В разговор вступил Халльдор.
– Только Харальд Суровый вправе решать, что можно говорить, а что нет. А раз он не запрещал Эйстейну говорить, тот может рассуждать о чем посчитает нужным. Я приехал из Исландии. Даже ты, вероятно, слыхал, что есть такой остров – так вот, у нас овец и чаек никак не меньше, чем на Оркнеях. Я вижу, ты втихаря тянешься к топору, но это меня не беспокоит. Прямо у тебя за спиной стоят двое моих друзей. Стоит тебе поднять топор, и для тебя все будет кончено, раз и навсегда.
Мило улыбнувшись, свей обернулся. Позади него стояли, держась за топоры, Ульв и Гирик.
– Я по натуре любознателен, Халльдор сын Снорре, и к топору я потянулся лишь потому, что разговор этот мне ужасно интересен. Но я считаю тебя вруном и дураком и готов доказать, что я прав, если только твои приятели не будут вмешиваться.
– Отлично! – ответил Халльдор. – Назови время и место.
– Как это человек может расти от страданий, если, будучи ранен (а что это как не страдание?), частенько становится куда ниже ростом. Взять, например, моего дядю Глюма. Ростом он был с вашего капитана Харальда, если не выше. Старик был легок на подъем и жуть как любил разжиться на дармовщину, так что отправился он в Исландию и устроился там управляющим в одну усадьбу. Не припомню, как это место называлось…
– Это было в Тенистой долине, – мрачно проговорил у него за спиной Ульв. – Хозяина усадьбы звали Торхалл.
Свей с улыбкой обернулся к нему и кивнул:
– Ты прав, исландец. Да и тебе ли не знать эту историю. Дело-то было у тебя на родине, к тому же совсем недавно, лет пятнадцать назад.
Халльдор не менее решительно улыбнулся ему в ответ:
– Я тоже из Исландии. И историю эту тоже слышал. Но все равно рассказывай, раз начал.
Свей, успевший основательно приложиться к походному бочонку с пивом, утер свой длинный красный нос и принялся рассказывать дальше:
– Этот мой родич, Глюм, был не робкого десятка. И хотя на родине у него не выходило ничего путного, в Исландии, где кругом одни олухи, Глюм начал процветать. Он выскакивал по ночам из-за сараев и пугал их богатеев-вождей, а иногда залезал, опять же ночью, на крыши домов бондов[12] и принимался там топтаться, так что хозяева удирали, не помня себя от страха. За несколько месяцев дядя скопил больше золота, чем многие исландцы за всю жизнь. И все благодаря знаменитой шведской смекалке.
Эйстейн вдруг сказал:
– Я, кажется, догадываюсь, каков у этой истории будет конец. Надеюсь, что те, чьих родичей она не затрагивает, отойдут от огня и не станут подходить обратно, когда рассказ будет закончен.
Большинство варягов тут же миролюбиво отошли, свей подождал, пока все желающие удалились, потом продолжал вкрадчивым голосом:
– И вот, когда мой дядя совсем уже было разбогател и начал подумывать о том, чтобы вернуться в Швецию, самому стать хозяином и обзавестись семьей, объявляется некий не в меру ретивый юнец с коротким мечом и жгучим желанием избавить родину от этой напасти.
– И откуда же явился этот юнец? – спросил Ульв.
Свей и глазом не моргнул, а просто ответил:
– Из Бьярга. Ты еще что-нибудь хочешь услышать?
Ульв покачал головой, потом вдруг рванулся вперед, в освещенный костром круг, с мечом в правой руке. На левую руку у него был намотан плащ.
– Нет, спасибо, – проговорил он. – Можешь не продолжать. Того парня звали Греттир, он брат моей матери. А твоего родича он, помнится, порядком укоротил, на целую голову.
Свей тоже встал, улыбнулся белозубо и занес топор:
– О том-то и речь, исландец.
Все прочие расступились. Но тут на палубе драккара появился Харальд и немедленно спихнул жаровню за борт. Палуба погрузилась в темноту.
Никто как следует не разглядел, что случилось. Когда Гирик зажег лампы, Ульв со свеем лежали рядышком, оба с расквашенными носами и в синяках, издавая звуки, похожие на храп. Их оружие, меч и топор, лежало поодаль.
На следующее утро Харальд приказал причалить все варяжские корабли друг к другу и провел большой военный совет. Случилось это у берегов Наксоса. Выступая на совете, Харальд заявил:
– Все мы, норвежцы, свей, исландцы, даны, нормандцы и даже англичане, одной крови. И я не позволю проливать эту кровь в чужие нам воды, да еще бесплатно. Если я еще раз увижу, что кто-нибудь из вас, пусть даже это будет мой лучший друг, поднимет хоть кулак: чтобы ударить своего брата-северянина, самое меньшее, что его будет ждать – это плаха.
Прокричав это в свой кожаный рупор, он приказал расцепить корабли и спустился в трюм, где отлеживался Ульв. Тот стонал и ощупывал рот, стараясь определить сколько у него выбито зубов.
– Как ты думаешь, Ульв сын Оспака, люблю я свою правую руку? – спросил Харальд сурово, но не без дружеской теплоты в голосе.
Ульв промямлил, что Харальд любит свою правую руку.
– А что я сделаю, если меня ужалит в руку ядовитая змея и яд распространится по руке?
Ульв молчал. Но под тяжелым взглядом Харальда он в конце концов не мог не ответить.
– Ты отрубишь себе руку.
Харальд кивнул. В эту минуту он был чем-то похож на дракона.
– А зачем я ее отрублю, брат?
Ульв сглотнул, потом ответил:
– Чтобы яд не заразил все тело, командир.
А Харальд сказал:
– Так вот, Ульв, за этот флот я так же в ответе, как за собственное тело. И у меня не дрогнет рука отсечь любую его часть, от которой исходит зараза, могущая погубить все остальное.
Ульв решил, что настал его смертный час. Он не стал оправдываться, а замер, раскинув руки и подставив командиру горло. Не открывая глаз, он проговорил:
– Знаешь, Харальд, я часто думал о том, каково быть мертвецом. Болтают разное, что правда, что вранье, не разберешь. Поэтому я, в общем-то, ни о чем не жалею. Мне раньше других доведется узнать, как это бывает на самом деле.
Ответом ему было тягостное молчание. Оно длилось долго, очень долго. Ульв ждал, ждал, да так и уснул. А когда открыл глаза, Харальда в трюме уже не было. Так что Ульву в тот раз не довелось изведать, какова она, смерть. Он и потом все старался узнать, что испытывает человек, когда умирает. Между тем, плавание продолжалось.
БЕЗУМНАЯ СТАРУХА. ССОРА
Они высадились на Наксосе. Там оказался достаточно просторный песчаный пляж, так что им удалось вытащить все свои галеры на берег, чтобы очистить их днища от морских ракушек и водорослей. По настоянию Маниака было решено задержаться на острове на несколько дней.
Мореходы-северяне справились с работой по очистке днищ кораблей скорее ромеев и стали томиться бездельем. Один из ромейских командиров, который прежде был ученым, посоветовал им подняться на ледник на вершине горы.