Человечество переживает системный кризис. Христианская культура близка к коме. В переломные периоды истории и прежде переживались времена утраты образцов. Ныне речь идет о варварском отношении к природе и к человеку в условиях глобального истощения ресурсов, о деградации трудовой этики и общепринятых правил поведения. Богоборчество, вседозволенность, культ тела и плотских наслаждений, ломка ролевого и полового поведения, ослабление абсолютных табу, крушение семьи, разрушение привычных правил внутренних и международных коммуникаций и т. п. – все это мы ныне в существенных моментах переживаем сообща с Европой. В России, естественно, «особенная стать». Начать с того, что мы «вписываемся» в глобальный кризис на фоне существенных сдвигов в природно-климатических условиях – мощных катаклизмах, угрожающих не только технологическим достижениям человечества, но самому его обитанию на Земле.
Теперь о глобальном кризисе не пишет разве лишь ленивый. Оценки даются разные. Самая радикальная – сравнение нынешнего с кризисом позднего палеолита при переходе его к неолиту. Предсказывается, что такой кризис способен продлиться несколько столетий. Прослеживая череду кризисов, в которых складывался (длинный XVI в. – до Вестфальского мира 1648 г.) и развивался капитализм до своего «золотого века» (в середине ХХ в.), завершившегося осознанием кризиса демократии (А. Хантингтоном, М. Крозье и Дж. Ватануки в 1975 г.); указывается, что ускорение этого кризиса на Западе связано с распадом СССР – противоядия от собственной гибели господствующей в мире системы, – существенно повлиявшим также на развитие кризисной составляющей в постсоциалистическом мире. Если в 1980 г. в нем за чертой бедности находились 14 млн. человек, то в 1996 г. – 169 млн. (см.: 17).
Ныне гипербуржуазия и космократия всемирно орудуют на социальном и политическом уровнях, а средний класс и производители – рабочие и крестьяне – оказались в историческом офсайте. Но данное время для международной элиты – пир во время чумы. Новейшая стадия кризиса – рукотворная, правители мира не ведают, что творят. Не случайно творцы кризиса возглавляют и его авангард: европейская культура – на пороге самоубийства (см.: 17). Верховная охрана суверенности государственно-образующих народов существенно ослаблена: государственные институты выступают как административно-хозяйственный аппарат международной элиты. Яркий пример тому – мятежевойна бедноты на Ближнем Востоке в контексте внешней политики ООН и НАТО, инспирирующей ускорение собственной погибели. Надо же было догадаться обострять обстановку в Марокко и Египте и бомбить Ливию, не стремясь погасить конфликты. Неужели только для того, чтобы за несколько недель обрушить на Европу 30 тыс. мигрантов из Марокко и почти ежедневное прибытие по 1–2 тыс. беженцев из Ливии? Все это нашествие одарило Европейский союз с его шенгенской визой как раз тогда, когда 90 % населения Германии (см.: 30) и даже главы ведущих государств Евросоюза (Ангела Меркель и Д. Камерон, по свидетельствам СМИ) признали провал мультикультурного проекта, основанного на толерантности и уважении к правам мигрантов, силой навязывающих европейским аборигенам чуждые им собственные обычаи, мифы и верования.
Предсказывают обреченность на скорую гибель мировой системы – ценной европейской культуры. Еще в 1992 г. Ж. Деррида – кумир постмодернизма – сформулировал обращение мирового духа к иным берегам и регионам (в эссе «Другой мыс»). Он воодушевлялся при этом тезисом П. Валери: «Что такое эта Европа? Всего лишь мыс Старого Света, западное окончание Азии» (цит. по: 28, с. 60). Деррида (родом из Алжира) вчуже взглянул на Европу как на мыс, хотя в то же время увидел себя в какой-то мере и частью этого мыса: «Я – европеец, но не до конца, больше того, я не хочу и не могу быть только европейцем» (цит. по: 30, с. 61). Деррида выдвинул положения, которые могли бы, по его мнению, продвинуть Европу за пределы мыса. Он писал об ином «мысе», в котором будет место и для Европы, – это даст ей надежду на сохранение европейского духа, но в то же время угрожает ей и новыми войнами, и возвратом старых форм фанатизма, расизма и национализма, а также утратой духовной идентичности – всеобщности и универсализма. Как раз европейские притязания на всеобщность и универсализм Деррида хотел бы «взять» в постсовременность. Его «европейская идея» состояла в том, чтобы этот принцип служил «телом» для единичного, что и является самой культурой. Похоже, однако, что универсализм и всеобщность европейской культуры – дело прошлого. Ныне ускоряется движение к ослаблению государственных политических институтов и самого жизнеобеспечения, в духовном кризисе пребывает вера; творческие потенции – художественная литература, изобразительное искусство, театр, кино и пр. – «работают на понижение», господствует рационализм, отсутствует творческий порыв, красота и эстетика изгнаны на кухонный уровень.
«Европа: время ризом и симулякров, утраченная идентичность, – пишет отечественный автор. – У Европы появился новый хозяин, он без комплексов, без лицемерия. Я никогда не увижу Парижа французского, домагрибского… От прежнего Парижа остались камни, Башня и поля, на которых еще держится аромат жизни, созданной королями Франции. Пройдет еще немного времени, и Эйфелева башня будет стоять, как пирамида фараона в Египте. Уже нет народа, ее создавшего, нет веры, символом которой она являлась, а она стоит, и арабы-экскурсоводы торгуют не им принадлежащими мифами и преданиями» (см.: 9, с. 220).
В философии практикуется «клиповый стиль»: понятия теряют свой привычный за столетия смысл, а их содержание не раскрывается. Так, один из свободно мыслящих философов, называемый в СМИ лучшим философом России ХХI в., считает галлюцинацию способом познания, не раскрывая содержания этого медицинского термина (правда, по контексту можно понять, что речь идет о чувственной ступени познания). Любимая тема об ускользаемом бытии долго остается за семью печатями, пока автор, наконец, не сообщает нам, что теперь под данным термином понимают быт, повседневное существование (см., напр.: 9, с. 44 и др.). К слову сказать, люди, все еще способные к познанию, не озабочены ускользанием бытия и по-прежнему оно восхищает их звездным небом над головой; а вот моральный закон в нас, истоки которого хранятся в бездне веков, многие сейчас готовы выкинуть на свалку.
По происхождению наша культура состоит с Европой в культурном родстве, а потому в значительной степени мы едины с ней по ряду кризисных показателей. Многие из нас себе на погибель желают стать европейцами. Но западная мысль, не говоря о текущем жизнеустройстве, не подает нам разумного примера.
Сегодня, полагает А. Казин, осуществляется не ценностное приращение бытия, а его технологическая эксплуатация, моделирующая компьютерными средствами глобальный масштаб греха как нормы жизни. Ссылаясь на М. Хайдеггера, А. Казин утверждает, что в Европе (тем более в США) действительно нет бытия – там есть подручное прирученное существование, в основе которого лежит поистине святая вера – мечта о процветании, отграничивающем индивида от всего опасного и варварского, и о жизни, полной удовольствий, утоляющей все возможные и сверхвозможные потребности. Эта новейшая утопия жизни без страдания и греха имеет свое начало, но будет иметь и конец. Нужно же побольше думать о вечном.
****
Самой очевидной бедой, сулящей для всего человечества трагические последствия, но все еще недостаточно осознаваемой, является крушение семьи. Абсолют, Творец или Бог, сославший после первородного греха Адама и Еву на Землю, повелел им плодиться и размножаться в любви и терпении. Но человечество иногда являет себя как одичавшее стадо. Гёте предвидел время, когда человечество не будет радовать Бога, и Он вынужден будет вновь все разрушить для последующего обновления. Человек не останавливается на борьбе за удовлетворение жизнеобеспечения; он агрессивно стремится к беспределу в богатстве и власти. В вечной философской проблеме человеческого зла некоторые видят «поломку» человеческой натуры, выражающуюся в антропологических катастрофах, в основе которых лежат иррациональные формы деятельности и мышления, транслируемые людям из космоса мировой волей (см., напр.: 6, с. 7).
Известны черные времена. В канун и сразу после падения Западной Римской империи драматично-травматическое зарождение, становление и развитие европейской культуры потребовало многовекового мировоззренческого развития, в ходе которого преемственность культурных образцов обеспечивало христианство. Ученые отмечают, что сейчас сравнение поведения людей с животными снова приобретает прямой, даже зловещий смысл. 1. Размывается зоосоциальный инстинкт – фундаментальное отличие человека от животного (как животное человек – ужаснее всех других тварей). 2. Звериное начало монтируется в социальный инстинкт; оно уже – не уродство или недостаток, а колоссальное преимущество; мир состоит из хищников и дичи: от «богочеловека к зверочеловеку. Те, кто живет на земле и с земли, а также трудящиеся на фабриках и заводах, люди-недочеловеки, быдло, говорящие орудия. Речь теперь идет не об отчуждении, не о классовой вражде, а уже об антропологическом и биологическом разрыве между элитой и обществом. Посмотрим правде в глаза – Третий Рим пал, и на его развалинах строится новый варварский мир.