Читать интересную книгу Вице-император (Лорис-Меликов) - Елена Холмогорова

Любопытство удовлетворено было скоро, слишком скоро. И его сменила искренняя скорбь. Работали на железной дороге крепостные крестьяне близлежащих имений, отданные своими помещиками внаем подрядчикам. Получив деньги, так легко и, как всегда, кстати свалившиеся на них от щедрого государства, помещики и думать забыли о своих подданных. Подрядчики же управлялись с дармовой рабочей силой по старинной пословице: «Лошади чужие, хомут не свой, погоняй не стой». Кормили их весьма скудно и черт знает чем, лишь бы с голоду не подохли, о какой-либо казенной одежде и разговору не было. Дождь не дождь, мороз не мороз – копай себе ледяной или мокрый грунт, и, давай-давай, без разговоров. На строительстве началась эпидемия горячки, смерти уже исчислялись десятками, но это мало кого заботило.

И тогда гродненцы, напрасно похлопотав за несчастных рабочих перед строительным начальством, сами организовали подписку, собрали 500 рублей – деньги по тем временам немалые, купили большую и чистую избу в Спасской Полисти, наняли врача и фельдшеров, и больница для заморенных, изможденных творцов прогресса заработала.

Подрядчики стали ябедничать в Петербург на партизанскую помощь непрошеных благотворителей, но жалоба их имела обратный эффект. Когда узнал об этом великий князь Михаил Павлович, он вступился горой за своих, выговорил Клейнмихелю[18], не стесняясь угроз, а царя умилил и растрогал повестью о доброте гродненцев. И по всему гвардейскому корпусу издал приказ следующего содержания:

«Известившись, что господа офицеры лейб-гвардии Гродненского гусарского полка, сострадая беспомощному положению бедных больных крестьян в деревне Спасской Полисти, пожертвовали из своей собственности 500 рублей, наняли близ почтовой станции особую избу, устроили больницу и поручили надзор и попечение о больных содержателю почтовой станции, Я поручил господину начальнику штаба довести о сем до сведения дежурного генерала Главного штаба Его Императорского Величества. Ныне господин военный министр, от 6 апреля 1845 года за № 2931, уведомил меня, что Государь Император изволил принять известие о сем благотворительном поступке с особенным удовольствием, как новое доказательство благородного образа мыслей и чувствований господ офицеров, под начальством Моим состоящих. С особенным удовольствием делая известным по войскам гвардейского и гренадерского корпусов столь Всемилостивейший отзыв Государя Императора, приятным долгом считаю объявить господам штаб- и обер-офицерам лейб-гвардии Гродненского гусарского полка и Мою искреннюю благодарность за их благотворительный и похвальный поступок.

Генерал-фельдцейхмейстер Михаил».

Когда в экзерциргаузе перед строем зачитывали приказ, сентиментальный комочек распирал горло. А ведь и действительно, кое у кого из офицеров слезы блеснули из глаз. И поручик Лорис-Меликов был в тот момент чрезвычайно горд собою, что целых 25 рублей оторвал от своих карманных расходов на столь благородное дело… А спустя сорок лет приказ этот попал на глаза Лорис-Меликову. Горько стало за ту свою гордость и грустно оттого, что ни царю, ни августейшему братцу его и в голову не вошло, что это их была прямая обязанность – «сострадать беспомощному положению бедных крестьян», и не просто сострадать, а не доводить их до такого положения и в деле употребить необъятную свою власть.

По приказу государя императора с 1838 года офицеров гвардейских полков по одному ежегодно командировали в Кавказскую армию, но тут существовала долгая очередь, и только в 1847 году, целых четыре года оттрубив в гвардии, поручик Лорис-Меликов был удовлетворен в своем рапорте с просьбой послать его на войну с горцами. Кстати, он будет и последним командированным на Кавказ гродненцем. Кавказский наместник князь Воронцов исхлопочет от государя отмену этого обычая. Гвардейцы, покрасовавшись в двух или трех стычках, производились в следующие чины, щедро награждались орденами, а старые кавказские офицеры оставались ни с чем. К тому же в Петербурге гвардейцы, в силу знатности своей, излагали свои дилетантские впечатления о войне, и мнение молокососов поручиков и штабс-ротмистров авторитетностью превосходило опыт заслуженных кавказских генералов.

Проводы на Кавказскую войну – совсем не то, что в отпуск или в ремонт за лошадьми. Тут установилась традиция, учрежденная, говорят, еще Лермонтовым, когда отправлялся на Кавказ Цейдлер, затихшая было в последующие годы, но после гибели поэта ставшая обязательной церемонией. И тут главным лицом и организатором был «русский немец белокурый». Довольно рассеянный в полковых учениях, тут он был пунктуален и тщателен, чтоб все повторялось точь-в-точь как при Майошке.

На станцию Спасская Полнеть высылались полковые трубачи. Виновник торжества возглавлял кавалькаду на своем Веллингтоне. За ним следовали – кто верхом, кто в кибитке – все офицеры полка. Только генерал Бреверн, командир, сменивший Багратиона, вежливо уклонился от чести, когда был приглашен на проводы. Зато подарил поручику Лорис-Меликову великолепную саблю.

У станционного дворца, больше похожего на каменный комод или казарму, но заведения чрезвычайно чистого и уютного внутри, господа офицеры, выстроившись и образовав каре вокруг поручика, единственного оставшегося верхом, были встречены полковым маршем. Ротмистр Цейдлер, по новой традиции, вошел первым в станционное здание, осмотрел убранство стола и отрапортовал низшему по чину, но в этот час разве что не генералу Лорис-Меликову, что зал для приема готов.

Стол блистал стеклянными столбцами винных бутылок, возвышавшимися над блюдами с различными салатами, семгой, осетриной, бужениной и ветчиною. Тут и грибки – соленые грузди, маринованные боровички и маслята, махонькие пупырчатые огурчики в крепком рассоле. И душа сама жаждет холодной-холодной, чтоб в зубах застыло, водочки со льдинкой, и чтоб романс под гитару, и слезу утереть белым шелковым рукавом. И все это вам будет сейчас, господа офицеры! Вот только свет зажжем. Во все подсвечники и все оставшиеся с былых кутежей пустые бутылки были вставлены свечи, расставлены на столе и подоконниках – зал засиял, а добрейший хозяин Карл Иванович широким жестом пригласил господ офицеров к столу.

После первого тоста с напутствиями не посрамить чести гродненских гусар и показать презренному Шамилю, каково иметь дело с русской гвардией, всякие церемонии закончились. Гордость Карла Ивановича – запеченную индейку – почти и не заметили, хотя приветствовали весьма шумно, в такой уж градус вошли. Лорис-Меликову было как-то отчаянно весело сегодня. Он смотрел слегка осоловевшими глазами на товарищей гусар, прощался с ними… Прощался так, как прощаются в молодости, – вроде бы понятно, что разлука, хотя он уходит всего лишь в отпуск и годичную командировку, будет надолго, но упрямая душа по-настоящему этого не чувствует. Не завтра, так через полтора года обнимет он и Цейдлера, и Лобанова-Ростовского, и Арнольди – и всех-всех-всех, с кем он сдружился за четыре года полковой службы. А ведь почти со всеми товарищами своими он сидит за столом последний раз в своей жизни. Он уже никогда не увидит ни Голубцова, ни Леонова, с которыми начинал службу, ни Цейдлера, ни князеньку Лобанова-Ростовского, ни даже Цуката – корнета Костю Савельева, которого он в силу школьного братства опекал в полку. Гордого и спесивого красавца с легкой проседью по вискам Казимира Гедройц-Юрагу он, впрочем, увидит. Жалкий, слезящийся старик с предсмертной желтой маскою, каковою покажется его лицо, явится с бестолковой жалобой на обидчиков купцов, и министру внутренних дел придется из чувства былого гродненского братства вникать в какие-то бытовые пустяки, вступать в хлопоты, уже ненужные, – в разгар их придется хлопотать о другом, о достойных похоронах когда-то блестящего гвардейца.

Но в двадцать два года понятие никогда подменено живым и стойким чувством всегда. Из зимы 1847 года не видно глубокой осени 1880-го. Поручик Лорис-Меликов весь в сейчас, в веселом сегодня. А сегодня гусары веселятся от всей души. Водка, вино пьются с легкостью, чуть голова вскруживается от восторга и любви решительно ко всем, даже к тем, кто был с ним холоден и нелюбезен. Лорис вроде дольше всех удерживался на ногах, но очнулся в кибитке уже наутро верстах в двадцати от Спасской Полисти.

Ямские лошади везли его в новую жизнь.

Адъютант его светлости

Гвардии поручик Михаил Лорис-Меликов поступил в распоряжение канцелярии Главноначальствующего Кавказской армией и наместника его императорского величества на Кавказе фельдмаршала светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова. Где-то там, в дебрях Чечни и Дагестана, шли сражения с мюридами Шамиля, и поручик ждал, что его, несомненно, отправят туда. И уже готовился приказ о его направлении в действующий отряд, осталось только представиться самому главнокомандующему – обряд, обязательный для всех гвардейских офицеров, командированных на годовую службу в Кавказской армии.