Читать интересную книгу Манолито Очкарик - Эльвира Линдо

— Клянусь папой.

Раз он поклялся своим папой, значит, точно не врал. В конце концов, у Пакито Медины всегда все не как у людей.

— И тебе что, по фигу, что тебя будут ругать?

— Нет, не по фигу, — сказал он с серьезным видом. — Правда, меня не очень сильно будут ругать, я ведь всегда себя хорошо веду. Не знаю, как это у меня выходит, но я всегда себя хорошо веду.

— А у меня все наоборот, — сказал я. — Не знаю, как это у меня выходит, только я всегда себя веду плохо.

— Мне это все осточертело, — сказал Пакито Медина.

— И мне.

— Если ты когда-нибудь сядешь за мной, я тебе дам списать, — пообещал он.

— Только ты, уж пожалуйста, не перепутай вопросы, как сегодня.

Он сказал, что постарается. А еще Пакито Медина сказал мне одну вещь, про которую я собираюсь помнить до конца своих дней:

— Когда с тобой происходит что-нибудь плохое, надо думать, что это все пройдет, даже если пока не верится, все равно все когда-нибудь пройдет, а потом ты будешь про это вспоминать так, как будто все это случилось с кем-то другим.

— А ты откуда знаешь?

— Это мне так папа один раз сказал.

Я постарался думать про это, пока мама разворачивала записку от училки. Я подумал: «Через три месяца мне будет все равно, а через три года покажется, что это все было не со мной». Я постарался и дальше так думать, когда увидел, как мама на меня посмотрела, когда прочла записку. Но уже не смог так думать, когда она начала меня ругать и засветила свой знаменитый подзатыльник, а потом заперла дома на все выходные.

Сейчас у меня получается думать только про то, что мне еще два дня придется торчать взаперти, и буду я сидеть, как горилла в клетке, квелый, как позавчерашний хлеб, и объедаться чипсами до тошноты. А еще я думаю, что Пакито Медина точно с другой планеты. Не знаю, может, с Марса, а может, с Венеры или с Юпитера, это все равно. Одно ясно: на его планете люди гораздо добрее, чем на моей.

Не знаю, зачем я это сделал 

Не знаю, зачем я это сделал. Мне это пришло в голову, когда мы с Ушаном шли домой из школы. Мы с ним играли в «слово за слово». Сусанка говорит, что это довольно-таки дурацкая игра, только если бы мы все время слушали эту девчонку, то вообще бы ни во что не играли. Она чуть что, сразу за свое:

— Вот дурацкая игра!

— Так придумала бы получше, раз ты такая умная, — сказал я как-то раз, когда она меня совсем уже достала.

Лучше бы я этого не говорил. Она придумала, чтобы мы все встали посреди дороги, пока не появится какая-нибудь машина, а в последний момент дали деру. Мы разделились на пары, выигрывала та пара, которая дольше простоит, взявшись за руки и загородив проезд. Дяденьки в машинах как увидели, что Джиад с Сусанкой не уходят с дороги, пооткрывали окошки, начали махать руками и гудеть изо всех сил. У меня конкретно пересохло в горле. У Ушана уши сделались красные, как два помидора. Это такое удивительное свойство организма: Ушан как почует опасность, уши у него сразу меняют цвет. Ученые со всего света пытались разобраться, как это выходит, но так и не разобрались. Как говорит мой дедушка, наука тоже не всесильна.

Так вот, наступил момент X, и мы с Ушаном встали посреди дороги, взявшись за руки. Тут мы увидели, как прямо на нас безжалостно движется здоровенный автобус. Нас с Ушаном так и разбирал жуткий хохот, такой, который обычно нападает, когда ты вот-вот окочуришься где-нибудь на Северном полюсе. Ушан отпустил мою руку и удрал на тротуар. Джиад орал во всю глотку:

— Во дает чувак! Смотрите, какой храбрый!

Храбрый чувак был я, Манолито Очкарик. Никакой автобус мне был нипочем, ни автобусу, ни Кинг-Конгу было со мной не совладать, потому что я знал, что остановлю этого четырехколесного монстра одним только мысленным усилием. Представляешь, как я офигел, когда увидел, что автобус и правда останавливается. Одно дело воображать, что у тебя есть всякие там суперспособности, и совсем другое, когда оказывается, что они и правда у тебя есть. Автобус остановился как подкошеннный, ой, в смысле, как вкопанный, это я что-то перепутал. Мои друзья свистели и хлопали. Тут я увидел, как двери автобуса открываются, и подумал: «Сейчас шофер спросит: „И как это у тебя получилось, Манолито? Как это ты сумел силой своего разума вырвать у меня из рук руль и управлять автобусом вместо меня?“»

Через пару секунд я сообразил, что водитель у меня ничего такого не спросит. Это был не какой-то там незнакомый шофер, а сеньор Солис, водитель школьного автобуса, и когда он оказался в двух с половиной метрах от меня, мне стало ясно, что он и не думает восхищаться моими суперспособностями.

Сеньор Солис ухватил меня за шиворот и собрался тащить к директору. Сеньор Солис сказал, я что, не соображаю, мог и сам угодить под колеса, и его на тот свет отправить. Сеньор Солис обозвал меня дураком-психом-камикадзе. Мои друзья перестали хлопать и исчезли с тротуара, короче говоря, позорно слиняли. Сеньор Солис так на меня орал, что заплевал мне все очки. Тут машины, которые стояли за автобусом сеньора Солиса, начали гудеть, потому что им надо было проехать. Пришлось сеньору Солису возвращаться к себе в автобус. Сеньор Солис сказал, что я легко отделался, а то бы он мне показал, где раки зимуют, и чтобы я поскорее валил с глаз долой, и чем дальше, тем лучше.

Я поплелся домой в гордом одиночестве и с заплеванным правым очком, потому что бывают в жизни такие минуты, когда даже утираться не хочется. В тот день я отказался от полдника и за ужином тоже почти ничего не ел. Моя мама все повторяла:

— С этим ребенком творится что-то неладное.

Пришлось мне сделать вид, что все нормально, потому что я не хотел, чтобы мама узнала, что ее сын еще хуже, чем она себе воображала.

Ночью мне приснилось, как мы с сеньором Солисом лежим мертвые, каждый в своем гробу. Меня не особо напрягало, что я лежу в гробу, гораздо сильнее меня напрягало то, что никто не догадался вытереть мне очки, которые заплевал сеньор Солис, так что я даже не мог толком разглядеть, кто пришел ко мне на похороны.

Я проснулся весь в поту, как главный герой какого-нибудь фильма, разбудил дедушку и рассказал, что со мной произошло. Дедушка сказал, что нельзя всегда делать все, что тебе скажут друзья, что быть храбрым не значит делать все, что предлагает всякое там хулиганье, и что если бы Джиад с Сусанкой и правда были такие храбрые, они бы не сбежали, а вступились бы за друга.

Короче говоря, дедушка был заодно с сеньором Солисом. Впервые в жизни дедушка оказался не на моей стороне. Короче, мне ничего не оставалось делать, как разреветься, потому что, честно говоря, я почувствовал, что остался совсем один на планете Земля. Тогда дедушка сказал, что не сомневается, что я больше никогда таких ужасных глупостей делать не буду, что больше мы про это никогда вспоминать не будем, в конце концов, каждый может ошибиться, дело житейское, а теперь все, давай спать.

**

Так вот, я тебе в самом начале рассказывал, как через несколько дней после той леденящей душу истории мы с Ушаном шли домой из школы и играли в «слово за слово». Ушан сказал:

— Утка.

— Каша, — ответил я.

— Шатер.

— Терка.

Видишь, это совсем не такая опасная игра, как те, которые нравятся Сусанке с Джиадом. Одно в ней плохо: под конец у нас всегда выходит ничья, потому что кто-нибудь обязательно говорит:

— Банка.

— Кабан, — отвечает другой.

— Банка!

— Кабан!

И так до второго пришествия или пока нам это все не осточертеет, мы не пошлем друг друга подальше и не разойдемся в разные стороны.

Так вот, только мы перестали играть в наше «слово за слово», как мне пришло в голову, что я хочу сделать через минуту. Я быстренько кивнул Ушану и бегом занырнул в подъезд. Там я, дрожа от нетерпения, достал из портфеля свои три фломастера, толстые такие, их нам дядя Мартин из рыбной лавки дарит на Рождество. Там сбоку написано: «Счастливого Рождества. Рыбный магазин „Мартин“». Мама всегда ворчит: «Лучше бы он нам килограмм креветок подарил, что ли». На нее не угодишь.

Я снял со своих любимых фломастеров колпачки и стал подниматься по лестнице, ведя фломастерами по стене. «Круто», — подумал я. Получились три полоски: одна красная, одна синяя и одна черная. Я старался чертить как можно ровнее, чтобы получилось похоже на перила. Не то чтобы я хвастался, но так здорово я еще никогда не рисовал. Я дорисовал свои суперские перила до четвертого этажа. Почему только до четвертого? А я живу на четвертом, это вся Испания знает.

Мама открыла дверь и посмотрела на мои руки, она так всегда делает, когда я прихожу с улицы. Моя мама как посмотрит тебе на руки, так сразу видит, где ты был, во сколько и, может, даже с кем. Как-то раз мы с дедом пришли домой чуть попозже, чем всегда, так мама как взяла меня за руки, понюхала их и говорит дедушке: «Ты, конечно, рад стараться. Накормил мальчишку креветками, а обед я теперь сама буду есть, что ли?»