Шейн ехал впереди. В глубине души он радовался, что Дженни едет следом: если б она была рядом, он не знал бы, о чем говорить. Как теперь вести себя с ней до конца ее отпуска? Что вообще решить об отношениях с этой непростой женщиной?
Во время завтрака Джейн ни разу не посмотрела на него — была занята едой или беседой с Джошем. Какие бы чувства она ни испытывала этой ночью, все исчезло как дым. И единственное объяснение ее плохого настроения — запоздалое раскаяние.
Чем ближе они подъезжали к ранчо, тем больше его охватывала злость — не столько на Дженни, сколько на себя. Он знал, как Дженни относится к Баку, ко всем индейцам. Одно это может стать непреодолимым препятствием. Ее неприязнь возникла не сейчас, а тридцать с лишним лет назад, так зачем же обманывать себя, полагая, что она вдруг изменится?
Он пришпорил коня, рванул вперед. Ночью чувства взяли верх над разумом.
Больше этого допускать нельзя.
Дженни вбежала на второй этаж, в свою комнату, сбросила одежду, включила душ. Как только пошла теплая вода, встала под струю, чтобы смыть холод. Хотя бы с тела. Насчет души — не так быстро.
Обратная дорога заняла больше времени, чем обычно, из-за многочисленных снежных заносов, которые приходилось объезжать. Зато появилось время подумать. На ферме, в присутствии Джоша, они вели себя как чужие, и это было правильно, но, когда ехали верхом и Шейн намеренно отдалился от нее, намеренно уехал вперед, почему-то стало больно.
Она крепко обхватила себя руками, чтобы сдержать слезы, но все равно ком подкатил к горлу, и она разрыдалась. Вся боль, сдерживаемая на протяжении длинной дороги домой, выходила сейчас наружу. Пусть. Пусть все выйдет наружу.
Наконец она успокоилась, закрыла кран, вытерлась огромным мохнатым полотенцем и накинула халат, висевший на крючке.
Чувствуя себя совершенно изможденной, Дженни вышла из ванной и плюхнулась в кресло-качалку. Смотрела в окно на ярко освещенный солнцем пейзаж и ничего не видела.
К Дженни всегда обращались за советом, в ней всегда искали опору в трудные минуты. Она посмотрела вверх. Последнее время у нее появлялось желание поговорить с Богом, но она не смела. Еще никогда, ни разу не просила она Его помощи; не обращалась ни с просьбой, ни с благодарностью.
Она закрыла глаза. До сих пор ее жизнь была относительно спокойна, она не всегда была несчастлива.
Не всегда?
Закрыв глаза и медленно покачиваясь в кресле, Дженни попыталась разложить по полочкам тридцать два года своей жизни, тридцать два года независимости, замыкания в себе в минуты страха и безысходности. Впрочем, все это естественно — если отец бросил их, а мать постоянно была переполнена ненавистью.
Она перестала качаться, замерла, открыла глаза. Откуда такие мысли? Ты просто устала, Дженни. Устала и…
Слезинка скатилась по боковинке ее носа, ей сделалось щекотно, и она вытерла ее. Посмотрела на часы — было почти одиннадцать. На кухне ждала работа. Вот что ей необходимо: работа. Хватит рассиживаться, хватит жалеть себя! Работа все лечит, работа решает любые проблемы.
Шейн вверил повседневные дела наемным работникам, а сам десять дней помогал Джошу обустраивать его фермерский дом. Бак все не появлялся, и он решил пока поселиться в его затрапезном доме, чтобы побыть наедине с собой. В конце концов, забивание гвоздей — хороший способ выпустить раздражение. И побыть вдали от его источника.
В среду вечером, закрепив последний лист сухой штукатурки, Шейн попрощался с Джошем и отправился в жилище Бака. Мышцы болели, а настроение было отвратительным. В течение последней недели он постоянно думал об их с Дженни отношениях. Все, что нужно сейчас, — это держаться от нее подальше и занять себя работой. Рано или поздно он забудет упоительную сладость, когда держал ее в своих объятиях, когда прикасался к ее шелковистым волосам…
Он соскочил с коня, завел его в конюшню, ворча себе что-то под нос, поставил в стойло. В этот момент послышался надтреснутый рокот старой машины Бака, и Шейн вздохнул с облегчением. Он так переживал за своего друга. Сейчас можно будет посидеть и подробно расспросить его обо всем.
Закрыв ворота конюшни, Шейн направился в дом, но, увидев, что из пикапа выходит Бак, а с ним маленькая, пожилая женщина, опирающаяся на его руку, остановился. Бак тоже заметил Шейна и кивком головы подозвал его к себе.
Пожилая женщина медленно шла к крыльцу, и Бак, открыв дверь, пропустил ее вперед. Шейн плелся сзади, недоумевая по поводу загадочной гостьи. За все годы, что он знал Бака, он не мог припомнить ни одного посетителя женского пола под крышей этого старого дома, если не считать, конечно, его сородичей из племени сиу. Может быть, эта дама тоже его соплеменница?
— Заходи, — сказал Бак, когда Шейн встал в нерешительности у двери. — Закрывай дверь. Я сейчас огонь разожгу. Сделай-ка чай, как ты умеешь. Поговорим.
Женщина сняла пальто и молча села за стол, склонив голову. Возраста она была неопределенного, а лицо так изрыли морщины, что оно напоминало мелкомасштабную автомобильную карту. Если ей столько же лет, сколько и Баку, тогда наверняка у нее была тяжелая жизнь.
Сухие поленья весело потрескивали в камине. Бак принес еще один стул — для Шейна — и так и стоял позади него, держась за спинку. Шейн поставил на стол три дымящиеся кружки с чаем и сел, предчувствуя особую важность тех слов, которые должны были прозвучать.
— Шейн, — начал Бак, все так же стоя позади стула, на котором сидел Шейн, — это Мэри.
Он встретил вопросительный взгляд Шейна и не отвел глаз до тех пор, пока не удостоверился, что тот понял, о ком идет речь. Шейн перевел взгляд на Мэри — единственную и неизменную любовь Бака, о которой он столько говорил Шейну на протяжении многих лет.
— Приятно познакомиться, Мэри.
— Это Шейн, — сказал Бак.
— Шейн, да, да, Шейн, — проговорила она и улыбнулась, медленно покачивая головой.
Все трое отхлебнули крепкого, ароматного чая. Шейн ждал, когда начнется разговор. Он вспоминал рассказы Бака о возлюбленной своего детства, о причине, почему он ушел из резервации так рано. Отец Мэри обещал дочь другому мужчине, и она сочла своим долгом подчиниться. Бак не смог остаться и видеть все это, и он уехал. Шейна разбирало любопытство, почему Мэри сейчас здесь.
— Хороший Повар все еще тут? — спросил Бак, потирая руки над дымящейся кружкой.
— Дженни? — Шейна удивил вопрос. При чем тут Дженни?
— Да, Дженни. — Бак перевел взгляд со склонившей голову Мэри на Шейна с твердым намерением получить ответ.
— Она… да… она еще здесь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});