Обхватив своими руками руку Алисы, старшая усадила её на старый диван и обняла.
– Моя красавица! Мой голубенький тихонечка! Мой маленький капризуля! Видишь, как тебя обижают! Моя лапочка…
Словечки, пришедшие прямо из их детства, вызвали у них слёзы, желание и смеяться, и плакать. Но всплеск чувств был недолгим. Коломба вновь вернулась к роли заботливой и смиренной влюблённой.
– Понимаешь, мой тихонечка, если Каррин собирается туда ехать, если завтра же нужно дать ответ… Альбер Вольф и так уже был достаточно любезен, когда не только уступил это место, но и рекомендовал Каррина, и Всё обстряпал…
– А ты уедешь тоже?
Честные глаза забегали, пытаясь солгать.
– Не знаю, как это у меня получится… Первым побуждением Балаби было предложить мне… что-то вроде работы секретаря в самом широком смысле слова… Это работа вполне почётная и совершенно особого свойства. Ты же понимаешь, с тех пор, как мы работаем вместе, я была для него небесполезной, – прибавила она с гордостью. – Но дома у него тот ещё ад, больная жена, шантажирующая его своей грудной жабой… И потом, уехать – это значит иметь от чего уехать…
Порыжевшими от табака пальцами Коломба сжала, а затем выпустила из рук край старой фетровой шляпы, лежавшей рядом.
– Ты забываешь, что у меня есть деньги, Коломба, – сказала Алиса после паузы.
Она ожидала, что та вздрогнет может быть, вскрикнет. Но за многие годы Коломба почти разучилась поддаваться жизненным соблазнам. Она встретила это предложение с умудрённой и недоверчивой улыбкой, проложившей на её щеках по глубокой морщине. Она погладила Алису по плечу и встала.
– Оставим это. До завтра. Балаби настаивают, чтобы ответ был дан завтра. Сейчас он в своём «рабочем коридоре». Расхаживает взад и вперёд… К носу его упали два крупных завитка волос… Глядит как близорукий баран – вот так – и мурлычет своё любимое заклинание: «Я бодр и свеж, я бодр и свеж…»
Она передразнила своего возлюбленного, подражая его походке, его сутулости, интонациям его голоса.
«И эта тоже умеет видеть сквозь стены, как и Эрмина, – подумала Алиса. – Отчего же именно я потеряла своё второе зрение? Воспоминания, раскаяния, человеческая смерть – стало быть, всё это ничтожно по сравнению с их устремлённостью в будущее? Но это ненадолго…» Она незаметно улыбнулась, но быстро согнала эту улыбку с губ, желая наказать себя за неё: «В сущности, всем нам стыдно, что рядом с нами больше нет ни одного живого мужчины…»
– Ты всё ещё любишь его, Коломба, да? – спросила она вполголоса.
Коломба обратила на неё свой честный взор.
– Люблю. Очень, уверяю тебя. Ты же его знаешь, он такой беззащитный, – прибавила она мягко. Нахмурившись, она выудила из кармана смятую сигарету: – Конечно, все мы наивно считаем, что своей любовью оберегаем мужчину от другой, более злой женщины…
– Бросай свою цигарку, иди поешь. У меня тут под краном стынут две бутылочки этого противного густого чёрного пива. Вторую чокнутую ждать не будем.
– Портер, как здорово! – воскликнула Коломба. – Ну, начнём, а всё остальное побоку…
Она расшнуровала и сбросила свои длинные полуботинки без каблуков, сняла чулки, встала на пол своими большими босыми ступнями, белыми и изящными, сухощавыми, как ступни распятого, и ласково глянула на них.
– Намаялись мои ножки! Нынче вечером сначала я проводила Балаби, потом он проводил меня сюда, и всё пешком. Им тоже самое место под краном… Я принесла снизу «Пари-Суар», хочешь?
Она прошла в ванную, и Алиса услышала её свист там. «Насвистывает… Она уедет». Взор лежавшей в родном гнёздышке Алисы отвлёкся от открытой газеты и двинулся по тому же пути, что и накануне, останавливаясь в тех же условных местах, но вчерашнее удовольствие от узнавания уже сменялось критичностью. «Я бы не вынесла больше вот эту чёрную полосу копоти, похожую на ствол дерева, там, за печной трубой. И потом этот письменный стол со всем бумажным хламом… Есть разновидность беспорядка, которую мы с Мишелем не переносили. Я бы назвала это снобским беспорядком. Завтра займусь этим письменным столом…» В приоткрытую нижнюю створку большого окна проникало дыхание мая. Было слышно, как на улице кто-то с силой захлопнул дверцу такси. «Бьюсь об заклад… Это похоже не Эрмину…»
– Это Эрмина, – подтвердила Коломба, уже успевшая принять душ и принёсшая с собой скромный аромат лаванды.
Она подтянула пояс купального халата, отперла входную дверь и, выйдя наружу, крикнула:
– Я всё знаю! Он сопротивлялся, ты его прикончила!
В ответ послышался взрыв хриплого хохота, и Коломба босиком ринулась навстречу сестре, обмениваясь с ней восклицаниями, всякими: «Ну ты даёшь!», шушуканьями и смехом. «Они сошли с ума, – думала Алиса, не трогаясь с места. – Или, может быть, я сама больше не понимаю принятого в нашем доме тона и не способна осознать всю комичность несостоявшегося убийства». Сёстры вошли рука об руку. «С самого моего приезда я не видела их такими дружными, да и такими хорошенькими тоже…»
Принятая ванна и распущенные по плечам чёрные волосы сразу сделали Коломбу красивой, и она, в своём синем купальном халате, как бы излучала торжественный свет – Алиса называла это «физиономия архангела в эйфории». Она поддерживала Эрмину, которая ссутулилась и, казалось, истаяла, уменьшилась ростом – как видно, силы её были на пределе. Украшенные золотыми розочками платье и чёрный берет были покрыты пылью. Но гневное и счастливое выражение её лица, лица женщины, не отказавшейся от намерения одержать победу, спорило с её измученным телом. Алиса поднялась ей навстречу и коротко спросила:
– Так как, Эрмина?
– Всё в порядке.
– Что – в порядке? Он разводится?
На лице младшей снова появилась тревога. Она повалилась в самую глубокую вмятину родного гнёздышка.
– Не так скоро! Подожди… Глупость, которую я совершила, оборачивается вроде бы совсем неплохо. Я кое-что узнала наверняка, ребятки. Горизонт заметно прояснился!
– Вылезай, будь добра, из этих метеорологических дебрей и расскажи всё прямо, – проворчала Алиса.
– Прежде всего, я требую к себе внимания, – захныкала Эрмина. – Вместо супа я проглотила два коктейля и два сэндвича с кресс-салатом… Человек-желающий-мне-добра хотел, чтобы я выпила анисовки с водой и ела эклеры в кафе… На кого теперь можно положиться?
Рассказывая, она смеялась и, не вставая с места, сбрасывала одежду – выскальзывала из узкой юбки, скидывала крохотные трусики из шёлковых кружев, розовый пояс с резинками, длинные красновато-коричневые чулки. Спуская бретельки коротенькой комбинации, она остановилась, закрыв руками грудь, и просительно взглянула на сестёр.