Читать интересную книгу Заговор генералов - Владимир Понизовский

— Что рассказывать? — смутился он. — Забылось уже. Как описывал, так и было.

— Ох, господи! Как, поди, жутко в рукопашной-то, бедненький мой! причитала мать. — Этот третий, ирод германский, со спины наскочил? А с теми двумя ты одним махом, да?.. Герой ты у меня, родненький, герой! Страшно-то как за тебя, о господи!

Антону были приятны ее напевный московский говор, любовь к сыну.

— А потом-то как было? Как выносили под пулями с битвы?

— Когда ранило меня в бедро, кровь так и хлынула фонтаном. Не окажись рядом санитара, изошел бы. Бинта потратили ужасно много. Положили на носилки — и в полевой лазарет. — Тут уж он живописал подробно и соответственно действительному.

— Не стыдись, родненький, скажи: кричал, плакал?

— Что вы, маменька, как офицеру возможно! Я сознание потерял.

В палату забежала Надя.

— Познакомьтесь. Это наша… — он запнулся, не зная, как назвать, наша заботливая попечительница. А это мои родители, Надежда Сергеевна!

— Здрасте! — проговорила девушка, и тут же за нею хлопнула дверь.

— Проста, — сухо сказала мать, уловив нечто в голосе сына.

— Что вы, маменька! Она такая хорошенькая и презаботливая!

— Простолюдинка. Совсем не нашего круга, Константин, — строго повторила она. — А о тебе все Варенька спрашивает. Написал бы ей.

— Гм, гм, — поддакнул отец.

— И нам пиши почаще. Выздоравливай побыстрей. А как выпустят отсюда, вместо санатории домой приезжай. Мы не можем гостить в столице: у отца служба, его только на сутки отпустили. Обещай, что нам будешь писать каждый день и Вареньке напишешь!..

Когда они удалились, Катя вздохнул — то ли с грустью, то ли с облегчением.

— Вы младший из братьев-сестер? — спросил Антон.

— Единственный. Отец поздно женился. Мама очень хотела еще. Почему-то дочку. Не получилось.

Есаул хохотнул:

— Батя, видать, из судейских?

— По почтово-телеграфному ведомству. Чиновник восьмого класса. В наступающем году за выслугу святого «Станислава» будет удостоен, уже представлен.

Антон почувствовал раздражение.

— Вы с золотой медалью, конечно, гимназию окончили?

— С серебряной, — повинился Константин. — По древнегреческому срезался. Поначалу хотел в университет, на юридический, но перерешил и из класса первым записался в военное училище. В Александровское, на Ходынском поле, знаете?

Путко знал Москву плохо. Ходынское поле было связано для него только с трагическим событием в день коронования Николая II.

— По первому разряду окончил, — не удержался, похвастался прапор. Ускоренный выпуск.

Под вечер Наденька прибежала в палату:

— Новости, миленькие мои! Новости-то какие! Из города девчата пришли на ночную смену, такое сказывают — с ума сойти!

— Что случилось, кралечка? Кайзера Вильгельма наши заполонили?

— Какого там кайзера! Распутина убили, вот что!..

2

Откуда выполз и, набирая силу, понесся по городу слух, установить было невозможно. Но уже через час барышни на телефонных станциях едва успевали включать вилки соединений, и в трубках едва ли не всех аппаратов звучало: «Вы уже слышали?.. Ах, неужели правда?..»

Молва в этот пронзительно морозный декабрьский день катилась по Питеру подобно снежному кому, подминая под себя другие новости, даже вести с театра войны, и безразборно впитывая все подряд: возможное и вероятное, невозможное и фантастическое. Действительно, попади в плен сам кайзер, это не произвело бы такого впечатления, как слух об убийстве Распутина.

С чего началось? С того, что на Гороховую позвонила из Царского Села фрейлина императрицы Анна Вырубова, чтобы попросить Друга приехать во дворец, и услышала, что Григория Ефимовича нет дома и не было всю ночь. Ничего удивительного. Но охрана не ведала, когда и куда он отбыл. А тут невнятные слухи о каком-то заговоре, о котором говорил накануне министр внутренних дел Протопопов. В предчувствии ужасного Александру Федоровну охватил мистический страх. «Найти! Разыскать!..»

Столичная полиция, жандармское управление, охранное отделение, служба дворцовой агентуры — все были подняты на ноги и брошены на поиски. Банальная в своей простоте поговорка: «Шила в мешке не утаишь» — и на сей раз подтвердила народную мудрость. Крупинка по крупинке начало собираться: ночью во дворе особняка князя Юсупова на Мойке слышали выстрелы; страдающий бессонницей бывший актер — нахлебник убежища императорского театрального общества у Петровского моста — видел на рассвете, как подъехал большой черный автомобиль и люди в черном вытащили из него нечто черное и сбросили с моста в прорубь. Свидетельству престарелого артиста поначалу не придали значения — ни городовой, чей пост был тут же у моста, ни сторожа и дворники пивного склада «Бавария», находящегося по соседству, ничего подобного не подтвердили. Но на свежем снегу в этом месте действительно были обнаружены четкие отпечатки автомобильных шин, к парапету вели глубоко вдавленные следы и цепочка кровавых пятен; на перилах снег был совершенно сметен, и темное пятно проступало на бревенчатом подпоре моста. Осмотрели. Да, пятно крови. И на реке, у края проруби, что-то темнело. Спустились на лед. Оказалось — коричневый фетровый бот.

Чины охранного отделения и прокурорского надзора помчались на Гороховую. Жена Распутина тут же опознала находку: эти боты Григорий Ефимович завсегда надевал на выходные шевровые сапожки.

Бот. Кровавые пятна. Таинственный черный автомобиль. Единственные за всю минувшую ночь выстрелы на Мойке… Разрозненные улики начали сцепляться в версию.

Между тем водолазы, обследовавшие речное дно в полынье, ничего не обнаружили. Установили лишь, что течение в этом месте очень сильное, и если даже сюда сбросили тело, то его могло унести под лед неизвестно куда. Усиливавшийся мороз, схватывающий полынью, заставил прервать подводные работы.

Протопопов доложил царице. Александра Федоровна распорядилась спустить на розыски всех столичных водолазов, недостанет — вытребовать из Кронштадта. Не найдут — пусть взламывают лед по всей Малой, а понадобится и по Большой Невке, по всей Неве и взморью. В одном из частных домов у Петровского моста открыл свою временную канцелярию товарищ прокурора столичной палаты. Местность в этом районе была оцеплена полицией. Чтобы не окоченеть, городовые жгли костры, раскачиваясь вокруг них в тяжелых тулупах. Было зачем выставлять оцепление: со всех концов Питера в санях, моторах, пешком тянулись к мосту любопытствующие. Спешили и к большому дому на Гороховой, по первому этажу которого сверкали над входом в магазин электрических приборов стеклянные рекламные груши. Но охрана никого не пускала ни на парадную лестницу, ни во двор — только жильцов. Репортеры столичных газет осаждали дворника. Старый татарин плохо понимал по-русски и к тому же ничего не знал о происшествии, случившемся в минувшую ночь.

3

Молодая якутка уже не могла кричать. Она была в полузабытьи. Временами ее снова начинали мучить схватки, и она хрипло стонала. Шли бог весть какие сутки, а она не могла родить…

Серго добрался до наслега за полночь. Скоро уже должно заняться позднее утро. Надо принимать решение. Что же решить?.. Здесь нужен не фельдшер, даже не акушер, а врач-гинеколог. Такие трудные роды! Если не произойдет чуда, погибнут и младенец и мать… У Серго проступил на лбу липкий пот.

Он был опытным фельдшером. Еще пятнадцать лет назад, в Тифлисе, окончив медицинское училище, работал в лечебнице в Гудаутах, на нефтепромыслах в Баку, набирался опыта в тюрьмах и ссылках — в Александровском централе, в Иркутской пересылке, на этапах, на поселениях… Восемь лет по острогам — не такой уж малый стаж. Богатейшая практика — столичный лазарет позавидует. Правда, каторжные одиночки не в счет — в крепостных стенах он мог пользовать разве что себя. Лечить приводилось больше мужчин, хотя выхаживал и детей и женщин. Но такого случая в его практике еще не было.

В момент родов сказывается вся прошлая жизнь женщины, все ее болезни и тяготы, даже болезни и тяготы всего ее рода, ее племени. Голодание, рахит в детстве… Узкий таз. А ребенок, Серго определил, крупный. Так обычно: следующий ребенок — крупней предыдущего. А у нее уже нет сил, чтобы исторгнуть его из своего чрева. Помогла бы операция. Но она невозможна в таких условиях.

Этот затерянный в тайге наслег даже нельзя назвать деревенькой: три юрты — жалкие строения, снаружи обмазанные навозом, с усеченной крышей. Вверху ее — отверстие для дыма. Посреди юрты очаг-камелек. Он и обогревает жилище, и освещает. Вдоль стен тянутся широкие лавки-ороны. У каждой свое предназначение: одна для хозяина, другая для хозяйки, третья для гостя, четвертая для детей. Он не ошибся: к стенам жались, блестя испуганными черными глазами, мал-мала. Умрет мать — погибнет ребятня. Мужчина не выходит их. И здесь, как в любом краю земли, хранительница очага женщина…