не даюсь и продолжаю долбить стену. А сейчас мне пришла мысль вскрыть себе вены кнопочным ножом, стыренным у зятя, но маму позвали к умирающему соседу, она колет ему промедол, и, пока вернется, я истеку кровью.
Жесть, сколько всего со мной произошло тут, в Душанбе, столько довелось испытать! Во-первых, мне пришлось бросить заниматься дзюдо. А ведь я отличный борец. На родине в личных и командных первенствах я всегда занимал первые места, и мне прочили великое будущее. Впрочем, не знаю, хотя при моем усердии – забросил школу и тренировался дважды в день – я стал бы минимум чемпионом Европы. Но родителям было плевать на мою спортивную карьеру, они взяли и привезли меня сюда, как будто я животное какое. Я немного повыл, сбросил в весе, потом смирился и стал искать секцию дзюдо.
Сосед Хабиб подсказал, куда идти, и даже написал адрес на клочке обоев. Кстати, жена его, Елена, приставала ко мне, ввалилась к нам бухая, сказала, что поссорилась с мужем, и поцеловала меня, укусив при этом губу. Больно было и в то же время приятно, я сжал ее упругий зад своими цепкими пальцами дзюдоиста. На ней были пестрые атласные шаровары, в каких обычно щеголяют чернобровые таджички, и мне захотелось стянуть их с Елены и завалить ее на топчан под навесом, благо никого не было дома. Но тут явилась сестра Хабиба, Фатьма, точь-в-точь в таких же соблазнительных штанах, только она была черная, а Елена – яркая блондинка. Фатьма схватила невестку за руку и потащила куколку к калитке, и та, уходя, шепнула: приходи в общий туалет улицы, буду тебя там ждать.
Я закрыл за ними дверь, забрался на сколоченный отцом топчан под навесом и стал размышлять. Подрочив, я решил не ходить в общественный сортир – грязно, дерьма внутри по самые брови, еще провалишься к чертям в позорную яму, да и неохота уже. Я взглянул на свою липкую ладонь убедиться, что на ней нет растительности. На родине в зал, где я занимался дзюдо, приходил чемпион, на которого все смотрели как на бога, и однажды после тренировки он собрал нас, мелкоту нетитулованную, и сказал: знаете, как узнать онаниста? Среди нас, спортсменов, считалось, что мастурбировать плохо, лучше уж трахнуться с трипперной телкой. Нет, говорим, и наперебой стараемся выказать свое презрение ушлепкам, тратящим свое семя так позорно и попусту.
– Эй, потише, – говорит чемпион. Мы смолкаем и благоговейно смотрим ему в рот. – Вы, я как погляжу, серьезно хотите чего-то достичь, и это хорошо, но я вам вот что скажу: у того, кто дрочит, на ладонях вырастают волосы.
И каждый из нас украдкой взглянул на свои руки. Он заметил это, от его орлиного взгляда ничего не скроешь, и засмеялся:
– Ну что, попались, онанисты?
Уличенные в позорнейшем деянии, мы опустили головы, но один из наших не растерялся и спросил чемпиона:
– Ну а у тебя почему волосы на ладонях? Я давно хотел спросить.
Чемпион испуганно посмотрел на свои руки, и зал с высоченным потолком наполнился смехом. Но он не разозлился, с чувством юмора у него все в порядке, он вообще красавчик, кидает соперников на иппон, реже на ваза-ари.
Бред собачий, я про волосы на руке, но после мастурбации внимательно осматриваю правую и решаю, что лучше тратить энергию на тренировках и соревнованиях. А когда выиграю чемпионат мира, вот тогда уже ни в чем себе отказывать не буду. Впрочем, до этого далеко, и тонны пота надо пролить, прежде чем достичь своей цели. И эта мысль подняла меня с топчана и погнала в город.
Записка, которую черкнул Хабиб на клочке обоев, привела меня к небольшому уютному залу, где вместо ковра был настоящий татами. Я дико обрадовался, потому что на родине схватки проводились на обычном борцовском ковре, потертом и залатанном, а он не очень-то соответствует занятиям дзюдо. У нас ведь все очень тонко, чуть ли не шахматная игра, черт подери. Каждый шаг твой должен быть продуман, выходишь на поединок и стараешься внушить противнику, что ты тряпка, размазня, чуть ли не спишь на ходу, хотя внутри весь собран, напружинен, приемы отточены до автоматизма, обманные движения тоже. И вот судья говорит «хаджиме», и если борются технари, то любо-дорого смотреть на схватку. Хуже, когда рубятся быки – так мы, профессионалы, зовем физически сильных и неповоротливых ребят, – подохнуть можно от тоски, глядя на них, им бы на вольную борьбу податься или штангу.
Тренера в этом симпатичном с зеркалами на стенах зале все звали моалимом, я поговорил с ним, и он, узнав, откуда я, заулыбался.
– Осетины – прекрасные борцы, – сказал он и предложил мне сделать разминку вместе с командой.
– Но у меня нет с собой формы, – сказал я печально моалиму.
– А где она?
– Мое кимоно родители запихнули в контейнер вместе с остальными вещами, не знаю, когда прибудет.
– Ничего страшного, в раздевалке есть новое, переоденься, если есть желание.
– О да, спасибо, моалим, как Вас по отчеству?
– Зови меня «моалим», по-нашему это «учитель».
Я впервые кувыркался на татами, восхитительное ощущение – жестко и пружинисто, разогрел мышцы, и после отработки моалим устроил схватки. Я боролся с каким-то Фахреддином, оказавшимся со мной в одной весовой категории. Мне уже успели шепнуть, что он очень сильный дзюдоист – порвал всех на чемпионате республики и через пару недель поедет в Москву на всесоюзный турнир. Моалим, судивший поединок, ребром ладони рассек воздух: хаджиме! Я вышел к центру татами с таким видом, будто меня только что разбудили и меньше всего хочу бороться. Я поклонился Фахреддину, он мне, мы сошлись в схватке, и должен сказать, что более слабого противника я в жизни не видел. Как же он стал чемпионом республики? Или он не в форме? Может, здесь все такие слабые? Но парень был здоров, злился, как черт, и пытался кинуть меня через бедро с захватом за пояс, но как-то очень неумело. Я уже и поддавался ему, но он даже коку не смог у меня выиграть – мешок, одним словом.
После схватки Фахреддин забился в угол и плакал, зато моалим был в восторге от моего умения кидать на иппон. Он прискакал в раздевалку, где я снимал кимоно, и сказал, что я могу оставить форму себе.
– Спасибо, моалим, но у меня уже есть настоящее, венгерское, правда, получу его нескоро.
– Лишнее не помешает, Тамерлан, – улыбнулся он. – Хорошее у тебя имя, царское, ты завоеватель, и я вижу