Читать интересную книгу Голос Америки - Евгений Козловский

Ну разве можно так ревновать?! щебеталадевицав трубку. Ты ж знаешь, у меня сменадо десятию Мало ли что обещала? откудая могладогадаться, что генералаотравят. А Трупец МладенцаМалого не отпустилю -- действительно значит: встречались они с Никитою в столовой. Ты кто? То-то! Поэт! А я -- лейтенант госбезопасностию -- и девицасталауспокаивать ревность женихали своего, любовникавесьмасвоеобразным, учитывая присутствие в будочке Никиты, способом: в подробностях, со смаком рассказывать, какими изысканными эротическими блюдами онаженихали, любовникаугощает в минуты интимных их встреч, то есть смысл улавливался такой: могу ли, дескать, я любить не тебя одного, если я так тебя люблю?!

Эти речи вынести было уже невозможно -- Никитаодной рукою полез девице под потную мышку, уцепился завысокую, упругую грудь, другою стал пожимать, поглаживать девице живот, стремясь держаться пониже, пониже, еще пониже. Девицу никитины действия стимулировали, ее рассказ обретал все большую выпуклость, зримость, все большуюю осязательность, атело играло под никитиными пальцами, словно баян в руках генералаОбернибесова. Будочка, от половины застекленная, окруженабылалюдьми, но девице и горя мало, аНикиту присутствие посторонних только подхлестывало, он думал, что и хорошо! и пусть смотрят! пусть даже советы подают! -- потому что коль уж летят -- не существует ни непристойности, ни кощунства, ни чего-то там еще, связанного с чем-то эдаким.

Подойдя вплотную к началу, так сказать, начал, Никитаотметил, что подозрения женихали, любовникакудрявенькой совершенно основательны, то есть не в связи с теперешним, сейчас вот происходящим, основательны, ав связи с предыдущим: волоски у входав начало начал были слипшиеся, заскорузлые и неопровержимо свидетельствовали о недавней любви в местности без биде и душа, -- но и это, черт возьми, не отталкивало, аподхлестывало. А девицавсе щебетала, щебеталав микрофон, уже задыхалась, кончала, атот, дурак, жених там или любовник, поэт, принимал это насвой счет и, возможно, даже приглашал к трубке приятеля: послушай, дескать, какая бывает любовь!

Когдаже любовь завершилась, кудрявенькая сыто уронилав микрофон: ну все, пока, тут народ, позвоню завтра, невозмутимо переступилачерез трусики, оставшиеся назаплеванном полу кабины, и, посторонив Никиту, не взглянув нанего, гордо вышлавон. Опустошенный Никитапривел себя в порядок -- пакость, омерзение лежали надуше, -- потянулся к трубке, но так и не снял ее, только подержался занагретую кудрявенькой лейтенанточкою пластмассу и вышел тоже. В конце концов, он и без звонкаузнает в самом скором времени, удалась Мэри ее миссия или нет. Все узнют!

Дождик перестал. Сквозь облачные прорехи то и дело выглядывалалуна, не умеющая, впрочем, соперничать с яркими газосветными фонарями. Народу наплощади сильно прибавилось, молодежь панк затерялась в толпе, и, если бы не простынки, все это вполне можно было принять запраздничное гулянье по случаю Дня Победы. Наскорбно склоненной голове бронзового поэтабелел, время от времени невозмутимо оправляясь, нахальный жирный голубь мира.

Никитапостоял в неопределенности, прислушался к соседнему диалогу: провокацияю элементарная провокацияю Чего ж вы прибежали сюда, раз провокация? Навас, надураков, посмотреть, сколько вас тут наберется. А простынку постирать вынесли? -- постоял-послушал и вдруг понял, что его тянет к родителям. Они, наверное, первыми выскочили наближайшую площадь, -- и все равно тянет: просто домой, в родную, что ли, нору.

И Никитаспустился в метро. 9 В метро народу тоже было много, большинство везло с собою детей. Поездаходили по-вечернему нечасто и потому -- набитые битком. В Никите проснулась неожиданная брезгливость ко всей этой публике, он прямо-таки не мог заставить себя лезть в воняющие потом, перенаселенные вагоны и пропускал, пропускал, пропускал, -- но людской напор не спадал, напротив -рос, пережидать было бессмысленно, назад, наповерхность, не хотелось ни в коем случае, и Никита, зажмурясь и стараясь не дышать, втиснулся в щель между сходящимися дверьми очередного поезда.

Проплывшие мимо окон, остановившиеся и поплывшие дальше хромированные колонны Маяковской напомнили о каком-то легендарном митинге сорок, что ли, первого года; наБелорусской перрон был огорожен буквально монолитом из тел, двери поездаоткрылись с трудом и не все, -- порабыло подумать, как выбираться: следующая станция никитина, Динамо. Люди, злее чертей, не пропускали, словно бы специально смыкались друг к другу ближе, еще ближе! -- и неизвестно, удалось бы Никите выйти, если б вагон вдруг не тряхнуло, как коробок, в котором наслух проверяют наличие спичек, и с десятикратным g отрицательного ускорения не остановило, перекошенный, с погасшими огнями, в глухой темноте тоннеля. Судя по истошным воплям боли, тех, кто ехал в головах вагонов, задавило ньютоновой силою, однако, переполнение в каком-то смысле пошло во благо: и у задних, и у серединных -- ни пробитых голов, ни поломанных позвоночников.

Зычный партийный басок, едвасумев продраться сквозь вопли задавленных, принялся несколько абстрактно, ибо никаких дельных предложений не подавал, призывать к спокойствию, но уже сыпались стекладверей и окон, уже иррациональные выкрики сменились более или менее прагматическими: Миша! Мишенька! Держи папу заруку! Зайка! выбирайся насвою сторону и иди к Белорусской -- и так далее, и не сильно помятый Никита, следуя внутренним токам толпы, оказался в проломе окна, азатем и в тоннеле.

Клочья тьмы то здесь, то там вырывались вспышками спичек и зажигалок. Поезд, сойдя с рельсов, врезался головою в стенку, и те, кто вылез насторону столкновения, найдя себя в тупике, в ловушке, с энергией ужасадвигались назад, -- задние же, не зная, в чем дело, перли вперед, -- Никитапо счастию оказался с другой стороны и довольно скоро миновал вагоны. Ощупью, спотыкаясь о шпалы и упавших людей, он добрался до станции. По ней, выхватывая то знакомые спортивные медальоны, то темно-розовый мрамор панелей, то куски человеческих скоплений, ерзали пятнаручных фонарей; у эскалаторов стояладавка -- почище чем в часы пик. Сорванные полотналестниц торчали из провалов острыми зубцами. Цепляясь заустои плафонов, люди ползли по разделительным парапетам, срывались, летели вниз, сбивая ползущих навстречу, но подымались и ползли снова, -древнегреческая мифологическая история пришлаНиките наум, про Сизифа, кажется, -- впрочем, все, что происходило, не столько виделось, сколько угадывалось в рефлексах редких, неверных источников света, восстанавливалось воображением по носящимся в подземелье истерическим репликам целых и звериным визгам раненых и умирающих.

Воздух, не проветриваемый поршнями поездов, густел, тяжелел с каждой минутою. Зачем они лезут наверх? недоумевал Никита, сам протискиваясь к эскалатору. Наверху, наверное, бешеная радиация, переждали бы, что ли, хоть бы и в духоте. Я-то ладно, улыбнулся, поймав себя напротиворечии мысли и действия. Мне все равно.

Долго, с полчаса, не меньше, полз Никитапо наклонной шахте. Наземный вестибюль рухнул, но предшественники уже устроили лазейку в трупах и развалинах. Никитавдохнул полной грудью, и у него мгновенно ослабли ноги, закружилась головаи сильно -- едвасдержал рвоту -- затошнило. Он сначалаподумал наионаторы (то есть, наих отсутствие), потом -- накислородное отравление, но услужливая и одновременно ехидная память шепнуласлова, которые он, казалось, никогдане впускал в уши назанятиях по противоатомной защите: первыми симптомами сильного облучения являютсяю

Лунатеперь властвоваланад Москвою безраздельно: фонари погасли повсюду, адалекий: где-то наРечном или даже в Химках -- костер пожараникак не мог соперничать с ее холодным пепельным светом. Здания вокруг были полуразрушены, деревья валялись, вырванные с корнем: ударная волналегко преодолеладесяток километров от эпицентра.

Чем дальше шел Никитапо направлению к родительскому дому, тем меньше трупов и раненых валялось наземле, тем меньше народу попадалось навстречу, ауж когдапересек линию Рижской дороги (электричкалежаланабоку) и, чтобы срезать путь, свернул в Тимирязевский лес, -- и вовсе остался один среди где покосившихся, где поломанных, где тлеющих древесных стволов.

Пройдя между ними несколько сотен шагов, Никитанаткнулся нанеожиданный провал, огромный, километратри в диаметре; надалеком дне провалав свете слабых живых огоньков поблескивал металл, копошились люди. Никитавспомнил: еще мальчишкою, гуляя здесь, он категорически отказывался верить сестриной клевете, будто внизу, под перегнивающими слоями опавших листьев, под землею, работает гигантский военный завод, притаились стартовые шахты ракет, -- и вот однажды осенью, когдавыпал первый снег, авоздух был разве что насамую малость холоднее нуля, -- своими глазами увидел, как чернеют, буреют талой землею, старой хвоею несколько кварталов леса: полградусалишнего тепларастопили снег и создали в тот уникальный осенний день демаскирующую картину. Точно: вот сюда, наэто самое место, и приходились те кварталыю