Никто не верил, что он поступит, но он поступил и вернулся в город победителем. Сестра одна гуляла во дворе, мать была на работе. Руслан с Элькой пошли в стройконтору.
– Не дурил бы ты, – заметила мать, узнав о его успехе. – Куда тебя несет, такие страшные времена… Где родился, там и сгодился, так люди-то говорят. Ну ладно, давай поосторожнее там…
Тут только Элька поняла, что брат при-ехал ненадолго, и уголки ее рта скорбно поникли. Пока мать с Русланом разговаривали у дверей, она гуляла по заброшенному газону, собирала сорные цветочки. Потом она неслышно подошла к брату и сунула ему в руку полуувядший букетик. Одуванчики и цикорий, стебельки обернуты ленточкой из фольги, концы ленты закручены спиральками. У этой девчушки и тогда был вкус. Он так ее и запомнил – не по годам высокую, голенастую, с голубой заколкой-бабочкой на затылке. А вот в чем была одета и как выглядела мать, он не запомнил.
* * *
Новая жизнь захлестнула Руслана Обухова с головой. Он даже ни разу не выбрался домой приехать на каникулы, как-то не сложилось. Зато он посылал матери деньги со всех своих невеликих заработков и иногда писал письма. Звал в гости, показать Эльке Москву – впрочем, без особого энтузиазма. Времена тогда были трудные, нагрянь к нему гости, не знал бы, куда уложить, чем угостить… Жил в общежитии. Порой было очень голодно. Вьетнамские студенты жарили соленую селедку, русские пробавлялись макаронами «с пустом». Однажды в общежитие принесли посылку из какого-то международного общества – гуманитарную помощь. В ящике были те же обрыдшие макароны, соевое мясо и еще какая-то субстанция в пакетиках. Расшифровав надписи, выяснили, что это кокосовая маниока, но как ее есть – все равно никто не знал. Все это Руслан с большим юмором описал в письме домой. Нужно же было чем-то заполнить обязательные две страницы.
Ответные письма всегда были гораздо более длинными, и в каждой строчке крючком торчал вопросительный знак. Мать интересовало все – где сын работает, как развлекается, с кем дружит. Мелким, четким почерком были заполнены вырванные из школьной тетради странички. В конце, словно ей необходимо было взять разгон, чтобы коснуться этой темы, мать обращалась к «женскому вопросу». В деликатных, но весьма решительных выражениях умоляла Руслана не связываться с дурными женщинами, предупреждала о возможных последствиях. Тут вопросительные знаки сменялись восклицательными, острыми, размахнувшимися на несколько строчек. И только в конце приписка – о сестренке. Эля не болеет, но учится плохо, троечница, ну да для девочки учеба не так важна. «Целую, твоя Аля». Она иногда подписывалась так, а иногда «мама», ведь Руслан в детстве звал ее и так, и сяк. Теперь он уже не чувствовал того, что связывало их когда-то. Нить была оборвана. И только запах… Мать писала письма на листах желтоватой бумаги, пачка которой всегда лежала в ящике кухонного шкафчика – для хозяйственных нужд, и бумага пропахла травами, которые она собирала и сушила для своих надобностей, этот острый горьковатый запах беспокоил Руслана и навевал странные мысли…
Порой ему писала Эля, и Руслан привычно-равнодушно умилялся тому, какой взрослый почерк у такой малявки, один в один как у матери, и ошибки она делает точно такие же, а запятых вообще не признает. От ее писем не пахло травами, они были написаны на вырванных из тетрадей листочках в клеточку и пахли чернилами и первым снегом. Сестра казалась ему все той же девочкой с голубой бабочкой в волосах, и он писал ей дидактические письма – мол, учись хорошо, слушайся маму…
Потом он отучился, нашел работу и начал свою жизнь в столице. Как и тысячи приезжих, Руслан снимал себе жилье, но теперь получил возможность звать к себе в гости мать и сестру с большей степенью настойчивости и искренности. И мать приехала. Одна. Руслан неприятно удивился – в общем-то он и тогда, раньше, звал мать приехать в Москву ради сестры. Думал показать девочке столицу, сводить в Кремль, в Третьяковскую галерею. Но мать приехала одна, оставив Элю на попечение соседки. Впрочем, они неплохо проводили время – мать, если хотела, могла быть замечательной спутницей и прекрасным собеседником. Они гуляли, катались на карусели в парке и кормили булкой китайских рыб в «Аптекарском дворике». Мать даже починила ему продырявленные носки. Это было очень смешно, потому что если бы даже кто-то теперь и носил штопаные носки, то эти надеть не было возможности, так дурно она их зачинила – всё какими-то узлами, шишками… Какая она была уютная, как по-девичьи щурилась, продевая нитку в иголку, и как улыбалась сыну, поднимая голову и снова опуская ее над шитьем, показывая тонкий пробор во вьющихся волосах! Носки эти Руслан долго потом хранил, и все же они потерялись при очередном переезде…
И все было хорошо вплоть до того вечера, когда зазвонил телефон. Тогдашнюю подружку Руслана звали Ляля. Это было не сокращение от имени, имя ее было Татьяна, а прозвище. Она всех знакомых ласково-фамильярно называла лялями и лялечками. Ляля напомнила Обухову, что нынче они приглашены на именины общего знакомого. Руслан начал отказываться, мямлил, искал резоны, но мать, слышавшая звонок, быстро и беззвучно отменила Лялечкино горе забавной пантомимой. Она приложила палец к губам, а потом замахала изгоняюще руками и посмотрела на сына грозно и весело. Обухов понял – она не против, что он уйдет. И он ушел. А потом пожалел об этом.
Пафосный клуб, где праздновался день рождения, был так скучен, что Обухову пришлось выпить шесть текил подряд. Только проклятая кактусовая водка была виной тому, что после вечеринки он отвез Лялю, как обычно, к себе, а не к ней домой, как того требовали обстоятельства. Очнулся Руслан только в подъезде. Пожалуй, еще можно было дать задний ход, стряхнуть с себя нежно-расслабленную Лялю и вызвать такси, но… Вечно какое-то «но»! В общем, после короткого объяснения он впустил Лялю в квартиру. И она конечно же сразу нарушила инструкцию номер один – не шуметь. Руслан еще надеялся, что все обойдется и ему удастся тихонько уложить Ляльку в своей комнате, а утром пораньше выставить. Но девица, пьяно качнувшись, наткнулась на стойку для обуви, сказала «упс» и захихикала – предприняла все, чтобы мать проснулась, если она еще спала, и выглянула в коридор. Мать была в длинной ночной рубашке, на плечах – шаль, волосы заплетены в косу.
– Руслан! – обрадовалась она. – Ой, а что же ты не предупредил, что у нас гости! Я сейчас чайник подогрею, и пирожные еще есть…
– Мам, не надо. Мам, мы сыты, только что ужинали, – пробормотал Руслан, прикидывая, пора ли уже представить ей Ляльку или, может, обойдется.
– А как зовут твою милую спутницу? Очень приятно, Ляля, я Алевтина Васильевна. Руслан, не держи девушку в коридоре, проходите хотя бы в кухню. Сейчас я накину халат и выйду к вам. Как раз собиралась выпить чашку чая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});