- Не бойся, - спокойно произнес Исповедник, – мне просто нужно, чтобы ты стала влажной.
Влажной? Я была суха, как пустыня. Сердце колотилось от ожидания боли и наказания. Как я могла быть влажной?!
- Забудь о боли. Расслабься, – он снова гладил мои ягодицы, нежно, ласково, потом опять скользнул внутрь, нащупал клитор, мягко помассировал. Я закрыла глаза, чувствуя, как от его пальцев идет внутрь теплая волна.
- Вот так, молодец, - шепнул он мне на ухо, - теперь открой рот.
Я распахнула глаза.
- Нет, - снова шепот над ухом, от него щекотно. – Я сказал открыть рот, а не глаза. Ну же!
Я послушалась и тут же ощутила, как он положил мне в рот что-то гладкое, овальное, похожее на яйцо.
- Это нужно согреть и смазать, – прошептал он и продолжил ласкать мой клитор. – Достаточно.
Он забрал у меня эту вещицу, и вскоре я тихо вскрикнула, когда он одним движением ввел ее в меня.
- Итак, Виктория. Ты хотела быть наказанной. Но ты солгала. Я должен научить тебя говорить всегда правду. Я буду задавать тебе вопросы. За каждый правдивый ответ ты будешь получать награду.
Что-то еле слышно щелкнуло, и это штука внутри меня тихо, а потом сильнее завибрировала, рождая сладкие волны дрожи внутри.
- Тебе нравится, ведь так? – шепнул Исповедник мне на ухо.
Я тихо застонала, не в силах сопротивляться накатывающему удовольствию.
И тут же вибрация прекратилась.
- Но если ты снова солжешь, - продолжил он и выпрямился.
В следующую секунду мне показалось, что все тело взорвалось от обжигающей резкой боли. Это была не плеть, удар был почти беззвучным. Но боль была просто непередаваемой. Прохладная ладонь тут же погладила место удара, облегчая мои страдания.
- Это называется трость. Я знаю, это очень больно. Но ты же хотела быть наказанной? Ответь мне!
- Да, - всхлипнула я и взвизгнула от нового удара.
- «Да», кто, Виктория? – грозно вопросил Исповедник.
- Да, монсеньор! – прохрипела я, глотая слезы.
Я уже проклинала себя за свои опрометчивые слова насчет наказания.
- Ну что же, пора приступать. Скажи мне еще раз, зачем ты пришла ко мне?
Я лихорадочно соображала, что ответить. Что он может посчитать правдивым, а что нет? Господи, помоги мне! Я чувствовала, что он теряет терпение. И выпалила то, что всплыло в памяти из прочитанного и просмотренного в сети по Теме:
- Чтобы служить… Вам, монсеньор.
Я не видела, но чувствовала, что он улыбнулся.
- Это правильный ответ, Виктория.
Вздох облегчения вырвался из моей груди. Но тут же мой зад обожгла нестерпимая боль.
За что?!
- Но он неискренний. Ты опять солгала.
Слезы брызнули из глаз, было больно и обидно.
Снова ладонь погладила отчаянно ноющее место удара.
- Пока ты не готова так ответить. Это не правда. Попробуй еще раз.
Я отчаянно пыталась придумать ответ, кусая губы и давясь слезами. Тупая, тупая... Как же я себя ненавижу!
- Мне нравится боль… - прошептала я и сжалась, точно зная, что последует дальше.
Удар. Испепеляюще-белая вспышка в голове.
- Боль не может нравиться, Виктория. Ты не такая. Это ложь. Еще раз.
И опять ласковая ладонь на пылающей коже.
Господи… Выкрикнуть стоп-слово, чтобы прекратить эту пытку? Но я забыла о нем. Эта жестокая игра в детектор лжи захватывала меня, заставляя испытывать какой-то болезненный азарт.
- Не придумывай ответы, Виктория, просто будь со мной откровенна, – неожиданно мягко посоветовал он.
Слезы душили меня, задница горела огнем, руки затекли, спина болела. А главное, я знала точно, что ему не надоест. Он может продолжать эту игру вечно. Пока я не сдамся. Пока я не обнажусь перед ним вся, не только телом, но и душой. Именно этого добивался Исповедник. Он словно копался пальцами в моей истоптанной, заплеванной и местами загнившей душе, пытаясь найти ту самую занозу, что была причиной воспаления.
Новый удар мне полагался за долгое молчание. И он сорвал наконец плотину моего терпения.
- Ненавижу! – взвыла я, корчась в истерике, содрогаясь всем телом, впиваясь зубами в замшевую обивку пуфа.
Ласковая ладонь гладила, успокаивала, дарила облегчение.
- Кого, Виктория? Кого? Меня? – Исповедник снова шептал мне на ухо, щекоча дыханием.
- Себя! - выкрикнула я злобно и снова разрыдалась.
И замерла, задохнулась от вибрации внутри. Так сладко… Ласковая прохладная ладонь на моей горящей огнем заднице и нежные пальцы гладят, скользят, щекочут.
- Отпусти, - нежный шепот, как дуновение ветерка, над моим ухом. И я отпустила. Содрогаясь в сладостных судорогах, взвыла, как мартовская кошка, выгнулась дугой, захлебнулась от острого наслаждения, так густо приправленного отчаянием и страданием.
Исповедник осторожно освободил мои руки, подхватил под колени и отнес на кровать. Положил на живот, развел ноги и бережно извлек игрушку. Я почувствовала, как он смазывает мою многострадальную задницу чем-то пахнущим мятой, и боль стала утихать.
Исповедник укрыл меня мягким одеялом, почти невесомым, и нежно коснулся губами моего виска.
- Сейчас ты сможешь поспать. Ты умница, Виктория. Ты даже не догадываешься, какая ты умница.
Эти простые, ничего не значащие слова неожиданно породили в душе цунами. Мощная теплая волна прокатилась внутри меня, смывая, ломая, изменяя ландшафт моего внутреннего мира. Я опять заплакала, но слезы были сладкими и приносили ни с чем несравнимое облегчение.
- Спасибо, - я всхлипывала, не понимая, отчего я шепчу эти слова, - спасибо, спасибо… монсеньор…
Поймала губами его ладонь, пахнущую мятой и моим возбуждением. Прижалась поцелуем, словно к иконе, в благоговении.
- Ну… ну… - пальцы бережно погладили меня по щеке. - Это истерика. Тебе нужно отдохнуть. Потом мы поговорим.
Я послушно провалилась в небытие, без звуков и образов.
- Виктория, - тихий голос и нежное прикосновение к моей щеке.
Открыв глаза, я заморгала, не понимая, где нахожусь.
- Твой завтрак, - произнес он, протягивая мне высокий стакан с трубочкой. Я села в постели, натянув одеяло, и осторожно прикоснулась к запотевшему стеклу.
Потягивая через трубочку белковый коктейль с клубничным вкусом, я из-под опущенных ресниц рассматривала Исповедника.
На вид ему можно было дать лет сорок пять. Темные волосы, тронутые на висках сединой. Волевое лицо с резко очерченными скулами и строго поджатыми губами. И эти удивительные глаза. Он тоже разглядывал меня, но открыто, прищурившись, испытующе.
- Ты в порядке? – спросил он. - Все еще хочешь остаться?