Послеполуденное время тянулось для неё бесконечно. К пяти часам она решила вернуться в свою квартиру, выдвинула ящики бюро и комода. Она обнаружила два или три тщательно спрятанных присланных с пневматической почтой письма и с холодным пренебрежением уничтожила их: «Если бы Мишель на них натолкнулся, это его бы огорчило… Опять эта история с Амброджио! Значит, я не была хорошей женой? Да нет, была. Как жена я вполне стоила Мишеля. Никому из нас двоих и в голову не приходило, что предаёт другого. Какими же мы бываем мерзкими, сами того не зная…»
Поглядывая на раскрытое окно, она ждала наступления вечера и не хотела, чтобы сумерки застали её врасплох. Опасалась она и возможной вспышки эмоций, навеянных воспоминаниями о недавнем прошлом, исписанными листками, слабым ароматом старинных духов или датой на почтовой марке. Почувствовав лёгкую дрожь, она перестала просматривать связки бумаг, заглядывать в конверт. Вымыв руки, она опять надела шляпку с короткой вуалькой.
«Меня нигде не ждут, и спешить мне незачем…» При слове «ждать» перед ней возникала одна и та же картина: Эрмина и увиденный мельком мужчина двигаются навстречу друг другу.
На улице она замедлила свой размашистый шаг, как только в витринах зажглись первые огни. Писчебумажные, фруктовые, кондитерские лавочки напоминали ей о старой привычке, потребности «принести что-нибудь для Мишеля» – что-нибудь приятное, бесполезное, сладкое…
«Я могу с тем же успехом принести что-нибудь для Коломбы… И для Эрмины… Но Эрмина и Коломба сейчас ушли по своим собственным делам. Одна трудится и служит своему бедному другу, тянущему непосильную лямку работы и забот о жене. Вторая ведёт сражение с мужчиной, которого пытается превратить в своего союзника… А я…»
Ей захотелось пожалеть себя, и она зацокала языком на манер Коломбы: «Тш… тш… тш…» Купила фруктов, копчёной говядины, хлебцев, посыпанных укропным семенем, пирожных. «Если они устали, славно будет поужинать дома, босиком, как прежде… Да, но прежде нас было четверо, даже пятеро, считая папу… Подогретый на сковороде хлеб, колбаса-мортаделла, сыр, и всё это запивалось сидром…»
Озноб пережитого физического страха напомнил ей о давнишнем рождественском вечере: одетые в платья из бледно-зелёной тафты, девочки Эд должны были с пяти вечера до семи утра музицировать в кафе с открытой террасой. «Помню, что мы не смели есть от страха свалиться и заснуть. Я со своей виолончелью выполняла, скорее, роль контрабаса: пум, пум… Тоника – доминанта. Тоника – доминанта… Эрмину, которой было пятнадцать, тошнило всем, что бы она ни пила, и люди аплодировали, считая её пьяной. Коломба хотела прикончить какого-то типа стулом по голове… А Ласочка… Бедная, прелестная Ласочка в эти времена позировала для "художественных фотографий" то с лирой, то с молитвенником в руках, рядом с дряхлым львом или гигантскими тенями рук на теле…»
И всё же ей было приятно вспомнить о нескольких вечерах, когда в тёплом лоне родного гнёздышка собирались все четыре девочки Эд, обретая в нём хрупкую защиту, самая красивая часто была обнажена, самая нежная куталась в длинную венецианскую шаль… «Давно это было. Всему этому пришёл конец. А теперь… Теперь Мишеля уже нет со мною рядом, а Эрмина недавно пыталась убить госпожу Уикэнд…»
Она задумчиво готовилась к импровизированной трапезе, положила приборы и маленькую розовую скатерть на письменный стол, поставила на рояль запасные тарелки… «Как обычно, как всегда… Смотри-ка, один прибор у меня лишний, ведь нас только трое… Выходит, четырём таким девочкам, как мы, трудно найти мужа, устроить свою жизнь?.. Не злые, не глупые, не уродливые, только немного упрямые… Семь часов. Где же Эрмина?» Никто никогда не спрашивал: «Где же Коломба?» Ибо честная, измотанная, неутомимая Коломба, дымя сигаретой и кашляя, всегда находилась там, где обязана была быть… Знакомый кашель послышался за дверью, и Алиса пошла открывать.
– Как я рада, моя птичка, что ты рано вернулась! Ещё жива? Сядь, вытяни свои лапищи. Как поживает Балаби? Он зайдёт повидать меня? А мне есть что тебе порассказать! К счастью, по чистой случайности, ничего страшного не произошло. Знаешь, что натворила Эрмина?
В нескольких словах она поведала о покушении:
– К счастью, револьвер заело или, скорее всего, он не был заряжен… тик-тик-тик… В три часа Эрмина встретилась с господином Уикэндом в баре…
Рассказывая, она вытирала руки, которыми только что резала салат.
– А сама как огурчик – как тебе это понравится?
– Да, – сказала Коломба неопределённым тоном. – Разумеется.
Удивлённая, Алиса пристально взглянула на прекрасное и печальное лицо старшей сестры, которому предельная усталость придавала сходство с мужским.
– Ты знала об этом, Коломба?
– Что?.. Нет, я ничего не знала. Что же ты хочешь… Обычное испытание судьбы… Очередное.
– Да что с тобой, Коломба? Тебе плохо?
Усталые светлые глаза встретились с её глазами.
– Что ты… но мне не по себе. Представь себе, это из-за Каррина…
Алиса раздражённо бросила полотенце на рояль.
– Ну вот! Теперь Каррин! Что ещё стряслось с Каррином? Вы поссорились? Его жена умерла?
Коломба смиренно покачала головой.
– Сейчас речь не об этом. Нет, Каррину предложили контракт на музыкальный сезон в По, место дирижёра, работу на фестивалях в Биаррице и постановку там оперетты, премьерную, раньше Парижа. И ставку…
Она присвистнула, провела своей крупной рукой по волосам, обнажив белый лоб.
– Кроме того, говорят, что успокоительная атмосфера Страны басков благоприятно скажется на состоянии его жены… Успокоительная! – вскричала она. – Успокоительная! Я тебе дам успокоительную!
Она закашлялась, и её лицо ненадолго порозовело и оживилось.
– И на сколько он уедет? – спросила Алиса после паузы.
– Думаю, на шесть месяцев, – вздохнула Коломба. – Я уж и так питаюсь жалкими крохами… Ох, прости, малышка…
Она схватила Алису за руку, прижалась к ней своими сухими губами, потом щекой.
– То Эрмина, то я причиняем тебе боль… С самого приезда ты только и делаешь, что стукаешься о нескладную мебель… Впрочем…
Она подняла на Алису простодушный взор:
– Впрочем, у тебя всё по-другому. Никто не сможет отнять, отобрать у тебя то, что у вас было с Мишелем.
– Знаю. Эрмина уже любезно указала мне на преимущества моего положения.
Обхватив своими руками руку Алисы, старшая усадила её на старый диван и обняла.
– Моя красавица! Мой голубенький тихонечка! Мой маленький капризуля! Видишь, как тебя обижают! Моя лапочка…
Словечки, пришедшие прямо из их детства, вызвали у них слёзы, желание и смеяться, и плакать. Но всплеск чувств был недолгим. Коломба вновь вернулась к роли заботливой и смиренной влюблённой.