Выяснилось, что после появления статьи в «Опроснике» этих людей завалили письмами и звонками из Америки с расспросами о святой воде. Проблема оказалась в том, что никто в этом доме не говорил по-английски. И тогда я принялся отвечать на письма и даже телефонные звонки… из самого Нью-Хейвена. Одному Богу известно, как эти люди нашли местный телефон.
Мистер Фернандес работал сторожем в церкви. Он был весьма хрупкого сложения, раздражителен, двигался медленно и слегка прихрамывал. Днем он провел меня через монастырь, и мы оказались внутри храма, уставленного высокими каменными изваяниями святых, алтарями и чугунными канделябрами, плотно залитыми воском. У алтарей стояли несколько деревянных скамей, покрытых ровным слоем пыли. Казалось, что сами французы еще не успели найти Арль-Сюр-Тек, но американцы уже прознали о нем. Снаружи этого небольшого храма, напоминавшего мавзолей, располагался маленький внутренний дворик, окруженный железными воротами. За воротами, обнесенная стеной, располагалась гробница. Мистер Фернандес попытался объяснить мне особенности ритуала, то, когда можно собирать воду, но мне не удалось найти с ним такого же взаимопонимания, как с его женой, и я с трудом понимал, о чем идет речь. Он сам подошел к воротам, взял бутылку с водой из источника и протянул ее мне.
Когда я собирался покидать эту милую обитель, миссис Фернандес всучила мне мешок, полный фруктов, свежего хлеба и душистого сыра. Мне стало немного легче понимать ее. Она сказала что-то вроде того, что каждый вечер она ложилась спать с мыслью о том, что в течение дня сделала недостаточно благих дел во имя Господа. Внезапно она расплакалась и попросила вспомнить, помолиться за нее.
Этой ночью я покинул территорию Франции на поезде. Первая часть пути была пройдена, но надо мной все еще нависал сон средневековья, его тень. Сердце жаждало обрести свое древнее сознание, чистое, лишенное каких-либо примесей.
Глава 2
Италия и Греция
Генуя и Флоренция
Поезд мягко гудел, а ровный, еле слышный стук колес успокаивал меня, словно колыбельная. И только галдеж во время остановок на каждой станции тревожил мой сон. Теперь окружающая обстановка стала настоящим испытанием. Я не говорил на местном языке и здесь у меня не было старых друзей, у которых я мог бы остановиться.
Поезд прибыл в Геную в час тридцать утра. Все было закрыто. Я просто вышел из поезда и пошел в неизвестном направлении. И тут же увидел, что кто-то машет мне рукой с лестницы. Человек говорил по-итальянски, но из его жестов стало понятно, что он предлагает мне остановиться у него. Я пошел за ним по лестницам и темным кривым улочкам, думая, чего же он хочет получить взамен, и надеясь, что разговор зайдет только о деньгах.
Через полчаса я оказался в маленьком, но уютном отеле. Можно было бы сказать, что я руководствовался интуицией… или у меня не оказалось другого выбора – если между этим вообще была какая-то разница, – но в итоге сделка оказалась честной. Он сдал мне комнату по очень умеренной цене. Мы пытались разговаривать друг с другом, однако ничего не получалось. Да и кому было до этого дело? Мы оба чувствовали себя в своей тарелке. Если бы обстановка изменилась, я бы ушел оттуда. Путешественник должен уметь рисковать.
Перед тем как задернуть занавески, я выглянул в окно. Тихие и спокойные улицы таяли в ночи. Все погрузилось в тишину. Мысленно я прошел еще раз весь путь от утра до настоящего момента, чтобы разгладить все кармические складки. Кто знал, чем был на самом деле этот мир? По-крайней мере, одно было ясно. Без этой открытости, без готовности рисковать и идти на прямой контакт все оставалось бы знанием, полученным из вторых рук.
Утром через окно начали пробиваться звуки просыпающихся улиц. По мощеным дорогам выгуливали собак и те постоянно лаяли. Звонко стучали вилки за обеденными столами, с дороги доносился гул автомобильных моторов, а над городом поднимался нестройный хор мужских и женских голосов. Звук накладывался на тишину как страх грешника перед Всевышним, как боязнь мелкой обыденности оказаться один на один перед лицом грандиозного… И это таинство разворачивалось здесь каждое утро.
Я сел посреди своей комнатки и раздвинул шторы. Рядом – никого, и именно в такие моменты лучше всего заглядывать внутрь себя. В медитации Святой Дух, словно рассветный луч, представал загадочным источником самого света. Крещение могло совершаться каждый день, так же как и восход солнца, – и новый день двигался бы сквозь поток событий к своему неведомому горизонту. В пространстве чистого уединения происходит обновление, возрождение в Целом, которое ничего не знает. Сильные мира сего со всеми их деньгами и машинами были всего лишь отблесками этого Целого. Мне стало жаль их так же, как потерянных и одиноких людей.
Флоренция
Флоренция – город, наполненный аурой вдохновения, дом для столь многих произведений искусства. Вдохновением наполнены здесь улицы, реки, монументы – в этих местах ощутим его пульс. Здесь случилось настоящее извержение художественного самовыражения, красота и жизнь переплелись в сложном узоре живописи и скульптуры.
Я четыре часа смотрел, как завороженный, на работу Микеланджело – Христос, которого снимают с креста. В грандиозной мощи этого произведения можно ощутить глубокое страдание, с которым оно было создано. Музей на музее, галерея за галереей, слой за слоем, век за веком. Эти памятники, созданные из земли, камня, цвета и языка – смогут ли они когда-нибудь восстать из собственного праха и указать на свое великое прошлое?
Историю культуры можно было наблюдать в виде процессии, растянувшейся вдоль городских фасадов: Христос и Мадонна, классические колонны, фигуры людей, все это было больше самой жизни, выглядело бесконечной перспективой. В современных галереях здесь широко представлен видимый мир, осененный образом идеала. Мир этот развернут, словно роскошный персидский ковер, падающий в безумном полете на первый план, уравновешивая общую картину.
Должен признаться, что мне было невероятно комфортно в тех комнатах с мраморными колоннами, с их изваяниями героев, стоящих вдоль стен. Я всегда надеялся, что во время своего паломничества однажды смогу выглянуть в окно и увидеть реющий флаг золотого века, поднятый для всех народов… но так надеются только умирающие. Те, кто отбрасывает краеугольные камни культур и рас, идеологий и богов, вынуждены уходить в открытое море в надежде найти новое, уникальное и всеобъемлющее или же вовсе потеряться. Сердцу знакома вера, сильнее которой ничего нет. Оно было полно не только решимости, но и страха, смущения и великодушия, наполнено великим общечеловеческим страданием, а также и состраданием, нужным для того, чтобы сдержать волны горечи этого мира и свободно идти в пустоте.
Патриарх на кафедральном соборе во Флоренции
Я шел по улицам, и они казались мне такими же музеями, их внешней стороной. На тротуарах было много торговцев, небольших пекарен, попрошаек, художников, сувенирных лавок и туристов. Мост, соединяющий две части Флоренции, еле держался на сваях, пытаясь устоять под напором толпы. Какое качество способно было бы противодействовать этой толпе, наводняющей улицы и века? Безусловно, нельзя просто отвернуться от этих людей. Должно быть что-то еще, другое отношение, намерение провозгласить их уникальность, а также намерение отвернуться от небытия.
Внимание плясало на теле этого многообразия, подсвечивая нескончаемый поток сменяющих друг друга объектов. Возможно ли вырваться из всего этого? Существовало ли некое целомудрие, которое бы сочеталось с Абсолютным существом, с истиной уединения, и которое не открылось бы десяткам тысяч соблазнов?
Лопиано
За пределами Флоренции, в горах недалеко от Лопиано расположен Международный Дом движения Фоколаре, основанного Чиарой Любич. До места меня подвезла группа аргентинцев, которая шла туда же, куда и я. За двадцать с лишним лет эта деревушка выросла до размеров небольшого города, в котором жило более восьмисот человек, преданных христианским принципам любви и единства. Дух единства ощущался повсюду. Он витал в воздухе. Я спросил местных, можно ли остаться у них на несколько дней. Мне дали не только комнату, но и неподдельное радушие. Никакой мнительности, никаких подозрений. Никто не спрашивал меня, во что я верю, каких доктрин придерживаюсь.
В этой обители только несколько человек говорили по-английски, и после обеда двое из них решили показать мне окрестности. Ближний угол здания столовой граничил с многочисленными постройками, в которых кипела всевозможная работа, а на извилистых склонах позади нее располагались сельскохозяйственные угодья. Эмерсон не пожелал присоединяться к ферме Брука, да и Торо предпочел остаться в уединении в Вальдене. Даже в тюрьме он оставался один, угодив туда за гражданское неповиновение. Повинуясь, однако, законам природы, одинокий странник все-таки погиб. Пожалуй, осталось только переданное им вдохновение, которым теперь питалось сообщество.