деле, идиотская, но все ржут как угорелые. Даже меркурианцы не могут себя сдержать — настолько хорошо рассказывает Кермит. Хотя иной меркурианец, думаю, обиделся бы. Что и говорить — будь меркурианцем, я бы точно обиделся и сказал бы Кермиту что-нибудь резкое. Но Кермит очень хорошо рассказывает, артистично и, как говорят, смачно, поэтому даже наши провожатые-меркурианцы смеются во весь голос. Искренне смеются и хватаются за животы. Кермит — вообще молодец, развлекает всех как может. Я бы даже сказал, что он — душа компании. Клоун, конечно, но именно это всем и нравится. Правда, слушаю его вполуха, невнимательно, стараюсь совсем не слышать. Потому что прямо передо мною сидит Стелла. Какие уж тут шуточки, когда она находится совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки?
Вагончик, в котором едем, устроен по самому обычному принципу: трёхместные сидения расположены попарно, лицом друг к другу. Когда рассаживались в начале путешествия, как-то так получилось, что мы со Стеллой уселись друг напротив друга, на крайних местах возле окна. Совершенно случайно так вышло. И это, разумеется, даёт возможность общаться со Стеллой.
— Какая высокая гора, — вполголоса говорю я Стелле, указывая на желтовато-серую скалу, мимо которой мы проезжаем.
Точнее — не то, чтобы мимо, она находится на расстоянии пары сотен метров от железной дороги. Да и не сказать, чтобы скала очень высокая — так, торчит из земли какой-то булыжник и всё. Но сказать-то что-нибудь надо, вот и приходится высасывать тему из пальца. Очень хочется поговорить со Стеллой, я уже не скрываю того, что она мне нравится.
— Это Вершина Тельмана, — рассеянно замечает Стелла. Говорит так, будто бы не со мной, будто меня и нет рядом. Как смотритель в музее.
— Вот как, — удивлённо говорю и замолкаю. А что тут ещё скажешь? Можно, конечно, поинтересоваться, откуда она знает название, но я не решаюсь прервать её размышления.
Стелла опять нервничает. Примерно так же, как в кафе в прошлый раз. Мысленно она не здесь, а где-то далеко отсюда. Отвечает, как правило, невпопад, пару раз вообще не обращала внимания на мои слова. Взгляд серых, небрежно подведённых глаз бегает, рыщет по вагону, мечется из стороны в сторону, но неизбежно замирает, когда Стелла смотрит в окно на чёрное, полное звёзд небо или на унылую каменистую грязно-жёлтую местность, по которой проезжаем. В руках у Стеллы тонкий изящный браслет, периодически надевает его на левое запястье, через минуту снимает, некоторое время перебирает в руках, потом вновь надевает. Иногда Стелла принимается разглаживать мнимые складки на свитере, рассеянно и отвлечённо, достаточно скоро одёргивается и возвращается к браслету. Сидит она, закинув нога на ногу, то и дело меняя их местами. Напряжённая поза. Стелла почти не обращает на меня внимания, и это даёт возможность получше разглядеть её. Я смотрю на Стеллу и в очередной раз отмечаю, что выглядит она великолепно. Особенно мне нравятся её тёмные волосы, прибранные всё той же широкой бежевой лентой. Может быть, конечно, и не той же самой, может быть, таких вот одинаковых лент у Стеллы несколько, но суть от этого не меняется — очень красивые у неё волосы, и причёска тоже очень красивая. Стелла вновь меняет ноги местами, и мне кажется, что слышу лёгкое шуршание, с которым ткань джинсов трётся о саму себя. Возможно, и не кажется — ведь должна же джинсовая ткань шуршать, когда Стелла закидывает нога на ногу.
— Раньше этот пик никак не назывался, — произносит вдруг Стелла и едва заметно подаётся вперёд. Вот ведь неожиданность — впервые сама заговорила со мной. Да ещё и, пусть чуть-чуть, сантиметров на десять, но приблизилась. Движение почти не заметное, однако меня это ощутимо волнует. — Потом, примерно полтора года назад, в этой местности погибли люди, несколько солдат с Земли. В память об одном из них и назвали эту вершину.
Стелла некоторое время смотрит мне в глаза, и я не могу отвести взгляд от её серых глаз. Сейчас они до жути печальные, просто бездонно печальные. Потом она вновь возвращается к окну, а я понимаю, что нужно срочно менять тему. Грустно, и эта грусть сейчас совсем ни к чему. Когда между нами возникло что-то вроде общего пространства, нужно всеми силами стараться его поддержать. Тем более, рядом опять громогласно смеются. Что бы такое сказать?
— Не в первый раз на Меркурии? — спрашиваю я и поражаюсь своей глупости. Такой банальный вопрос — это ли то, о чём стоит говорить с такой девушкой как Стелла. Безусловно, она достойна более содержательной беседы. И уж точно Стелле нужен собеседник поумнее.
— Да, я уже бывала на Меркурии, — отвечает она. — И не раз. По работе и не только. У меня здесь много друзей… Брат, двоюродный… Кроме того, часто заказывают статьи о Меркурии… А вы чем занимаетесь, Стефан? Каков род вашей деятельности?
— Я занимаюсь тоннелями, — говорю, стараясь выглядеть как можно загадочнее, хотя понимаю, что это нелепо. — Космическими тоннелями. Это такая проблема теоретической космологии.
Стелла кивает, но видно, что ничего не поняла. На самом деле, очень хочется рассказать ей побольше — о моей работе, может быть. Без градиентов взаимодействия и без постулатов инвариантности, а попроще, больше даже о себе, однако слова как-то не складываются во вразумительные фразы, язык как деревянный. Хотя мне и везёт — как раз в этот момент поезд въезжает в искусственный тоннель, вырытый под поверхностью Меркурия, и я тут же соображаю, что это обстоятельство как нельзя лучше может послужить аналогией в рассказе о моих космических тоннелях. Поезд буквально влетает в тоннель, словно бы вгрызается в меркурианский грунт, и в вагоне ощутимо темнеет. Попутчики будто бы отдаляются от нас со Стеллой, наше общее пространство становится ещё более изолированным, обычно в таких случаях говорят «интимная обстановка», но я бы не стал заходить так далеко, да и выражение это совсем не нравится. В общем, набираю полные лёгкие воздуха и воодушевлённо начинаю:
— Вот представьте себе, Стелла, — говорю я, — что наш поезд въехал в тоннель на Меркурии, а вынырнет уже на Марсе. Или в окрестностях Бетельгейзе. Или в какой-нибудь другой галактике. Представляете? И затратит наш поезд на такую поездку, скажем, час или сутки, а покроет расстояние, например, в несколько световых лет. Понимаете, насколько это интересно?
— Да, — отвечает она задумчиво, но вроде бы с любопытством. — Кажется, это называется червячной дырой?
—