железнодорожному мосту. Солнце ещё светило, но совсем слабо и из-под горизонта, до сумерек оставались считанные минуты. Агент дошёл до моста Рижской железной дороги аккурат к литерному поезду, идущему в сторону Изборска, забрался на прохожую часть, и не торопясь направился в сторону Алексеевской слободы. Ограждение моста было арочным, из стальных конструкций, покрытие прохожей части — деревянным, доски поскрипывали, металлические фермы гудели, Великая внизу почти очистилась ото льда. Прохоров засмотрелся на тёмную воду, шагнул в сторону, пропуская высокого немолодого человека в полушубке, с рваным шрамом на щеке, нащупал в кармане револьвер — мало ли кто в такое время шастает, до охранной будки оставалось не больше двадцати метров. Прохожий торопился, но возле будки притормозил, раскурил папиросу, Прохоров прошёл мимо него, отметив, что часовой ворон считает, спустился к вокзалу, и там дождался трамвая.
Прохожий остался стоять на месте, дождался, когда на другом конце моста появится ещё один человек, раскурил вторую папиросу, выпустил облако дыма вместе с паром.
— Погодка студёная стоит, — просто чтобы не молчать, сказал он часовому.
Тот кивнул, следя за незнакомцем, второго человека, который быстро прошёл мимо них, он рассмотреть не успел. Прохожий со шрамом затушил папиросу, аккуратно придавил окурок ногой, вдохнул холодный весенний воздух, и не торопясь направился в ту же сторону, что и Прохоров, но, спустившись с моста, снова остановился.
— Вылезай, — сказал он будто в пустоту.
Из-за столба появился Сомов.
— Легавый ушёл?
— Нет, на столбе сидит, интересуется, — усмехнулся человек со шрамом. — К транваю он утопал. Хозяин хочет тебя видеть, вдруг у тебя новости есть.
— Срочных нет, я бы сообщил, — сказал Митрич. — Но раз распорядился, ты, Фома, меня веди. Коли не лень.
— Работа у нас такая, — Фома вздохнул. — Лады, почапали.
Они дошли до перекрёстка Вокзальной и Пановой улиц, там посреди сквера стояло двухэтажное каменное здание прошлого века, с колоннами и мезонином, на первом этаже располагался ресторан, где остатки нэпманов провожали своё время, а на втором этаже сдавались комнаты.
Входы в первый и второй этажи были раздельными, Фома и Сомов поднялись по лестнице, прошли по полутёмному коридору, провожатый толкнул последнюю дверь, впихнул Митрича внутрь, сам заходить не стал.
В комнате горела одна лампа, свет её был направлен прямо на стул, стоящий напротив окна. У окна за столом сидел человек в очках, лица его в полумраке было не разглядеть. Сомов не протестовал, он уселся на стул, прикрыл глаза.
— О чём в ЧК говорили? — хозяин комнаты почти не шевелил губами.
— Спрашивали, не знаю ли я Глашкиного хахаля. Мол, пропала она.
— С чего это они тебя про Глашку спрашивать стали?
— Мне откуда знать, наше дело маленькое, в несознанку идти.
— Правильно. Значит, видел тебя кто-то, как в дом её шастал, наверное, легавые эти.
— Устал уже от них, шляются везде, ни выпить, ни посидеть. Может, сдёрнуть отсюда, я в Ростов уеду, и мне спокойнее, и вам.
— Уедешь, когда скажу. Значит, Лакобу тебе показали?
— Его. Я сказал, что вещи заносил Глашке, мол, просила она. Говорил вам, не надо её трогать, тупая баба, на том и погорел.
— Ничего ты не погорел, успокойся. Они что?
— Так они наказали, как её увижу, сказать, чтобы к ним бежала.
— И это всё?
— Да, я и сам не понял, для чего она им, человек маленький, почтальон простой, а тут сам главный чекист интересуется. Может, предупредить её, пусть пока назад не вертается?
— Увидишь — предупреди. Ты, Дмитрий, ещё раз подумай, что в разговоре было.
Сомов задумался, помотал головой.
— Да, было, спросили они меня, не видел ли я её. Так я сказал, что видел третьего дня, в церкву шла, окликать не стал, только не уверен, она это или не она была, может обознался.
— Сказал и сказал, от Глашки твоей всё равно никакого толку. Пока всё по-прежнему, ходи на службу, по лавкам шастай и пивным, пусть они за тобой гуськом ходят, — хозяин комнаты бросил на стол тощую пачку денег. — Вот, держи, на хлеб с маслом.
Сомов деньги подхватил, чуть поклонился, и вышел.
— Проследить за ним? — Фома заглянул в комнату.
— Нет, пусть идёт, — человек в очках качнул рукой. — Ты сбегай-ка за Трофимом, хватит ему в кабаке девок щупать да горькую жрать, есть у вас дело на завтра.
Митрич возвращался осторожно, хоронясь в тени, агенты наверняка уже ужинали и писульки писали начальству, но рисковать он не хотел. По мосту он прошёл, убедившись, что часовой отвлёкся, да и стемнело настолько, что разглядеть что-то из будки, над которой висел фонарь, можно было только если уж очень поднапрячься. Зайдя в избу, он запалил лучину и растолкал парнишку, спящего за печкой.
— Чего тебе, дядь Мить? — Пашка протёр глаз, книга, лежащая на одеяле, упала на пол. — Темень уже.
Митрич сел рядом с ним на кровать, похлопал по плечу.
— Помнишь легавых, которые Краплёного брали в прошлом году, мы с тобой ещё напротив на чердаке сховались?
— А то, на авто приехали, с балалайками, я ж такое не забуду. Чистый цирк.
— Один из них здесь, кажись, здоровый такой бугай, он ещё Кику выволок и ногу ему сломал прямо на улице.
— Да, — Пашка восхищённо улыбнулся, — он его как пушинку, дядь Мить, раз его, раз по хлебалу, а потом как дёрнет, кажись, оторвал ногу. А как он дверь вышибал, там же пудов шесть, в этой двери, он её как пушинку хрясь, и нету.
— Мне, племяш, сегодня в ЧК портрет его в морду пихали, тут он, родимый, как бы не по мою душу приехал. Краплёный мог заложить, ты не знаешь, но разбежались мы с ним плохо, потому и сидели с тобой супротив, ждали, когда с малины уйдёт, чтобы долю мою забрать.
— Вот паскудник, — Пашка искренне расстроился, — так что, думаешь, чека о нас знают что? Тикать надо.
— Кто их знает, может на понт берут, да и не дают нам уехать пока. Ты давай, по городу пошляйся, позыркай, мне из-за Глашки его карточку показывали, может, хахаль ейный с ним знаком. Помнишь этого фраера?
— Помню конечно, форт отпуленный держит, чистый лох.
И тут же получил затрещину.
— Сколько раз