ты не бойся, ничего больше не бойся.
Степан потупился, словно ему неловко было слушать неправду.
— Аx, трусишка! Говорю, не бойся, — сказала Шура и, повернув к себе голову мальчика, поцеловала холодную гладкую щеку.
— До скорого свиданьица! — крикнула она, бросившись догонять ушедшего вперед Горбунова.
На бегу Шура обернулась и махнула варежкой. Степан выпростал руку из тулупа и, потирая ухо, смотрел обоим вслед. Лейтенант быстро шагал, наклонив вперед голову; девушка шла немного сзади, широко размахивая руками.
К пяти часам на командном пункте осталось немного людей. Подготовка к наступлению заканчивалась, и командиры подразделений ожидали на своих местах условных сигналов. Комиссар Машков уехал в тринадцатый полк. Начальник штаба сидел у телефона, и комдив на несколько минут был всеми покинут. В комнате уже темнело, и серый лед на окошках начинал слабо светиться Богданов поднял лицо и провел рукой по волосам. Потом не сильно стукнул ладонью по колену и сказал: «Ну, так…». Он решительно встал и прошелся по комнате, похлопывая тыльной стороной правой руки по ладони другой, как бы поторапливая кого-то. Подойдя к кушетке, он сел, и старые пружины зазвенели на разные лады. Заложив руки за голову, комдив потянулся и застыл на секунду в таком положении «Ну, так…», повторил он весело и, вскочив, направился к окну. Сгорбившись, Богданов стал очищать ногтем замерзшее стекло.