Почему-то Свет не удивился. Но – по-варяжски же – возмутился:
– В равных условиях?! У тебя странные представления о честности!.. А кабы я не сумел обрести схожий с твоим облик? А кабы ты не промахнулся?
В знакомом голосе послышался легкий смешок.
– Тогда бы мы сейчас поменялись местами. Победителей, как известно, не судят. Хотя, итог мог быть и другим. Думаю, тебя спасла моя самоуверенность. Проведи я схватку по-другому, у чародея Смороды вряд ли бы появился шанс. Сейчас бы я провел ее совсем иначе…
Светово возмущение прошло.
В конце концов с ним разговаривал неживой уже человек. Должно быть, существует и такое заклятье… Стоит ли удивляться подобному, коли вы оказались способны влезть в шкуру волка?! Или… Может, передо мной та самая душа, в которую верят христиане? Ведь варяжский лазутчик был христианином. Говорят, вера способна наделить человека многими достоинствами. К примеру, той же душой… Кто ведает? Не верь мы в собственный Талант, смогли бы оперировать волшебными атрибутами? Я бы не сумел ответить на подобный вопрос. Тем более теперь…
– Зачем ты все это говоришь мне?
– Не знаю, – сказал сиреневый шар. – Наверное, потому что ты стал моим волком Фенриром.
Кажется, что-то из варяжского эпоса, вспомнил Свет. Вроде имелся там среди героев такой зверюга…
Он хотел пожать раменами, но вспомнил, что для голубого шара вряд ли осуществимо подобное желание.
– Ладно, – продолжал сиреневый. – Жаль, для нас двоих не было места в мире.
– Ты уверен? – сказал Свет. – А может, в этом и была твоя главная ошибка?
– Не думаю… Иначе бы Великий Альфар не наложил бы на меня свое заклятье.
К Свету вдруг явилась интересная мысль, и он немедленно облек ее в словесную форму:
– Если в мире есть место и для нашего Кудесника, и для вашего Великого Альфара, почему там не могут жить еще двое подобных? А если вспомнить германского Гроссмейстера… Или италийского Супермагико…
– Не знаю, – сказал сиреневый. – Мне эта мысль не приходила в голову…
– А мне вот пришла!
– Ты старше меня. И опытнее… Наверно, есть во всем этом какая-то тайна, но не мне ее разгадывать. – Сиреневый помолчал некоторое время, словно прислушивался к чему-то. – Кажется, мне недолго осталось. Об одном жалею… не смогу отомстить Великому Альфару…
– Ну, не расстраивайся так! Рано или поздно вы встретитесь… Где там у вас встречаются? Не в Вальхалле?
– Вальхалла – это для убитых героев, а мы…
– Ты-то вполне сойдешь за убитого героя, а что касается вашего Альфара…
Свет не договорил – сиреневый шар вдруг взорвался.
Правда, взрыв был беззвучным и беспламенным. И однонаправленным, потому что с того места, где он только что висел, неслись в сторону Света многоцветные ленты, спиральки, нити, тесемки.
Угрозы не ощущалось.
Впрочем, Свет все равно не успел испугаться, когда вся эта радужная туча угодила в него, прошивая насквозь его голубое тело. Свет машинально оглянулся, однако позади было чистое серое пространство, лишь в отдалении плавали кубы, параллелепипеды и прочие тела, изучаемые школьной наукой дюжинных людей.
В утробе Света вдруг стало горячо и тесно, будто он мгновение назад обзавелся внутренностями. Что-то вертелось там, тряслось и шевелилось, бесшумно и осторожно искало некую цель, задевая Светову оболочку, устраиваясь поудобнее, становясь родным и близким. Становясь своим…
И когда все затихло, Свет вдруг понял, что набор волшебных манипуляций, которым обладал досель чародей Сморода, существенно пополнился.
Формулы новых заклинаний угнездились в его мозгу, как книги на библиотечной полке. Здесь были и совсем простенькие заклятья, и посложнее, и чудовищные многоступенчатые, с коими, наверное, и за половину суток было не управиться. От многих явно попахивало Ночным волшебством, но Света больше не трогало подобное происхождение магических инструментов. Более того, душу его наполнили восторг и ощущение силы.
С этим ощущением он и растворился во мраке.
* * *
Во мраке Свет пребывал недолго – всего несколько мгновений.
Однако вокруг все изменилось самым кардинальным образом…
Он почувствовал это сразу. Потому что не было кругом ни сиреневых шаров, ни бубликов, ни пирамидок. И ощущения безграничного пространства тоже не было. Зато где-то поблизости раздавался странный шум. А спиной Свет чувствовал присутствие ложа, самого обычного ложа, человеческого, мягкого и влажного от пота. А рядом с человеческим ложем, как правило, находятся люди. А люди бывают не только друзьями, но и смертельными врагами. И потому Свет немедленно включил Зрение.
Заклинание получилось почему-то неуклюжим, будто дитя-полулеток, но и в таком виде должно было показать, кто находится рядом с ложем.
Никого возле Света и в помине не было. Родной Талант утверждал сие со всей определенностью.
Однако не менее родные уши соглашаться с Талантом наотрез отказывались.
– Ой вы, дева, дева гордая!Вы почто ни с кем не знаетесь?
Так это же песня, вспомнил вдруг Свет. Самая что ни на есть обыкновенная песня, про красу-недотрогу, ввек не замечавшую поющего, да так и оставшуюся в пожизненных невестах.
От своих врагов я ее ввек не слыхивал! А вот от мамы…
Голос был женский, точнее даже – девичий. Но Зрение по-прежнему утверждало, будто рядом нет ни души.
Свет сотворил знакомое заклинание еще раз. Теперь оно вышло привычным – стройным, смачным и мощным. Такое творение больше соответствовало Таланту чародея Смороды, чем давешнее несуразное дитя-полулеток. Такое творение способно обнаружить ауру почти всякого, кто скрывается за ближними стенами или за дверью. Например, стражников, с их извечной тревогой…
Стражников ни за стенами, ни за дверью не присутствовало. И вообще никого не присутствовало. Нигде.
Только Голос.
– Мимо йдя походкой твердою,
Надо мною насмехаетесь…
Свет не шевелился.
Отсутствие ауры у поющей означало лишь одно: рядом была колдунья, которой захотелось предстать перед ним без ауры.
И она хорошо контролирует свой ментальный голос.
Такое открытие требовало обязательных и обстоятельных размышлений о том, куда его занесло.
Но поразмыслить Свету не позволили.
Скрипнула дверь, и раздался второй Голос:
– Как он, Ивушка? Не пришел в себя?
Свет чуть не подпрыгнул на своем ложе: это был вовсе не Голос.
Это был голос, и принадлежал он Забаве. Но Забавина аура тоже не проявилась. Именно поэтому Свет сумел сохранить неподвижность – его парализовал страх.
Дюжинных людей без аур не бывает. Разве лишь ауры нейтрализованы чьим-либо заклятьем. Но присутствия чужого Таланта в ментальной обстановке не ощущалось. И вообще ничего не ощущалось. Кроме звуков…
Впрочем, мы же уже решили, что тут присутствует ведьма, контролирующая свой ментальный образ. А коли так, что ей может помешать и о Забавиной ауре побеспокоиться? Вот токмо – зачем?
– Все по-прежнему, Забавушка. Не волнуйтесь… Буде он придет в чувство, я вас немедленно кликну. Ступайте отдохните!
Послышался знакомый Забавин вздох. Настолько родной, что Свет едва не выдал себя.
Но – сдержался. Индо дыхания не затаил.
– О Додола-заступница!.. Я сменю вас, Ивушка, через час.
– Хорошо-хорошо, ступайте.
Вновь скрипнула дверь.
В ментальной обстановке ничего не изменилось.
А потом Голос произнес:
– Открывайте глаза, сударь волшебник. Ведь вы уже пришли в себя.
– Откуда вы ведаете? – сказал Свет. Но послушался.
Ослепило его ненадолго. Потом глаза привыкли, и Свет поднял голову.
– Ведаю! – Девица смотрела на него внимательно и с участием. Как на больного…
– Что со мной?
– Вы хворы, сударь. А я вас лечу.
Свет огляделся.
Белый потолок, белые стены, белый пододеяльник на груди, белая скатерть на столе, белый халат на девице. Сплошное снежное поле да и только!
Похоже, он каким-то образом оказался в госпитале Колдовской Дружины… Однако с какой стати здесь находится эта девица? Где госпитальные медбратья? Ведь сестер у нас не держат…
И что, в конце концов, со мной?! Неужели к чародею Смороде пришла-таки расплата за Талант?
– Вы ранены, сударь, но опасность уже миновала.
Свет перевел взгляд на медсестру.
Волосы цвета спелой пшеницы, большие карие глаза, белый халат оттопырен на персях.
Совсем молоденькая…
Кажись, где-то он ее уже видел.
В шуйце родилась легкая боль. А вслед за болью вернулась память. Вспышкой в мозгах.
Свет вскочил.
И тут же подрубленным деревом рухнул на кровать. У него была чужая голова, и тело явно отказывалось ей подчиняться.
Теплые ладони коснулись чела, прошлись по-над бровями, перебрались на виски.