– Похоже, что так, – кивнула молодая женщина и слабо улыбнулась – он часто называл ее так там, в Испании. – С тобой не соскучишься, Луиджи! Я никогда не знаю, что ты сделаешь или скажешь!
Звонкий смех, голоса и отрывистый лай положили конец разговору супругов. Во двор вошла веселая компания – Октавия, Розетта, маленький Анри и белая овчарка. Анжелина вскочила с места и побежала их встречать. На улице она протянула руки навстречу сыну, который бросился к ней со всех ног, восхитительный в своей невинной радости.
– Крестная! Крестная! – кричал он.
– Этот постреленок бежал сломя голову от самой улицы Нобль! – пожаловалась пожилая домоправительница. – Мы с Розеттой едва за ним поспевали!
– Вы могли бы и не спешить, милая Октавия! – улыбнулась Розетта. – Когда знаешь, куда идешь, какая разница, придешь ли вместе со всей компанией или на день-два позже?
– Подшучивать над стариками нехорошо, мадемуазель! – возразила на это домоправительница. – Но я тебя прощаю, ведь ты взяла у меня корзинку, очень мило с твоей стороны!
Во двор вышел Луиджи. Первым, что он увидел, была Анжелина. Она качала сына на руках, осыпая его поцелуями. Мальчик редко позволял Жерсанде вот так себя ласкать, хотя ее он называл мамой.
«Неужели даже маленький ребенок что-то чувствует? Неужели есть что-то более сильное, чем слова и условности, между матерью и ребенком, которого она много месяцев носила под сердцем, а потом произвела на свет? – подумал он. – Кажется, Анри любит Анжелину всем своим маленьким сердцем, на интуитивном уровне».
– Доброе утро, Луиджи! – приветствовала его Розетта. – Мадемуазель Жерсанда просила тебя зайти. А потом ты сможешь захватить с собой вещи нашего малыша.
– Договорились! И позволь тебя поздравить – ты не говоришь мне «мсье», «Луиджи» звучит так по-сестрински! Помни, ты не прислуга, а член семьи.
Розетта потупилась, ее щеки порозовели от смущения. Но она засмеялась, когда Луиджи пощекотал ее под подбородком.
– Анжелина, до полудня меня не будет, – объявил он. – И вернусь я с лошадью и вещами этого вот маленького господина!
– Которого ты забыл поцеловать! – отозвалась молодая женщина.
Изобразив на лице шутливое отчаяние, Луиджи громко чмокнул Анри в лоб.
– Добро пожаловать, pitchoun! – сказал он ласково. – Вечером я научу тебя играть на губной гармонике, если, конечно, ты захочешь.
– Я хочу, хочу!
Растроганная Анжелина тоже получила от мужа поцелуй. Она стояла и смотрела, как он подходит к воротам и открывает их. Прежде чем выйти, Луиджи ей улыбнулся, и эта улыбка отмела все ее женские и материнские опасения.
Утро выдалось солнечным и теплым. Ласточки вернулись в прошлогодние гнезда и теперь проделывали в небе немыслимые акробатические трюки. Октавия не спешила уходить, она была рада поболтать с Розеттой и Анжелиной. Анри бросал набитый опилками матерчатый мячик о стену дома и ловил его под бдительным присмотром Спасителя. Большой белоснежный пес лежал с приоткрытой пастью в позе сфинкса и казался вполне довольным жизнью. Розетта поставила на плиту немного молока и теперь следила, чтобы оно не убежало.
– Ты знаешь, как зовут ту повитуху с дороги Сен-Жирон, Октавия? – не удержалась от вопроса Анжелина.
– По-моему, мадам Берар. Как мне сказали, она вдова и еще довольно молодая.
– У нее есть диплом?
– Господи, откуда я могу знать? Энджи, об этом ты спросишь у нее сама. Тебе же не терпится с ней познакомиться, верно? Так почему бы тебе не нанести ей визит вежливости?
– А ты, Розетта, ничего не слышала об этой даме?
– У меня не было времени на разговоры – и за Анри нужно присмотреть, и в двух домах прибраться, и за больными поухаживать. Этот грипп чуть не забрал у нас мадемуазель Жерсанду!
– А по вечерам наша Розетта читала учебники в гостиной или же писала письма своему воздыхателю, – подхватила добродушная уроженка Севенн.
– Что ж, тогда завтра я сама наведаюсь к мадам Берар!
Дальше говорили о том, как быстро растет Анри, о его смешных словечках и шалостях. Анжелина очень скучала по беззаботной женской болтовне, поэтому сполна отдалась этому удовольствию.
На улице Нобль, в гостиной Жерсанды де Беснак, царили иные настроения. Луиджи затронул тему, которая еще не обсуждалась, и его мать теперь метала громы и молнии. Речь шла о деньгах, обещанных Гюгу Сегену за то, что он оставит своего племянника Бруно на воспитание чете Бонзонов.
– Как ты посмел предложить этим людям такую сумму? – возмущалась Жерсанда. – Когда Анжелина вчера вкратце рассказала нам, что случилось в Бьере, ни ты, ни она не упомянули об этой отвратительной сделке! Так нельзя, сын мой! Надолго ли хватит тебе фамильных денег, если станешь вот так выбрасывать их на ветер, пусть даже ради того, чтобы выручить из затруднительной ситуации тетушку Анжелины!
– Матушка, речь не идет о каком-то банальном, как ты полагаешь, затруднении. Этот ребенок, Бруно, очень много значит для Албани. И для дяди Жана тоже. Их отчаяние тронуло меня до глубины души.
– Это делает тебе честь, но я уверена, что Сегены довольствовались бы и куда меньшим откупом. Не думай, что мною движет скупость и что я жалею об этой непредвиденной трате, но… но…
– Сколько «но», моя дорогая матушка! Признаться, твоя реакция меня расстроила. Я наивно полагал, что ты меня поддержишь. Мы с Анжелиной не упомянули об этом деле в разговоре исключительно из благоразумия. Октавии с Розеттой об этом знать не следует. Сама ты не знакома с Албани, но знай: я восхищаюсь этой добрейшей женщиной, мужественной и любящей, какой и подобает быть истинной христианке. Отнять у нее ребенка – разве может быть большая несправедливость? Я не мог этого допустить. И даже если мы и кончим свои дни в нищете, что с того? Лично я привык довольствоваться малым.
Жерсанда поплотнее укутала в шерстяную шаль свои худенькие плечи и поежилась.
– Я знаю это, мое дорогое дитя. И это моя вина, ведь я принесла тебя в жертву своей любви к роскоши, – проговорила она, вздыхая. – Лучше уж я скажу это сама, потому что у тебя наверняка еще много упреков в запасе. Прошу, Луиджи, прости меня. Я ослабела после этой болезни, и еще она сделала меня более тревожной. Когда смерть проходит так близко, страх остается надолго, даже если знаешь, что ты уже вне опасности. Мой сын, ты поступил по совести, и я сожалею, что наговорила тебе резкостей. Но и у меня есть для тебя важная новость. Я думаю продать наше имение в Лозере, поскольку вы с Энджи не планируете там жить.
Известие удивило Луиджи. Он перестал ходить взад и вперед по гостиной и замер возле камина.
– Мы можем и передумать, матушка.