Минуты три спустя они сидели за уединенным столиком в баре на улице Марбёф.
– Ах, – усмехнулась Сюзанн в полумраке бара, – ты воображала себе, что он был твоим, твой Жорж? Ты воображала, что его зовут Жорж? Прекрасно! Нет, это Боб, и это «мой Боб»! Хотя в глубине души я не очень уверена, что он мой. Он вообще не может принадлежать никому: он ничей, он хозяин, главарь, ты поняла? Это «Месье Боб»!
Вот так, будто сорвавшись с тормозов, Сюзанн выставила напоказ все бесчестье своей собственной жизни, жизни так называемого Жоржа Вернье и жизни Аньес, до которой она опустилась, сама не подозревая того. Неприглядность картины этого чудовищного разоблачения и сегодня внушала отвращение, тем более, что она возникла в памяти Аньес здесь, в том месте, где все взывало к бескорыстию, жертвенности, милосердию, искренности чувств и чистой любви.
– Итак, ты воображаешь, что, когда я представила тебя ему, все было чинно и благородно? В течение двух лет я исправно работала на него, но месье этого было недостаточно. Я крутилась хорошо, но не могла принести больше, чем приносила! Тогда он заставил меня найти себе в замену бывшую манекенщицу, вроде меня (он любит этот жанр), и я подумала о тебе. Боб тебя сразу оценил. Он сказал мне: «У нее, есть данные, но нужно будет проделать этот трюк осторожно, чтоб у нее не возникло подозрений, иначе она выскользнет из наших рук. Мне дорого обойдется ее обучение». И это правда, моя девочка, ты стоила нам дороговато: я кое-что знаю об этом, потому что это я добывала бабки! Как бы вы жили вдвоем в вашем «любовном гнездышке», если бы я не обеспечивала ваши тылы? «Я с тобой расплачусь позже, – ворковал он, – тогда она будет работать на тебя. Ты всегда будешь для меня «настоящей!» Когда дело пошло с Дамэ (идеальный клиент для дебютантки), он улыбался: «Она в наших руках, но, черт возьми, чего мне только не пришлось наговорить ей, чтобы она сделала свой первый неверный шаг! Разорение, Камерун и все эти грандиозные сцены! Но, вот что стоит труда, так это запустить эту девчонку в высший свет. Я представляю ее, работающую на Елисейских полях, в пристойной маленькой машине, впрочем, элегантной, что-нибудь вроде «Аронд», и снимающую солидных клиентов!»
Это был момент, когда я начала завидовать тебе. Я сказала ему: «А мне ты предоставляешь ходить пешком?» – «Нет, – ответил мне он, – у тебя тоже будет маленькое авто, только более вызывающее, чем у нее. В твоем стиле. Что ты скажешь об «Эм-Жи»?» Так и появилась у меня моя зеленая «Эм-Жи», а тебе он дал твою «Аронд»… Он вполне мог бы нам подарить эти машины, ты начинала приносить немало. Боб мне рассказывал о твоих ухищрениях: «Представь себе, крошка Аньес прикидывается, что работает в доме моделей у Клод Верман. Ситуация потрясающая! Двести кусков в месяц, изо дня в день, как по волшебству!» Мы смеялись над твоими небылицами. «Что ты хочешь, – говорил он, – она стремится сохранить престиж честной женщины в глазах достойного Жоржа Вернье! Я не должен знать, что она спит с другими. Она настолько пытается создавать видимость приличия, что даже бывает время от времени на улице Лорда Байрона в доме моделей Клод Верман: это ее алиби. Клод Верман, впрочем, имеет репутацию, которая склоняет меня к мысли, что она ни в чем не отказывает такой хорошей девочке, как Аньес…»
«Мне становится смешно, когда подумаю, что ты воображала, что водишь его за нос! Но ты не знаешь этого человека! Ему – позволить ученице одурачить себя? Да он видит все, он знает все! Он посчитал всех мужчин, которых ты снимала, он знал тарифы, а расчеты мы делали вместе. Он говорил: «Дела идут неплохо: она приносит много. И в том положении, в которое она сама себя поставила, так будет продолжаться еще долго. Эта девчонка – просто клад. Через некоторое время, когда я раскручу ее на полную катушку, я дам ей боевую кличку «Ирма»; она очень ей подойдет».
Я его спросила: «Ты не пустишься с ней в любовь?» Он мне ответил, что нет, что ему противны жеманницы в твоем духе и что он предпочитает мой тип.
«Представь себе, что в интимной обстановке он называет меня Сюзон. Когда я слышу, как этот мужчина, этот властелин с его телосложением, с его седеющими висками, с его манерами светского льва, зовет меня Сюзон, «своей» Сюзон, я трепещу от счастья. Даже если он зовет меня только для того, чтобы забрать у меня бабки. Он так говорит «Сюзон, дон!»,[2] что я выкладываю ему все содержимое моей сумочки, жалея о том, что мне нечего больше ему подарить. Если он требует больше, если он вгоняет меня в долги, я выкручиваюсь, я вкалываю, я занимаю у случайных подруг, но я выкладываю и этот долг и все, что он хочет. Когда он делает мне выговор, я брюзжу сквозь зубы, я все сношу и люблю его все так же сильно. Вот это, моя девочка, и называется «любить мужчину всей кожей». Боб! Мой Боб!..
Аньес все еще слышала голос Сюзанн, его пронзительные нотки, еле сдерживаемые, чтоб не привлечь внимание посетителей бара. «Боб! Мой Боб!» – звучал в ушах дрожащий голос Сюзанн. Но разве сама Аньес была уверена в том, что ее не постигнет та же участь? Что она так же рабски не привяжется к тому же господину и повелителю?
Аньес закрыла лицо руками и зарыдала. Ужас пережитого и угрызения совести сжимали ее сердце. Внезапно она вздрогнула. Чья-то рука слегка дотронулась до ее плеча, и в это же время тихий голос раздался в часовне:
– Вы нуждаетесь во мне, дитя мое?
Она подняла голову и, узнав того, кто обращался к ней с такой нежностью, ответила:
– Нет, отец мой…
– Однако, дитя мое, у Вас, кажется, большое горе? Вы знаете, как все мы здесь любим и ценим Вас. Как и дорогая сестра Элизабет, Вы стали частью нашего большого семейства.
– Благодарю Вас, отец мой, но никто не сможет мне помочь!
– Не произносите таких слов в Храме Божьем! Он указал на дарохранительницу.
– Вы знаете: он Высший утешитель. И если Вы пришли преклонить колени перед Ним, Бог сможет для Вас все!
Повернув к нему лицо, омытое слезами, она ответила:
– Он тоже меня покинул!
– Скорее Вы забыли его заповеди! Почему бы Вам не исповедаться?
– Нет, отец мой, я не смогу…
– Но ведь это не я буду Вас выслушивать, а Бог… И Вы ничего не можете открыть Ему: Он уже знает все! То, о чем Он Вас просит, это совершить акт смирения…
Не ответив, она снова опустила голову.
– Я всегда к Вашим услугам, дитя мое… Продолжайте молиться: это лучшее, что вы можете сделать…
Он пошел по направлению к ризнице. В какой-то момент она чуть не сорвалась с места и не побежала вслед медленно удаляющейся сутане; она готова была крикнуть:
«Отец мой, сейчас я Вам все скажу!»
Но она не нашла в себе мужества для признания и осталась неподвижной. Она думала о другой исповеди: той, которую Сюзанн начала в баре на улице Марбёф и продолжила, провожая ее на улицу Фезандери в плавно катящей «Эм-Жи»…