Читать интересную книгу Записки полицейского (сборник) - Александр Дюма

Благодаря удачным обстоятельствам через несколько лет он стал владельцем огромного состояния, но состояние это не приносило счастья достойному и честному джентльмену. Этому сердцу, променявшему страстную любовь на тихую, безмятежную грусть, требовалось быть пускай и негласным, но свидетелем счастья своего брата и той, которую он любил. Итак, Уильям по прошествии нескольких лет возвратился на свою родину в надежде в скором времени там умереть или, вооружившись решимостью, примириться и жить в согласии с Овеном и в счастье, которое своим нажитым богатством он мог предоставить семейству брата, если соединение двух любящих сердец привело к появлению семейства.

Я клятвенно пообещал господину Уильяму Ллойду тотчас явиться к нему по прибытии и сообщить ему все, что узнаю о его брате. Я прибыл в Саутгемптон глубокой ночью. Тут мне объяснили, что кратчайший путь до Бьюли проходит через реку. Эта дорога должна была вывести меня к деревушке Хайт, лежавшей в нескольких милях от Бьюли.

После непродолжительного, но сытного завтрака я отправился на набережную, где у причала стоял баркас: я уселся в него, и он неторопливо заскользил по прозрачным водам реки, когда внимание мое, поначалу обращенное на окрестности, вдруг остановилось на двух особах, сидевших на корме нашего судна. Этими двумя были мужчина и женщина. Украдкой изучив лица моих спутников, я совершенно убедился в том, что этот мужчина был господином Эдвардом Джонсом, а дома – его женой. Вероятно, они не заподозрили меня ни в чем, вдобавок оба казались до того спокойными и беспечными, что, без сомнения, не имели ни малейшего понятия о розысках, устроенных по просьбе господина Шмидта.

Когда лодка преодолела треть пути, мой попутчик объявил перевозчику, что намерен остановиться в селении Хайт и затем пешком добраться до Бьюли. Я принял твердое решение временно не нарушать покой обоих супругов и остался весьма доволен полученным результатом.

Только мы вышли на берег, как супруги направились в хижину, стоявшую на берегу реки. Если судить по ее внешнему виду и по развешанным на дверях этой хижины снастям, то можно было предположить, что там живут рыболовы. Поскольку найти в этом месте какой нибудь экипаж было весьма трудно, если не сказать невозможно, то я пешком отправился в Бьюли.

Этот живописный городок расположился на тенистом берегу неподалеку от молодого леса, он предстал передо мной во всей красе в окружении очаровательных пейзажей: одной стороной он выходил на реку, с другой – его окрестности были окружены лесом и переливающимися под ласковыми солнечными лучами нивами.

Мне нетрудно было, задав несколько отвлеченных и незначительных вопросов, выведать у служанки того трактира, где я остано– вился, все необходимые мне для дальнейшего расследования сведения.

И точно, служанка сообщила, перемежая ответы на мои вопросы с пустой болтовней, что Овен Ллойд проживает в небольшом доме, отстоящем на расстоянии мили от трактира, и что занятия его заключаются в измерении строевого леса, а именно бука, ясеня, тополя и ели, которого у него порядочный запас и продажей которого он занимается. Что же касается дочери Овена Ллойда, мисс Каролины, то она была, если верить словам служанки, очаровательной особой, рисовала, как заправский художник, и вышивала шелковыми нитками дивные цветочные узоры. Последний образчик ее рукоделия находился перед моими глазами – на вышивке была изображена фарфоровая ваза, наполненная цветами. Цветы были изображены до того искусно, тонко, что так и притягивали к себе взор.

Впрочем, служанка не скупилась на похвалы в адрес Овена, как и его дочери. Мисс Каролина, по словам доброй женщины, была достойной и прелестной особой, а ее отец – золотым человеком, добрейшим созданием, жемчужиной среди людей.

Наконец-то я набрел на след бедного Овена. Не желая того, или, лучше сказать, из за чрезмерной доброты и нежной привязанности Уильям выдал своего несчастного брата и, не зная, что тот преступен, предал его в руки правосудия. И я, блюститель этого самого правосудия, питавший к семейству Ллойдов столь искреннюю и глубокую симпатию, – я был на пороге их убежища, готовый нарушить счастье, которым они, судя по всему, безмятежно наслаждались.

Признаюсь моим читателям откровенно, так же откровенно, как сознавался моему начальнику, я стыдился своего успеха вопреки чувству долга и сам искал какое либо средство спасти несчастного Ллойда от ожидавшей его участи.

В самом деле, не тяжело и не печально ли было видеть, как этого человека, по природе своей честного и простодушного, этого человека, который так долго и с таким упорством сопротивлялся ударам беспощадного рока, обвиняли в воровстве в то самое время, когда его терпение и безропотность тронули Небо, в награду возвратившее ему брата, благоденствие, доброе имя – одним словом, все блага, которые заставляют остальных завидовать счастливцам, обладающим ими. И что же! Этого несчастного должны будут схватить, заключить в темницу, без жалости и сострадания к слезам его жены, к отчаянию этой очаровательной девушки – его дочери, которая, таким образом, в один день, в один миг лишится всех своих иллюзий, всех надежд своего сердца, своей наивной и нежной любви к Артуру Шмидту. Эти мысли бурлили в моей голове, как раскаленная лава.

Я сошел в общую залу трактира, чтобы хоть как то отвлечься от одолевавших меня тяжелых размышлений. Но, как будто самим Небом мне было суждено заниматься этим печальным делом, первыми, кого я заметил среди посетителей в зале, были господин и госпожа Джонс.

Помещение было весьма просторным, и я устроился за столом на некотором расстоянии от двери; положение мое позволяло – так я делал поначалу – укрыться от взоров двух моих попутчиков. Обрывки их разговора долетали до меня, возбуждая мое внимание и подогревая интерес ко всем подробностям. Чтобы удовлетворить свое отнюдь не праздное любопытство, я воспользовался простым и обычным средством, которое, однако, бывает весьма успешным. Отбросив прежнюю тактику, я стал беспрестанно шуметь, то двигая свой стул, то позвякивая бутылкой с пивом, чтобы привлечь к себе внимание обоих супругов.

Господин Джонс прервал, наконец, свою речь и взглянул в мою сторону с явной настороженностью, потом громким голосом и весьма учтиво, но вместе с тем с некоторым раздражением сказал:

– Здравствуйте, сударь, вы, так же как и мы, совершили пешком путь от Хайт до Бьюли? Сапоги ваши посерели от пыли.

– Милостивый государь, – ответил я басом, приложив руку к своему правому уху, – вы изволите ко мне обратиться?

– Я говорю вам, сударь, – подхватил Эдвард Джонс так громко, что мог бы перекричать любую бурю, – что от Хайт до Бьюли путь неблизкий!

– Неужели уже второй час? – отозвался я с глуповатым видом, вынимая часы из кармана жилета. – Нет, только без четверти час.

– Он так же глух, как «Монумент»[5] на Фиш-стрит-хилл! – воскликнул Джонс, обращаясь к своей жене. – Он ничего не слышал, я спокоен.

Разговор, прерванный из боязни, вскоре снова возобновился.

– Как ты думаешь, – сказала госпожа Эдвард своему мужу теперь уже внятно и ясно, – как ты думаешь, Овен и его семейство последуют за нами в Америку?

– Не думаю, мой друг, что они примут предложение, которое я сделал им из одной только вежливости. Овен слишком робок, чтобы уехать так далеко от своей родины, слишком робок, чтобы решиться на дело, в котором, прежде всего, нужна смелость.

Выпив по стакану грога, Джонс и его жена вышли из трактира, я пошел следом за ними.

– Не можете ли вы указать мне, милостивый государь, – спросил я громко у Эдварда Джонса, – дом торговца лесом Ллойда?

– Отчего же не указать! – крикнул мне в ухо Джонс. – Разумеется, могу! – повторил он таким громовым голосом, что если бы он повысил его еще хоть немного, то мог бы меня оглушить. – Мы как раз отправляемся на обед к той особе, которую вы желаете видеть.

– Благодарю вас, сударь, вы хорошо говорите, хотя немного тихо, однако я вас прекрасно понял.

Нас встретил на пороге дома сам Овен Ллойд. Лицо подозреваемого казалось таким добродушным, таким искренним, таким доверчивым, что я почувствовал к нему живейшее сочувствие.

– Вот, я привел к вам гостя, – сказал Джонс, обращаясь к Овену, – но он глух, как тетерев.

Господин Овен Ллойд благодушно улыбнулся и дал мне понять посредством знаков, что тотчас после обеда покажет свой товар. Госпожа Ллойд подала обед в небольшой столовой, выходившей окнами в цветник. Это в действительности, а не только в воспоминаниях Уильяма, была очаровательная особа, хотя лицо ее и хранило неизгладимые следы глубоких душевных переживаний.

Мисс Каролина была очаровательна, я никогда в своей жизни не встречал такой хорошенькой девушки. Ее, наряду с редкой правильностью черт, отличали ослепительная белизна кожи, невыразимая грациозность движений, поз, походки, – все это вполне объясняло мне и справедливость опасений осторожного и строгого господина Шмидта, и страстное обожание молодого Артура.