Читать интересную книгу Нефть - Марина Юденич

— А Бурбулис?

— Это новая поросль. Уже не агенты. Мальчики из папки. Подобранные, призванные, приласканные. Это были уже никакие не агенты — подопытные кролики. Их находили, приглашали, привечали — вплоть до того, что одевали… Забавные, скажу я вам, складывались метаморфозы, хотя и мелкие, до обидного. Вот выезжает какой-нибудь толковый парнишка учиться или стажироваться, словом — осваивать скромный грант малоизвестной неправительственной организации или университета, в университетских кругах — мягко говоря — не очень признанного, а возвращается… Ничего вроде бы не изменилось. Но что-то в глазах — потом понимаешь, не в глазах — на шее. Галстук. Дорогой. Или ботинки. Ну, что-то из категории Baly. Но он уже знает, что это дорого и это есть некий символ — как значок на лацкане, университетском пиджаке. И он уже понимает, что его выбрали, причислили, пока не задорого, за галстук, но если постараться. Ему уже объяснили перспективы. И он готов. Полагает, что ставленник — один из ставленников, которым — вот, не сегодня-завтра, доверят новую страну. И не ведает, глупыш, что на самом деле всего лишь кролик. Или мышонок. Готовый в нужный момент, если подойдут биометрические параметры, послужить человечеству. Вернее — некоторой его части. Они и расписаны были соответственно, похоже на лабораторные описания.

— А зачем им понадобились эти лабораторные мальчики, если были серьезные люди, официально завербованные, — как было принято у нас, или, следуя американской традиции, просто взятые под крыло. Единомышленники. У власти. У денег. У истоков принятия решений.

— Ну, было же ясно, что времена меняются. И даже Яковлев — что бы там ни говорили про него и как бы долго он ни просуществовал политически… И физически, кстати — тоже… Уйдет. А главное — уйдет система. Партийных резервов и рекомендаций. И все придет к общепринятому знаменателю. Им, кстати, близкому и понятному.

— Выборы?

— Что, простите?

— Вы имеете в виду выборы?

— Вы это всерьез?

— Отчасти.

— Да? А я полагал — красивого словца ради.

— Вовсе нет. Прошлый раз мы говорили о мальчиках, на которых надели дорогие галстуки, разве не из них позже стали формировать парламент? И парламенты?

— И много вы видели в первых российских парламентах дорогих галстуков?

Мы смеемся вместе. Долго. Потому — надо полагать, — что картинка перед глазами у каждого примерно одна.

— Нет, в числе подопытных были, конечно, и парламентарии. Были же варианты — двинуть дальше, в губернаторы, министры. Но речь не о них и принцип изменился отнюдь не в связи с тем, что выборы стали демократической панацеей.

— А что же?

— А капитализм. Проклятый. Настал ведь — и с этим надо было уже считаться всем. А в нем — отвратительном и мерзком — все начинается с чего? Простите уж за школярский вопрос, учились вы, судя по всему, хорошо — потому ответить не составит труда.

— С прибавочной стоимости.

— Учились хорошо, но сути проблемы не уловили.

— С первоначального накопления капитала.

— Умница.

— Полагаю, истории про то, что на этом непростом и довольно жестоком поприще побеждают сильные, обветренные мужчины, оставим Джеку Лондону. А по нему первичный накопитель, как правило, суров, жесток, порой — кровожаден, но всегда — самодостаточен. Он всегда Сам. Именно так — с большой буквы. Сам добывает свое золото, сам уничтожает конкурентов, сам рискует, сам страдает, сам богатеет потом и сам — в счастливом финале — избирает себе наследника.

— А это не так?

— Отчего же? В период первичного накопления капитала — зачастую именно так. Но смею напомнить, что этот период закончился уже очень давно. С той поры в мире сложились разные — по величине и степени влияния — группы людей, которые просто не могут допустить этого самого первобытного первичного накопителя — уж тем более целую популяцию накопителей — к дележу пирогов, которыми — смею заметить — питается большое количество людей. Едва ли не к тем семи хлебам, которые бескровно и справедливо мог разделить только один человек. Прочие — не обучены.

— Но все сейчас кричат именно о том, что Россия переживает период накопления первичного капитала.

— И правильно кричат. Но это — некоторым образом — уже не совсем российский капитал. То есть, юридически — хотя кому-то бы очень хотелось пересмотреть и эту позицию — однако ж, увы — юридически, безусловно, российский. Поэтому допустить к его первоначальному, а стало быть, с неизбежностью потом — и вторичному накоплению какого-то случайного никто не пожелает. И не допустит.

— То есть толпа мальчиков в красных пиджаках и штанах от Версаче, заработавшая, «поднявшая» — если говорить их языком, первые миллионы на торговле «желтым железом» и шоколадками «Сникерс» — целенаправленно отобрана неким мировым правительством.

— Шутить изволите?

— Скорее уж — возмущаться.

— Логике старика, помешавшегося на своих конспирологических кроссвордах.

— Крайностях, в которые впадает этот кроссвордист.

— Крайности, девочка моя, запомните это на будущее — пригодится, — лучший способ определиться с серединой. Взвесить, выверить, гармонизировать, разглядеть — если угодно.

— Лицом к лицу…

— Ну, желаете почитать стихи, я не против.

— Не желаю. Итак, мальчики в красных пиджаках…

— Бросились за своей долей. Неважно чего. Желтого — как вы говорите — железа. Или «Сникерсов». Или стратегических бомбардировщиков, которые благополучно перековали на антипригарные сковородки. Оно — хаотичное, броуновское движение, и было первоначальным накоплением капитала. Процесс — однако — с неизбежностью двигался дальше. Происходила структуризация пиджаков — в первую очередь градационная, отраслевая, региональная. ну и далее — везде. Как говорили во времена моей молодости в московских пригородных электричках. Однако ж «везде» — и тогда в жаркой вагонной тесноте понятием было относительным. Везде-то везде, но до конечной, которая была и началом и концом одновременно. Диалектика-с. Заканчивалось железнодорожное движение, но начиналось какое-то иное, новое — то ли пешее, то ли — автобусное, то ли человек сразу оказывался у двери родного дома. Си-речь — предела компетенции.

— Хорошая у вас аллегория вышла, ностальгическая советская, я даже запах вспомнила тех пригородных московских электричек, особенно зимних, когда тянуло почему-то откуда-то угольком, хотя понятно было, что не было уже никакого угля.

— Был. По всей стране тянулись угольные составы, и возле железных дорог — это уж непременно — пахло мазутом и углем. Но это — уж точно — устойчивое советское воспоминание. А нашим ребятам в пиджаках предстояло построение совсем иного толка. Впрочем, «на первый-второй рассчитайсь» — это ведь тоже вполне советское. Вот и их предстояло некоторым образом рассчитать на первых-вторых. Третьих, четвертых, запасных. С тем, что в ближайшее — или отдаленное — время эти люди сформируют передовой отряд национальной элиты, часть которой — собственно — примет на себя управление государством. И все. И никаких агентов влияния. Эра благополучно завершена.

— Олигархия?

— В России отчего-то тяготеют именно к этому термину, хотя в данном контексте он небезупречен. И даже весьма уязвим.

— Да бог бы с ним, с термином. Я — про другое. Разве мировые элиты формируются не тем же селекционным способом, и так же — нужные кому-то персоналии изначально получают определенные бонусы, с тем чтобы потом отработать в нужном направлении.

— Безусловно. Система подготовки, образования мировых правящих элит, а главное — их сплочения и обучения сосуществованию, подчиненному не миру, как учили нас в СССР, а его величеству прагматизму, сложилась в середине позапрошлого века и благополучно существует по сей день.

Возьмите один лишь пример — Итон. Фабрика клубных пиджаков? Дудки!!! Холодный застенок, колония для малолетних преступников. Бесконечная муштра и палочная дисциплина. Настоящая порка — по крайней мере, раньше. Сейчас, говорят, как-то обходятся без нее. Даже странно. Холодная вода в умывальниках. Грубая, скудная пища. Жесткие матрасы и тонкие, колючие одеяла. Учеба до помутнения рассудка — математика и латынь, логика, риторика, древнейшая история. Но едва ли не самое главное — культ физической силы, здорового тела. Спорт, спорт, спорт — возведенный в ранг религии. «Победа при Ватерлоо ковалась на спортивных площадках Итона» — это, кажется, Веллингтон. Впрочем, мне по душе пришлась другая цитата. Джонатан Эткин, отставной военный министр и экс-депутат Британского парламента, уличенный в финансовых махинациях, отправляясь за решетку, философски заметил: «После Итона тюрьма не испугает». Готов подписаться под каждым словом. Причем, если потребуется, собственной кровью. Никак не иначе. Надо ли говорить, что дружба, родившаяся в таких условиях, неизменно становится настоящей. Верной. И долгой. Как правило — на всю жизнь.