Читать интересную книгу Власть нулей. Том 1 - Наталья Горская

– Они там все в… китайских спортивных костюмах! Даже обмундирования нет, вот какое блядство наступило. Это ж надо так страну просрать. Враги-то не во вражеских окопах, а кулуарах власти…

Ради чего? Нет ответа на этот вопрос. Поэтому хочется дать в морду тому, кто девяностые годы называет «крутыми». Растление и разложение не могут быть крутыми, лихими и служить поводом для какого-то молодецкого хвастовства. Они всегда мерзки, зловонны и необратимы. Чем мы гордимся и хвалимся, называя эти годы «лихими»? Тем, что пассивно наблюдали, как уничтожали страну, или даже сами в этом уничтожении участвовали? Тем, что люди до сих пор живут в бараках и коммуналках, половина населения страдает алкоголизмом, а беспризорников развелось, сколько и после всех войн двадцатого века не было? Это, по-вашему, круто и лихо? Кого вы называете крутыми, милые мои, покажите этих «лихих»? Вот этих инфантильных алкоголиков и шумных гопников, которые совершенно бесполезны для страны и соотечественников? Это просто посмешище какое-то! Стыдно так жить в новом веке, позорно. О такой «крутизне» надо молчать, как о неприличном заболевании, а не хвалиться. Если не хотим, чтобы окружающие считали нас законченными идиотами.

А может, потому теперь столько бравады по поводу «лихости и крутости» девяностых, чтобы только себя утешить, чтобы самим себе не сознаваться, как нелепо мы это десятилетие прожили? Что ещё остаётся делать вчерашним советским людям, которые вдруг решили стать «новыми русскими», да так и не стали, остались «старыми», прежними? Потому что не всем хватило известной доли вертлявости натуры, чтобы кардинально прогнуться под новую жизнь. Да и денег не на всех хватило. Страна ведь не такая и богатая, если разобраться.

Такое чувство от этих лет осталось, словно кто-то «слишком умный» провернул чудовищный эксперимент: «А что будет, если ликвидировать все институты общества?». И без экспериментов из учебников истории и обществознания известно, что без этих институтов исчезнет само общество. Вот и «слишком умный» понял, что переборщил, увидел, что эксперимент привёл к деградации. Почувствовал, что за это с ним скоро уважающие себя народы здороваться перестанут, поэтому решил что-то из «старых порядков» вернуть. Но где вы такое видели, чтобы человек снёс свой шикарный особняк, поставил на его месте лачугу, чтобы на шкуре испытать, что и так всем известно: жизнь в лачуге грозит болезнями и смертью. Поэтому он снова принимается возводить уничтоженный им добротный дом, да не получается. После жизни в лачуге и силы не те, и финансов не хватает. Нормальный-то человек и без экспериментов это знает, он не станет превращать свой дом в руины, чтобы получить «такой ценный жизненный опыт», который насильно навязали России в девяностые годы.

Я потому так смело о девяностых рассуждаю, что это – мои годы. Моё поколение – это поколение девяностых. Что такое поколение, где оно начинается и заканчивается, как его определить? Чем отличается рождённый в 1968 году от родившихся в 1973? Да практически ничем. Поколением какого-либо десятилетия называют не тех, кто жёстко «приписан» к нему датой рождения, а был молод и строил планы на жизнь. То есть был самой энергичной и активной частью населения. Десятилетие принадлежит активным! Поколением 1960-ых, «шестидесятниками» называют тех, кто родился в тридцатые годы или начале сороковых. Молодость – самая активная часть жизни, самая шумная, громко и радостно о себе заявляющая. Бывает пассивная молодёжь, вялая и пьяная, всё время сонная и почти неживая, как новорожденные младенцы, которые не кричат при рождении о своём приходе в этот мир, поэтому их приходится реанимировать и выхаживать в инкубаторе. А их время перехватывает кто-то другой. Вот так позаявляет о себе, пошумит, покричит, а потом… А потом придёт новое поколение молодых да резвых, скажет: это – наше десятилетие, а вы уже время прошедшее. И ничего не попишешь: ушло наше время, а мы вот остались. Ни с чем.

В России любят давать звучные эпитеты не только десятилетиям, но и поколениям, типа военного поколения, обманутого, потерянного или поротого. Ущербные какие-то названия. По ним сразу можно понять, каково отношение к человеческой жизни в нашей культуре: создать отвратительные условия для целого поколения, а потом обозначить их хлёстким словцом, словно жертва своим мучениям рада и даже хвастается ими. Не найдёте среди поколений русских людей таких наименований, как счастливое, успешное, богатое. Таких у нас скорее назовут поколение сволочное или подлое. А как бы красиво звучало: поколение первых русских миллионеров! Хотя, чего это я прибедняюсь? Мы и были этими миллионерами. Вот вам крест! До деноминации 1998-го года. Ещё в первую половину девяностых зарплату получали чуть ли не чемоданами – в кошелёк она точно не влезала. Старыми советскими рублями, трёшками, червонцами выдавали по две-три тысячи. К девяносто восьмому году она выросла до полутора миллионов.

Нас можно было бы назвать растерянным поколением. Мы не знали, что делать. В нас заложены совсем неподходящие для новой жизни установки, ценности и нормы поведения. Мы разбежались по этой жизни кто куда, растеряли друг друга. Наша юность пришлась на последние годы Советского Союза, на время дискредитации любых норм поведения. Кто-то подсуетился и оказался «на коне», кто-то навсегда упустил свой шанс. А кто-то и не считал это никаким шансом: оказаться «на коне» воровства и разврата. Какие хотите доводы приводите по поводу крутизны девяностых, но от этого десятилетия остался только такой «привкус»: ненужные действия, лишние движения. Какая-то мелочная и глупая суета, растрата драгоценного времени на отвратительную, почти бабью болтовню в исполнении государственных мужей, энергичная ходьба назад, чтобы потом идиотски недоумевать, отчего жизнь ушла вперёд и нас не подождала.

Девяностые годы можно было бы назвать Застой-Два, хотя в них не было построено и сотой доли того, что было сделано при Застое семидесятых. Только в воздухе витала какая-то пыльная суматоха от размахивания флагами да лозунгами, но на этом вся деятельность и закончилась. Энергия была потрачена на забастовки и митинги с целью вытребовать… свои зарплаты и пенсии за позапрошлые годы. На защиту себя и близких от пропаганды новых кумиров «без комплексов»: пьяниц, проституток, жуликов и просто мерзких типов, которым и названия-то не подобрать. Все эмоции ушли на выражение ужаса по поводу политического и экономического беспредела, бесконечных войн непонятно кого с кем и за что. Все силы испарились на работу и подработки, которые всё равно не дали россиянам выбиться хотя бы в средний класс по зажиточности.

Страна стала представлять собой заброшенную стройплощадку недостроенного коммунизма. Пробовали было строить капитализм – фундамент не подходит. Не тот фундамент-то! Но всё равно что-то возвели, и это «что-то» накренилось как Пизанская башня из-за ошибки в расчётах при строительстве. Так всегда бывает, когда дворец пытаются возвести на фундаменте от лачуги. Когда за строительство берутся кто угодно, но только не строители. Получилось «как на песке руина корабля». Корабля, который выбросило на берег крутой волной. Он уже никуда не плывёт, но ещё продолжает жить постепенно угасающей жизнью.

И всё же это было удивительно оптимистическое время, но оптимизм был особого рода. Он не дарил предвкушения светлого будущего. Его можно сравнить с оптимизмом первых христиан, с нетерпением ожидавших конец света. Он не дарил и надежды – её место прочно занял скепсис. Идиотские советы типа «надо надеяться и верить в лучшее» не работали. Если их и слышали, непременно посылали куда подальше, а то и в морду били:

– Опять надеяться? Опять?! А жить-то когда? Всю жизнь на что-то надеяться? Это же невыносимо скучно! Мы уже так не сможем, мы стали слишком циничными от потоков лжи.

Напрасное и унизительное ожидание светлого будущего так ничем и не увенчалось. Чуда не случилось: бараки с работающими за спасибо жильцами во дворцы не превратились, а на месте годами не вывозимых помоек, свалок и заброшенных строек сады так и не выросли. Набрехали столько, что в конце концов самим стало стыдно. На чём вообще держался миф о светлом будущем? Каким оно представлялось? Общество, где всё по совести? Но совесть-то у всех разная, а у кого-то она вовсе отсутствует, как главная помеха на пути к успеху. Миф об этом «светлом будущем» доходил до хрестоматийного города-сада, а дальше начинал беспомощно буксовать натруженными лапками.

Мы уже не могли в него верить. Даже не по идейным соображениям, а потому что не было той юной тупости и наивности, какая бывает только в молодости. В молодости же всё не так. И усталость не та, и бедность не кажется такой уж страшной. Усталость какая-то радостная, звонкая, быстро проходящая, за два-три часа сна. А бедность совсем не заметная, потому что юность знает, что это – временно, что очень скоро наступит счастливая и хорошая жизнь. Что так принято: в начале пути не иметь ничего, чтобы в зрелые годы иметь полное право на достаток. А пока впереди вся жизнь – это и есть главное чувство молодости. И эта жизнь непременно будет замечательна – это и есть главная религия юности. Отними эту веру, и молодой человек мигом превратится в дряхлого брюзжащего старика. Этот старик понимает, что всё обман, но до его понимания уже никому нет дела: на горизонте – новое поколение, которому требуется совсем другая «лапша на уши».