Читать интересную книгу Волжский рубеж - Дмитрий Агалаков

2

В половине третьего ночи с 4 на 5 ноября 1854 года от развалин Инкермана выдвинулся пятнадцатитысячный отряд генерала Павлова. Ему должно было по ходу восстановить инкерманский мост через Черную речку, переправиться на другой берег и идти к подножию Сапун-горы – на соединение с генералом Соймоновым, который в свою очередь с восемнадцатитысячным отрядом в те же часы выходил из Севастополя в сторону Килен-балки. На длинном плато Сапун-горы, занимая выгоднейшую позицию, стояла вторая английская дивизия генерала Лэси Ивэнса в три с половиной тысячи бойцов. Это был самый край правого фланга союзников, дугой растянувших свои войска на семь-восемь миль от скалистых вершин Сапун-горы до Камышовой бухты, тем самым крепко заблокировав Севастополь с юго-запада. За дивизией Ивэнса на том же плато – справа налево – базировалась дивизия генерала Кэткарта, числившая четыре тысячи солдат, и уже в серьезном отдалении стояла третья дивизия генерала Инглэнда также в четыре тысячи бойцов. Напав на правый фланг союзных войск, русские надеялись отвлечь французов и англичан от решающего штурма Севастополя, заставить их отступить…

Последние дни, не переставая, лил дождь. Дороги развезло, раскисла глина, пушки тащить было сложно. Если бы не каменистая почва Крыма, совсем пришлось бы худо. Мучались лошади, а с ними и артиллерийская прислуга. Солдаты терпеливо шлепали по грязи, переговаривались негромко, почти шепотком: передислокация войск проходила в тайне. А потом, все знали, что под утро их ждет кровопролитная битва, все муки ада, из пламени которого живыми выйти сумеют далеко не все…

Пятнадцатитысячный отряд генерал-лейтенанта Павлова состоял из пяти полков: егерских Охотского, Селенгинского и Якутского, а также Бородинского и Тарутинского. Впереди продвигался Охотский полк, головным батальонам которого надо было отслеживать возможные разъезды противника. Но ни французов, ни англичан в эту ненастную ночь на размытых глинистых дорогах видно не было. Никто из союзников не ждал такой прыти от русских.

Штабс-капитан Охотского полка, замкомроты Петр Алабин и командир взвода поручик Павел Гриднев, сопровождая в седлах своих солдат, то и дело поглядывали на едущего поодаль генерала Петра Андреевича Данненберга, в наглухо застегнутой шинели, сейчас походившего на старого ворона, нахохлившегося и молчаливого.

– Отчего же он? – тихонько спросил Петр Алабин у товарища. – Да его и не любит никто!.. Почему не Соймонов, не Павлов? Не Липранди? Вот уж кто молодец!

Они хорошо знали Данненберга. Кто был при Ольтенице, его уже не забудет! Петра Андреевича и впрямь мало кто жаловал из офицеров, а из солдат – и тем более. Да кто ж кого спросит!

– Причуда судьбы, – пожал плечами Гриднев. – Поди их, пойми, генералов…

Полковник Дмитрий Сергеевич Бибиков, командир Охотского 43-го, проезжая мимо, уловил несколько реплик младших офицеров. Они поняли, что услышаны, разом смолкли, стушевались.

– Вот и я о том же, господа, – кивнул Бибиков. – Помалкивайте себе и не пытайте друг дружку тем, что вас никак не касается. Пресветлый князь решил – так тому и быть. И ни слова более! Вы – дворяне, и честь военная ваша в послушании старшему чину!

Бибиков поправил фуражку, пришпорил коня и поехал в перед. Было ясно, что это назначение и ему кажется по меньшей мере странным! Приказ так и звучал: «При отряде Павлова находиться командиру 4-го пехотного корпуса, генералу от инфантерии Данненбергу, которому, по соединении обоих отрядов, принять над ними начальство». Но генерал Данненберг и сам, кажется, не понимал, отчего ему оказана столь великая честь? Зато Михаил Горчаков с радостью отправил Меншикову нелюбимого им генерала.

К Алабину и Гридневу, чертыхаясь на размокшую дорогу, подъехал капитан Черенков. Он знал, о чем вот уже пару дней судачат его младшие офицеры, как и другие в отряде генерала Павлова!

– В штабе только и говорят, что наш главнокомандующий Меншиков, великий остряк, назначил битву на четвертое ноября! – Черенков, с трудом управляя конем, который все рвался под ним, усмехнулся. – Каково? Вам ли не знать, господа, равно как и мне, что это за денек-с!

На черной дороге, в блеске мутной осенней луны, змеей ползла армия Павлова, переругиваясь, чавкая сапогами в грязи, кое-где лихорадочно балагуря.

– Слышали про то, – оглянувшись на строй их роты, кивнул Гриднев. Резко покачал головой. – Едва верится!

– Нельзя ж так потешаться над человеком? – кивнул и Алабин. – Стыдно, господа офицеры, должно быть таким смехачам!

Это была еще одна жестокая шутка! Пресветлый князь Александр Меншиков назначил наступление на Сапун-гору именно на 4 ноября. Год назад в этот день Данненберг проиграл битву при Ольтенице! Но у Меншикова были свои резоны: именно 4 ноября 1612 года войска Минина и Пожарского выбили поляков из Москвы. А еще в этот день, но уже в 1815 году, состоялась помолвка будущего царя Николая Первого и прусской принцессы Шарлотты. Чем не дата? И тут какая-то Ольтеница! Суеверному немцу Данненбергу пришлось унижаться – просить Меншикова отложить сражение на день. Главнокомандующий смилостивился: разрешил-таки!

– Но хоть пресветлый князь и согласился повременить с кровопролитием, – продолжал капитан Черенков, – говорят, в улыбке его еще никогда не было столько злорадства и яда. Это я, господа, слышал от нашего полковника Бибикова, а он от штабс-капитана Мухина, который все видит и все знает! Да еще в любимчиках у пресветлого. Так-то-с!

– Точно дети малые! – придерживая саблю, сказал Алабин. – За ними ж тысячи людей стоят!

– Да хоть сотни тысяч! – сплюнул в грязь его товарищ Гриднев. – Дослужишься до генерала, Петр, сам станешь комедию ломать. Уж поверь!

– Как бы не так! – возмутился молодой офицер. – Я – другой!

– Все мы другие, пока чином малы-с, – усмехнулся их старший товарищ, капитан Черенков. – Как в народе о том говорится? – Он вновь дернулся себя за рыжий ус. – Пока других возим – сердцем скромны-с, а как придет самим пора погонять, глядишь, и прочим страшны-с будем! – Капитан нагнулся, заговорил тише. – А Петра Андреевича, какой бы он ни был, мне все-таки жаль, господа. Не тот он человек, чтобы из него козла отпущения делать! У него достоинство есть – пулям не кланялся!

Но причуды судьбы, так похожие на явное издевательство над подчиненными, причем идущие с самого верха, только еще начинались. Князь Меншиков еще прежде посылал прошение в Петербург, в военное министерство, выслать ему топографическую карту этой части Крымского полуострова: от Севастополя на восток до развалин Инкермана, от Инкермана через всю долину Черной речки на юг до Федюкиных гор и Чоргуна, от него до Кадыкиойя и Балаклавы, и далее по побережью вновь до Севастополя. Но, увы, военный министр князь Долгоруков, ненавидевший злого на язык князя Меншикова, терпевший от него еще в Петербурге, самым серьезным образом отписал главнокомандующему, что «подобная карта в стране единственная, оттого он выслать ее не может». И только после того как Николай Первый, внезапно прознавший об отказе, взорвавшийся бомбой, с пеной на губах заорал на Долгорукова: «Ополоумел, князь?! Россию погубить желаешь?! Слуги государевы! – А следом в справедливом гневе едва и чувств не лишился. – Тати и лиходеи, прости господи!..» – карта была срочно отослана, но ко времени ей прийти было не суждено.

Накануне сражения Меншиков переехал из Чоргуна на высоты Инкермана, где неподалеку от развалин, на брошенной турками вилле, и расположился его штаб. В окрестностях стояли полки генерала Павлова и двенадцатитысячный «крымский» резерв. Само словцо «Инкерман» было турецкого происхождения и означало «пещерная крепость». Много перевидало это место! Тут, где Черная речка впадала в Севастопольскую бухту, еще древние киммерийцы основали укрепления, затем пришлые эллины поставили крепость. Во времена Римской империи здесь открыли каменоломни – в конце первого века сам святой Климент, будущий папа римский, за веру был сослан сюда работать киркой и лопатой. Первые христиане, укрываясь от своих гонителей, на веревках поднимались на недоступную высоту и выдалбливали в скалах гнезда. Так рождались на полуострове первые горные монастыри. Возможно, именно тогда и возник на одной из скал знаменитый крест с надписью по-гречески: «Сей крест вырастает в отводок смоковницы Божьей и жнецы не искоренят его корней». Жнецами были гонители христиан. Надпись образно и красноречиво утверждала несокрушимость Церкви Христовой. В бытность Византийской империи крепость, названная Каламита, стала крупным оплотом на Таврическом полуострове, а в позднем Средневековье, когда турки захватили Константинополь, Каламита, еще более укрепленная, принадлежала княжеству Феодоро. Но христианский век ее на тот момент подходил к концу – в 1475 году османы, с кровавым триумфом шедшие по землям Причерноморья и Азова, приступом захватили крепость. Три века она принадлежала крымским татарам и туркам, пока русские не выбили захватчиков из этих святых мест, где выросло столько монастырей, где церковные фасады становились всего лишь фасадами скал и пронизывающих камень пещер. А вот турецкое название «Инкерман» так и осталось, приросло, вошло в обиход русского языка, стало привычным для новых хозяев…