Читать интересную книгу «Какаду» - Рышард Клысь

Из ванной они перешли в спальню. Совершенно обнаженная и полная бесстыдства, она позволяла ему получать от ее тела все, что он хотел, и уже не из жалости, не из снисхождения, как бывало до сих пор, но и сама желая того же. Она стремилась хотя бы как-то вознаградить его за страх, вероятно, сейчас терзающий его, и за все то, что ему предстоит пережить уже очень скоро: нужду и голод, холод и дожди, ночи в окопах, смерть, с которой ему придется встретиться лицом к лицу.

Они пришли в себя, лишь когда услышали звонок в дверь, вернувший их к действительности.

— Нам уже пора, Вильям, — тихо сказала Гертруда. — Там ждут.

— Кто?

— Моя мама с детьми…

— Хорошо, что ты позаботилась об этом.

— Я попросила ее нанять пролетку.

— О боже! — простонал он в отчаянии. — Я не хочу никуда ехать…

— Я знаю, Вильям. Но ничего не поделаешь…

На отчаяние нужно время, и Вильям не мог ему предаваться, потому что Гертруда неустанно поторапливала его. Он вышел из дому со странным чувством пустоты и тоски. На улице ждала пролетка. Дети, сидевшие на козлах рядом с возницей, встретили его радостными криками. Он поцеловал их, потом подошел к теще, стоявшей на тротуаре.

— Мама, позаботьтесь о них.

— Хорошо, Вильям.

— Не знаю, когда вернусь. Хочу попросить вас заняться детьми. Гертруда не сможет посвящать им много времени…

— Я знаю.

Они поцеловались.

— Храни тебя господь, — сказала она.

Он с удивлением посмотрел на нее. Старушка уронила несколько слезинок и выглядела так, будто в самом деле была взволнована этим расставанием. Вильям сел в пролетку рядом с Гертрудой и сказал вознице дрожащим голосом:

— Трогайте, приятель. Времени у нас немного…

Возница, не оборачиваясь, хлестнул кнутом, и пролетка с тарахтеньем покатилась по середине пустынной мостовой.

VII

По дороге на вокзал они почти не разговаривали. На перроне без труда отыскали офицера-связиста, и он, нимало не удивившись при виде Хольта, увечье которого легко бросалось в глаза, взял его бумаги и, взглянув на часы, холодно проговорил:

— У вас есть еще пятнадцать минут, Хольт. Лучше сразу попрощайтесь с дочерью и внуками, потом можете не успеть. Мы едем скорым поездом. Стоянка не больше трех минут…

Гертруда покраснела. Отвернувшись, она в замешательстве посмотрела на детей. Вильям заметил это и пояснил офицеру уязвленным тоном:

— Это моя жена, господин обер-лейтенант…

— Прошу прощения, — сказал офицер и дружески улыбнулся ему. — Я не хотел вас обидеть. — И, бесцеремонно заглядывая в глаза Гертруде, добавил: — Вы счастливчик, Хольт. У вас очень красивая жена.

Обер-лейтенант был молод и хорош собой, но Гертруду разозлило его поведение, и она сказала с подчеркнутой иронией:

— О, вы очень любезны, обер-лейтенант. — И обратилась к мужу: — Вильям, поблагодари обер-лейтенанта за комплимент…

Хольт, раздосадованный этим неожиданным инцидентом, посмотрел на Гертруду, предостерегающе мигнул ей и поспешно перевел обеспокоенный взгляд на офицера. Обер-лейтенант сначала нахмурил брови, воцарилось неприятное молчание, но через минуту он неожиданно разразился веселым хохотом, который мгновенно был подобострастно подхвачен несколькими десятками мужчин. Вильям с облегчением вздохнул. Лить теперь он смог их разглядеть и сразу заметил, что все эти мужчины, которые, как он догадался, должны ехать сегодня вечером вместе с ним, уже давно перешагнули тот возраст, когда еще есть охота к военным приключениям. От этого наблюдения у него неизвестно почему полегчало на душе.

Гертруда взяла его под руку и слегка потянула за собой. Они отдалились от толпы и остановились неподалеку от газетного киоска. Вильям поставил портфель на землю. Он смотрел на Гертруду и жалко улыбался. Он вдруг понял, что уже ничего не сумеет ей ни сказать, ни объяснить, хотя осталось так много неясного в их совместной жизни. Было уже слишком поздно. Время мчалось как ошалелое, все быстрее приближая минуту отъезда. А он стоял перед Гертрудой молчаливый и беспомощный и от этого с каждой минутой нервничал все больше и больше.

— Я куплю тебе газеты, Вильям, — сказала Гертруда.

Он рассеянно посмотрел на нее.

— Газеты? Какие еще газеты?

— Вдруг захочешь почитать в поезде?

— Нет.

— А ты не забыл сигареты?

— Нет, — ответил он. — Взял несколько пачек.

— Хорошо. Надеюсь, ехать вы будете недолго.

— Я тоже так думаю.

— Пиши мне, Вильям.

— Конечно. Буду писать каждый день.

— Правда?

— Да. Каждый день буду посылать по письму.

«Очень хорошо, — подумала она. — Если в течение нескольких недель от него не придет никаких известий, это будет означать, что с ним что-то случилось».

— Денег тебе хватит?

— Да. Я взял из кассы тысячу марок.

«Сумма приличная, — подумал он. — Хватит на пиво и почтовые марки. Ах, нет! Мне не придется тратиться на марки. Письма будут идти полевой почтой».

— Еще десять минут, — сказала Гертруда.

— Что?

— У нас есть еще десять минут, — повторила она, показывая глазами на большие вокзальные часы, висящие над перроном.

Он обернулся, посмотрел на часы, а потом перевел взгляд на толпу мужчин, сгрудившихся вокруг обер-лейтенанта, который что-то объяснял, а может, рассказывал, и вдруг заметил Раубенштока с женой, они шли по краю перрона, почти у самых рельсов, медленно приближаясь к ним.

— Раубеншток! — окликнул обрадованно Хольт. — Франц!..

— Вильям, — весело встрепенулся тот. — Вот так встреча!

Он взял жену под руку, и они подошли к Хольтам. Поздоровались. Хольт сразу заметил, что Раубеншток пьян, но, несмотря на это, держится уверенно и даже не шатается.

— Ну мы и влипли! А? — заговорил Хольт.

— Дурацкая история, — согласился Раубеншток. — Даже стыдно говорить об этом…

— Что они, собственно, себе думают?

— Кто «они»? — спросил Раубеншток. — Ты говоришь о тех, кто прислал нам эти повестки?

— Да.

— Эти люди существуют не для того, чтобы думать, — проговорил он весело. — И они сильно ошибаются, если надеются получить от меня какую-то пользу. Уж я им такое устрою, что они меня запомнят надолго.

— Не кричи так, Франц…

— Мир рушится. Посылать на фронт людей нашего возраста…

— Почему же сразу на фронт? — воскликнул Хольт. — С чего ты взял, что нас сразу же пошлют на фронт?

— А ты как думаешь?

— Думаю, мы отсидимся где-нибудь в тылу…

Раубеншток с сомнением покачал головой.

— Ну, тебе, может быть, это удастся… — сказал он, поразмыслив. — Не настолько же они, надо полагать, дураки, чтобы пихать в окопы тебя с твоей хромой ногой!..

Хольт облегченно рассмеялся.

— Обидеть меня хочешь, — сказал он почти весело. — Видно, не так уж я плох, как ты думаешь, если меня еще берут в армию…

Раубеншток вдруг посерьезнел.

— Нет, я думаю, очень уж плохи дела, если берут даже таких, как ты, — проговорил он тихо. — Черт побрал бы всю эту войну!

Жена Раубенштока вдруг всхлипнула, и Гертруда, обняв ее за плечи, отошла с нею в сторону, объясняя ей что-то и успокаивая.

Раубеншток вынул сигареты.

— Не думал я, что встречу тут тебя…

— Но ты знал, что я получил повестку?

— Да.

— Хорошо, что мы будем вместе, — сказал Хольт.

Раубеншток кивнул.

— Лучше бы нам встретиться при других обстоятельствах, — сказал он. — Это и в самом деле сомнительная честь — участвовать в похоронах Третьего рейха…

Хольт беспокойно огляделся вокруг.

— Ради бога, Франц, говори потише, — попросил он в испуге. — Хочешь, чтобы нас посадили?

Раубеншток пожал плечами.

— Что касается меня, то я не имел бы ничего против, — сказал он спокойно. — Тюрьма в нашем положении — это не самое плохое, что с нами может приключиться. Думаешь, на фронте будет легче?..

— Понятия не имею, — ответил Хольт. — Никогда не был в армии…

— Война — это одно сплошное свинство, — сказал Раубеншток. — Можешь мне поверить. Я уже однажды сидел в окопах и знаю, что это такое…

Они закурили. Вернулась Гертруда с фрау Раубеншток. С виду спокойные, улыбающиеся, они держали за руки детей, уже обегавших весь перрон.

Хольт, обращаясь к обеим женщинам, сказал:

— Я как раз говорил: как хорошо получилось, что мы встретились…

— Конечно, — согласилась Гертруда. — Вместе вам будет веселей.

Раубеншток дружески улыбнулся Хольту:

— Старина, признайся лучше, взял ты что-нибудь выпить?..

— Да. Не забыл. У меня с собой две бутылки мозельского…

— Браво!

— Ну, наконец-то, я вижу, ты доволен!

— Как подумаешь, что в казармы мы попадем под хорошим шафе, сразу легче становится. Знаешь, я тоже взял три бутылки.