Читать интересную книгу На основании статьи… - Владимир Кунин

Маленькая, толстенькая медицинская сестричка в коротких белых брючках, при взгляде на которую Рафик недавно проявил некий неопределенный и невнятный сексуальный интерес, несла в двух руках всю систему для установки обычной капельницы, а доктор Кольб и уже знакомый Зое Александровне анестезиолог катили некий странный и очень красивый аппарат на колесиках.

В это чудо медицинской техники было вмонтировано тоже что-то вроде капельницы, но там еще поблескивал прибор со стрелкой и веселенькими разноцветными градациями на квадратном «циферблате», что ли… Рядом — маленький темный дисплей. Словно экран навигатора, вмонтированный в приборную доску дорогого автомобиля.

А еще оттуда тянулись электрические провода, каждый окрашенный в свой собственный, неповторяющийся цвет. Тонкая прозрачная эластичная трубочка была свернута кольцами и аккуратненькой бухточкой висела в специальном зажиме. Конец прозрачной трубочки защищал белый полупрозрачный матерчатый мешочек. Очень похожий на презерватив.

Ярко-красный свободно свисающий провод заканчивался небольшим грушевидным выключателем с кнопкой. Эта кнопка очень смахивала на ушедшую в далекое довоенное прошлое «сонетку» для вызова домработницы в гостиную, к столу, на котором, по ее же вине, чего-то явно не хватало…

И Зое Александровне вдруг почему-то представилось, что именно эта кнопка и есть — самое главное в продлении человеческой жизни.

От постоянной, терзающей его боли во всем теле старый Рифкат Коган лежал, свернувшись клубочком и закрыв глаза.

Кирилл Петрович захотел писать. Встал с постели, пошел в туалет. Там сделал свои немудрящие дела, спустил воду и, моя руки, посмотрел на себя в зеркало. Подумал, что выглядит отвратительно…

Вспомнил Джеральда Даррелла. Где-то он написал:

«…Когда я показываю кому-нибудь животное, не наделенное привлекательной внешностью, мне неизменно задают вопрос: «А какая от него польза?» Таким образом, спрашивая «Какая от него польза?..», вы требуете, чтобы животное доказало свое право на жизнь, хотя сами еще не оправдали своего существования…»

В коридоре Зою остановил доктор Кольб. Он махнул рукой анестезиологу и медицинской сестре:

— Начинайте без меня. Я сейчас подойду. Фрау Теплов…

— Так что, доктор, все-таки — злокачественная? — прямо спросила его Зоя неожиданно севшим голосом.

— Скорее всего — да. Хотя это лишь экспресс-анализ. Мы ждем биопсию. А пока — проведем курс химиотерапии.

— Операция неизбежна?

— Она неизбежна в любом случае.

У Зои Тепловой ее химиотерапии были всегда после операций. У нее «химия» продолжается и по сей день. Уже несколько лет. Только теперь в таблетках.

— Зачем же тогда химия сейчас? Почему не после операции?

— Чтобы остановить рост плохих клеток и локализовать опухоль. Она расположена слишком близко от важных сосудов. Это опасно.

— Господи! Ему же через несколько дней восемьдесят…

— В этом есть даже некоторое преимущество. К старости опухоль замедляет свой рост и капсулируется. Вы его проинформируете сами или?..

— Сама. Пожалуйста, пока скажите ему, что это общеукрепляющие витамины. А потом мы вместе подготовим его.

Зоя показала на прибор с колесиками, который уже вкатывался в палату:

— Это тоже ему?

— Нет. Это для герра Когана. Анестезирующий автомат. Завтра вы будете у своего мужа?

— Я вернусь сюда через полчаса.

И совершенно выпотрошенная, почти теряющая сознание от внезапно навалившейся дикой, болезненной усталости, пошла к лифту, чтобы спуститься в гараж.

Ее вообще очень выматывала необходимость хорошо говорить по-немецки. Язык она знала неизмеримо лучше Кирилла Петровича. Но легкости переключения с русского на немецкий и обратно, как этим счастливо владел Кирилл Петрович, в ней никогда не было. Ибо она постоянно старалась говорить правильно, грамотно строя фразу, соблюдая почти все языковые нюансы, а Кирилл Петрович болтал по-немецки, как бог на душу положит. Ему было наплевать на грамматику, на верный порядок слов во фразе, на элементарную грамотность. Теплову были важны две вещи: немцы должны были понять, что говорит он, а он должен сообразить, о чем же говорят немцы.

Отсюда в нем проявилась забавная лингвистическая способность — чем хуже говорил его собеседник по-немецки, тем лучше его понимал Кирилл Петрович. Поэтому, если на него не накатывал некий «языковый ступор» (а случалось и такое!..), то с человеком, обладавшим таким же, как и он, чудовищным немецким, старик Теплов мог болтать без умолку…

6 сентября 1963 года. Из статьи журналиста К. Теплова «Железка»:

«…И тогда Алимханов обегал все магазины старой книги Ленинграда. Он скупил всю давным-давно издававшуюся литературу о старинной технологии гальванопластики и способах снятия копий с монет и медалей. Скупил и сел изучать. Параллельно с сугубо технической подготовкой он денно и нощно штудировал учебники уголовного права и криминалистики.

Когда теоретический курс был окончен, Рифкат Алимханов приступил к организации лаборатории…»

6 сентября 1963 г. Из этой же статьи К. Теплова:

«…наконец, были изготовлены пуансоны и матрицы для оттиска фальшивых золотых десятирублевиков.

Алимханов сам приготавливал металл для будущих «золотых» монет. По понятным причинам мы не будем описывать состав сплава. Скажем лишь то, что из этого сплава он изготавливал так называемые «лепешки», выдавливал оттиск монеты и методом электролиза покрывал его высокопробным золотом. И появлялась «золотая» монета, на одной стороне которой явственно виднелся герб Российской империи, а на другой стороне — изображение самодержца всея Руси»…

К сожалению, при подготовке этой статьи к печати из нее титаническими усилиями бдительных редакторов, от ужаса всегда мчавшихся впереди обязательного цензурного надзора, вылетели несколько ключевых фраз. Например:

«…досконально изучив Уголовный кодекс, Р. Алимханов убедился в том, что статья 87 УК РСФСР к нему отношения не имеет и золотые червонцы образца 1892–1896 годов не являются ни валютой, ни металлической монетой Государственного банка СССР…»

Ну не мог знать Рифкат Алимханов, что спустя год после начала его деятельности эта же статья УК РСФСР без каких бы то ни было внятных оснований будет усилена до самого высшего злодейского предела!

Выпал и один забавный эпизод.

Вернее, не столько «выпал», сколько его вышвырнули при окончательной московской правке. Что это, дескать, за хиханьки и хаханьки в серьезном заказном проблемном очерке?!!

Речь в этом эпизоде шла о следственном эксперименте с «золотыми» червонцами Рафика-мотоциклиста. То есть — подследственного Рифката Шаяхметовича Алимханова все-таки.

«…обвиняемого по статье 87 УК РСФСР, части второй… А с применением редакции Закона Верховного Совета РСФСР от 25 июля 1962 года…»

Короче говоря, по этой новой редакции Закона Верховного Совета Рафику-мотоциклисту грозил РАССТРЕЛ.

— Вот из-под этого его надо срочно уводить… — туманно и негромко сказал Николай Иванович Зайцев. — Такой паренек — один на сто миллионов.

— Он, может, Ломоносов наших дней, — добавил Леха Петраков. — А то и так уж — ни вздохнуть, ни пернуть.

Костя Степанов промолчал. Делал вид, что вчитывается в последнее донесение одного из своих особо ретивых информаторов.

А Кириллу Теплову вдруг причудился он сам — в детстве… Пяти… или шестилетний, больной, с замотанным горлом, температурой… И холодный мраморный подоконник в их довоенной квартире на Чайковского… Вспомнил соседа с третьего этажа — огромного, наголо бритого дядю Шуру…

— Можно сказать? — неуверенно спросил Кирилл.

Степанов не ответил. Вчера, как и сегодня, допросы и очные ставки затянулись глубоко за полночь, и когда Костя под утро вернулся домой на Петроградскую, он увидел, что от него ушла жена. И увезла восьмилетнюю дочь Лизу.

«Я люблю другого человека. Пожалуйста, оставь нас в покое».

Вот и все, что было написано на листе ученической тетрадной бумаги в косую линеечку. К кому она ушла, Костя знал.

— Черт подери! Можно мне наконец сказать? — раздраженно проговорил Теплов.

— Нет. — Степанов даже не поднял глаз от донесения.

И подумал, что с «тем человеком» ей, конечно же, будет лучше.

— Мы же с самого начала договорились с тобой, что ты будешь только наблюдать и помалкивать, — сказал он Теплову.

Теплов выскочил из-за стола, задохнулся от возмущения:

— Я при ваших подследственных хоть слово проронил?! Уже месяц я, как мудак, торчу здесь день и ночь! Вы работаете, и я работаю!