Читать интересную книгу Заговор генералов - Владимир Понизовский

Эх, лучше бы и впрямь позвали не его, а шамана. Его дурацкое камланье, пляску под бубен, в кожаном балахоне, обвешанном латунными бляхами, эти заклинания, когда шаман зазывает добрых духов и отгоняет злых, Серго доводилось видеть. Но кое-кто из шаманов — знахари, умеющие и вправду оказывать помощь: костоправы и массажисты. Сейчас, наверное, должен помочь массаж. А он боялся подступиться к женщине, бившейся в родовых схватках, боялся добавить ей новых мучений и повредить младенцу.

И все же — делать операцию?.. Духота. Вонь. За перегородкой из жердей, тут же, в юрте, — коровенка, еще какая-то живность. Сколько паразитов в этом рванье…

Какому богу молиться, чтобы свершилось чудо?.. По дороге он загадал: если родится мальчик, по возвращении в Покровское он… Надо же было дураку…

Он показал: вскипятите побольше воды, освободите широкий, для гостей предназначенный орон. Начал искать в юрте хоть какую-нибудь чистую тряпицу. Нашел несколько аршин нового цветистого ситца.

Достал из саквояжа инструменты, поставил дезинфицировать их в кастрюльке на огонь камелька.

Впуская клубы пара, входили женщины из соседних юрт. Рассаживались по нарам, жалостливо цокали языками, сосали длинные мундштуки трубок. Следили за каждым его движением.

За стеной послышался приближающийся перестук копыт, скрип полозьев. Голоса.

В юрту вошел рослый якут в дорогой, с бобровым отворотом шубе.

— А-а, пельцер! Я тебе слысал, я тебя искал! Поехал! Тойон зовет!

Серго молча показал на роженицу.

— А-а, — махнул камчой приезжий. — Тойон улуса оцень крепко болит! Русский болезнь болит!

Среди местного населения было странное разделение: мол, есть якутские болезни, которые может излечить шаман, и русские — тут уж зови из больницы «пельцера» — фельдшера. Хотя народ здешний — и якуты, и русские, и тунгусы, и чукчи, и долганы — страдал от одних и тех же недугов, коих не счесть: туберкулез, трахома, сифилис, проказа, холера, волчанка, оспы, тифы…

— Не могу ехать, умереть может. — Серго продолжал приготовления.

— Пацему не могу? — Посланец тойона распахнул шубу, встал, широко расставив ноги. — Зивой будет, умрет будет — беда нет: баба!

Он так и сказал русское «баба», презрительно сплюнул.

Хозяин юрты забился в угол. На его лице и тоска, и рабская покорность.

— Ух ты, вырисшвили, ослиный сын! — в ярости выругался Серго. Убирайся вон!

Он обязан лечить всех. Лечил и тойонов, но ненавидел их. Наверное, так же, как жандармов или еще больше — офицеров-тюремщиков. Тойоны — местные князьки. У каждого племени, в каждом улусе — свои. Они делились на больших и малых, но объединяло всех их одно, роднящее с тюремщиками, — в своих владениях они бесчинствовали более рьяно, чем представители русской администрации. Всякий бедняк у них под камчой, его могли и «иззапродать», и «иззакабалить». Да только ли якутов или тунгусов… До сих пор жила в этих местах память о том, как два малых тойона закололи ножами Петра Алексеева, рабочего парня, ткача, героя «процесса 50-ти», сосланного сюда еще в конце прошлого века.

— Не хоцесь ехать к тойону?! — удивленно и угрожающе переспросил посыльный. — Тойон будет ходить к самому губернатору! К господин барон фон Тизенгаузен! Тойон запретит пельцеру приезжать в его улус!

Серго выпростал руку, повертел под носом у служки:

— Знаешь, как это называется?.. Передай своему хозяину, что я, фельдшер этого улуса Григорий Орджоникидзе, сударский! Так и передай!

«Сударский» в здешних краях бытовало как исковерканное от слова «государственный» и означало «государственный преступник». А следовательно — укоренившееся со времен декабристов, — уважительное определение такого человека, который слов на ветер не бросает.

Посыльный князька запахнул шубу и выскочил из юрты.

4

Князь Юсупов ни жив ни мертв укрылся во дворце великого князя Дмитрия Павловича. Остальные участники ночного предприятия разъехались по своим домам или уже исчезли из города.

Хотя пошли вторые сутки, но страх и жуткое ощущение пережитого не давали сна. «Что-то теперь будет?..» — обмирая, думал Юсупов.

Князь давно решил: гадина должна быть раздавлена! Он поставил на карту все — даже честь, связав имя Распутина с именем своей трепетно любимой жены. Иначе бы не удалось замышленное: Ирина, племянница царя, первая красавица Петрограда, — единственная приманка, на которую клюнул Старец. Мерзость! Подлость!.. Но Юсупов не мог придумать ничего другого.

Только пятеро были посвящены в замысел: он, Юсупов, великий князь Дмитрий Павлович, поручик Сухотин, Пуришкевич и доктор Лазовет. Неделю назад в строжайшей тайне они обсудили свой план. Самые решительные действия Юсупов взял на себя.

Распутин последнее время стал настойчиво просить Юсупова познакомить с женой. Ирина провела осень в родовом имении в Крыму, вот-вот должна была вернуться в Питер. Юсупов пообещал Распутину, что, как только жена приедет, он пригласит Старца в свой дворец на Мойке.

Перед тем князь специально перестроил подвал во дворце под гостиную. План был таков: Юсупов привозит мужика; наверху, у жены, оказываются гости; в ожидании их отъезда князь отводит Распутина в подвал, занимает беседой, предлагает выпить вина и отведать пирожных. Вино и пирожные будут отравлены. Затем труп Старца они вывезут на автомобиле Дмитрия Павловича из дворца и сбросят в заранее присмотренную прорубь на Малой Невке.

Юсупов тайно привез Старца на Мойку. Скормил ему в подвале все отравленные пирожные. Цианистый калий должен был немедленно убить его. Но мужик оказался жив!.. Пришлось стрелять. И в доме и во дворе.

На звонкие в морозной ночи выстрелы сбежались слуги. Объявился городовой. Счищали снег. Замывали пятна на коврах в подвале. Зачем-то опутывали неимоверно тяжелое тело веревками, но забыли привязать груз. Завертывали в шубу, засовывали в великокняжеский автомобиль…

Уже светало, когда неслись через весь город к Петровскому мосту. Кончили едва ли не в тот момент, когда покатилась по городу молва. Тайное стало явным.

Заговор слабонервных дилетантов. Мерзость… Как выпутываться из этой истории?.. Надо немедленно уезжать в Крым.

У входа в вокзал было до необычности много городовых и жандармов. Навстречу Юсупову выступил из вестибюля полицмейстер:

— Ваше сиятельство, волей государыни императрицы вам велено остаться в Петрограде. Под охраной.

5

Под военно-пошивочную мастерскую приспособили длинный коридор главного корпуса Бутырской тюрьмы. Вдоль всего коридора протянулись столы. На них кроили сукно и холсты, сметывали. В конце этого ряда были установлены швейные ножные машины Зингера. Получалось нечто вроде конвейера. Феликс сидел на высоком, грубо сколоченном табурете в конце шеренги за одной из машин.

Блестящее жало иглы без устали клевало серое занозистое сукно: воротник, борт, хлястик… воротник, борт, хлястик… Знали бы там, в окопах, чьими руками сработаны эти шинели, эти гимнастерки… Может, если бы знали, прибавило бы солдатам ярости. Против тех, кто бросил их в бессмысленную бойню.

Нет, смысл есть. Поймут, что больше такое существование невозможно… И оружие теперь в их руках. И воевать обучились. Чересчур жесток урок?.. История не сентиментальна. Как не случайность его аресты, его каторжные сроки, судьба, которую выбрал он сам, так же предопределен этот всемирный катаклизм. В ужасных муках рождается человек, чтобы, едва увидев мир, затрепетать от вожделения счастья… В смертных муках история родит то новое мирообразование, которое поможет миллионам утолить жажду…

Стрекочет машина. Разматывается с катушки нить.

Ему бы в такую вот гимнастерку, в такую шинель — и на фронт. С одним солдатом поговорить по душам, с другим, третьим. И покатилось бы, понеслось лавиной с горных круч… Он убежден: товарищи — там, работают… Смертельно опасная работа.

Ну и что с того? Выполняют свой долг. Потому что жизнь избрала их борцами.

Его дух поддерживает сознание, что хоть он и не там, но все равно вместе с ними. Придет час — он станет на место того, кто выбудет из строя. Как кто-то из товарищей потом заменит его.

Он понимал: те, кто избрал такой путь, долго жить не могут. И не только потому, что ломают их нечеловеческие условия: здесь в тюрьме, или на фронте военный трибунал, или вспорет такое вот сукно пуля. Не только поэтому. Главное — они живут в полную трату чувств и сил, не умеют отдавать делу, любви или ненависти лишь часть души. Только всю! Он знал, и в этом не было ни грана самолюбования, а лишь трезвая оценка: в его душе горит та искра, которая дает счастье даже на костре. Силы духа у него хватило бы и на тысячу лет. Но организм — сердце, легкие, нервы — работает на износ.