и незаметно в механической мастерской исчезла хлопотливая суета. Ученики словно повзрослели, реже подзывали мастера, им нравилось работать самостоятельно.
Однажды, прохаживаясь по мастерской, Евгений Владимирович заметил, что Вадим, облокотившись на инструментальную тумбочку, наблюдает, как Яков разрезает стальную трубу на кольца. Глаза у Вадима были грустные. «Скоро ли и я смогу резать металл», — казалось, спрашивали они. Мастер заметил это и подозвал его к себе.
— Скучаешь? — и шутливо предложил: — Давай на пару работать. Только мы с тобой не при деле. У тебя есть станок, да рука подгуляла. У меня есть две руки, а станка нет. А тремя руками мы можем многое сделать.
Наступило и для Вадима интересное время. Евгений Владимирович принес к станку полуметровую поковку, зажал в центрах, выверил. Включив станок, он подвел резец к торцу, и как только из-под острия начала выбегать стружка, окрашиваясь в темно-синие и золотистые цвета, Евгений Владимирович посторонился и передал управление станком Вадиму. У того даже сердце замерло: а вдруг сломается резец или, еще хуже, врежется в планшайбу? Однако резец послушно снимал ржавый слой, все шло хорошо. Обернувшись, Вадим вдруг заметил, что он один за станком, что мастер даже не смотрит на него, а что-то объясняет Оленьке…
7
Про неудавшуюся попытку Вадима вернуться на фронт не узнали ни в полку, ни в училище. Прошла еще неделя, Вадим уже тепло вспоминал неразговорчивого, медлительного, но душевного солдата-шофера десятитонки. Не ссади он Вадима, добрался бы тот до полка, а как бы его там встретили? Не простил бы ему Камчатов дезертирство, Овчаренко и руки бы не подал, а начштаба наверняка сказал бы: «Это разве человек? Одна труха!» Да и Вадим начал привыкать к новой жизни. Больше от него не слышали: «у вас в училище». Про полк говорил с уважением, но уже как о чем-то постороннем — «у танкистов».
Училище находилось в глубине старинного парка. Первое время Вадим в училище здорово путал проходы. Шел в общежитие — попадал на клубную половину, направлялся в медпункт, а оказывался в фотолаборатории. Заблудиться было немудрено — в главном здании одних винтовых железных лесенок насчитывалось шесть, три тупика, две фальшивые двери. За главным корпусом училища шла стометровая крытая галерея, в центре она разветвлялась, ходы слева и справа вели в одинаковые по архитектуре трехэтажные здания. В одном из них верхние этажи занимало общежитие мальчиков, нижний — столовая. Во втором флигеле был спортивный зал и жили девочки. В конце галереи была дверь в старый корпус, наглухо зашитая фанерными листами. Однажды Вадим добрался до заграждения и прочитал на фанере надпись: «22.9.1941 года. Владимир Полетаев». Вскоре Антонина Осиповна, помогая ему гладить брюки, рассказала грустную историю этой надписи.
…Стоял тихий, темный сентябрьский вечер первого военного года. На крыше старого корпуса дежурили два подростка. Возле них лежали кузнечные клещи и асбестовые рукавицы. Через каждые десять метров стояли деревянные ящики с песком. Один из ремесленников — Сергей Цветов — лежал на брезенте у водосточной горловины и негромко напевал песенку, его товарищ Владимир Полетаев прижался к трубе и задумчиво глядел в сторону Финского залива.
С крыши было хорошо видно, как под Стрельной и у Пулкова стремительно взлетали и гасли ракеты, четко очерчивая линию переднего края. Кое-где нейтральная полоса была так узка, что немецкие и русские ракеты нередко сталкивались в воздухе. Вдруг протяжно завыла сирена, и сразу же стал слышен прерывистый рокот фашистских бомбардировщиков. Над парком загорелись три огромные «люстры». Смердящие черным дымом факелы медленно опускались на парашютах, освещая мертвенным зловещим светом затемненную окраину города. Временами ремесленникам казалось, что «люстры» неподвижно висят в воздухе. Полетаев застегнул на все пуговицы шинель, надел рукавицы, вторую пару кинул товарищу.
— Сейчас бомбить прилетят.
Не успел Цветов ответить, как над Петропавловской крепостью и парком Лесной академии зашарили по небу прожекторы. Самолетов второго эшелона еще не было видно, но по белым пятнышкам разрывов зенитных снарядов можно было определить, что самолеты уже прорвались в город. «Юнкерсы» снижались, стремясь выйти из опасной зоны света, уйти от огня зенитных орудий.
Шли истребители, с земли не различить — «миги» или «мессершмитты». Но по тому, как легкие машины прижимали тяжелые бомбовозы к земле, Полетаев догадался, что это наши истребители. Он громко захлопал в ладоши, закричал:
— Ура! Наши! Стервятник горит!
— Еще один! — взволнованно сказал Цветов. — До аэродрома, гад, хочет дотянуть. Смотри, остальные повернули, струсили…
Часть бомбардировщиков все-таки прорвалась в район, освещенный «люстрами», и сбросила бомбы.
— Пятисотки, — по звуку определил Цветов.
Бомбардировщики засыпали жилые кварталы «зажигалками». Десятка три бомб упало на старый корпус училища. «Зажигалки» зловеще шипели, разбрасывая горящую смесь по кровле. Полетаев и Цветов бегали по крыше, захватывали клещами бомбы, кидали в ящики с песком, другие сбрасывали на землю, где их ползучее пламя злобно шипело, но вреда уже не могло принести.
Догорала последняя «люстра», когда над старым корпусом спикировали два бомбардировщика…
Спасательная команда нашла Цветова на крыше галереи, куда его отбросило взрывной волной; на четвертые сутки откопали Полетаева. Через неделю Цветов выписался из госпиталя. Он прошел в учебную половину, прильнул к стеклу классной двери — их парта была пуста. Стало понятно, почему товарищи, навещая его в госпитале, отмалчивались, когда он спрашивал про Владимира. Прямо из главного корпуса Цветов направился к разрушенному зданию. У фанерной перегородка ему под ноги попала головешка. Он нагнулся, отломил уголек. Так на фанере появилась надпись, показавшая Вадиму непонятной.
8
С интересом учились ребята мастерству, но к теории чувствовался холодок и даже неприязнь. Главным заводилой тут был Антон.
— Разве не зная косинуса выточишь болт? — с издевкой спрашивал он Якова и хитро подмигивал.
— Придешь завтра в мастерскую, а станок спросит, сделал уравнение?..
Со специальными предметами подростки еще мирились. Но вдруг после материаловедения им объявили, что на следующие два урока «самостоятельные занятия отменяются». Оказалось, что Андрей Матвеевич побывал в государственной комиссии по распределению окончивших университет, и теперь у токарей появился свой преподаватель по русскому языку и литературе.
Антон в перерыв сбегал в учебную часть посмотреть расписание. На всю декаду в клеточках, где были свободные уроки, карандашом вписано: «Русский язык и литература, преподаватель М. И. Петрова».
Разгоряченный влетел Антон в класс, запыхался, чуб выпорхнул на лоб.
— Долой междометия, суффиксы и приставки…
К началу урока вся группа была уже взбудоражена. Староста группы Оленька и Вадим пытались уговорить товарищей, но их никто не слушал. Алексей вымазал