Читать интересную книгу Шарманщик - Виталий Вавикин

– Наши врачи подключали электроды к их нервным окончаниям и отдавали пульт, регулирующий подачу электроэнергии, нам. Азиаты называли это «кристально чистая боль». Когда слова и унижения не помогают, а они никогда не помогают, это остается тем единственным, что может развязать человеку язык. Электричество пронзает твои нервные окончания, добирается до самых костей и остается там до тех пор, пока проводящий допрос не пожелает прекратить это. Минута, час, десять часов… Боль рано или поздно ломает любого. Боль без надежды на смерть. А унижения – это лишь детские игры. Ты удивишься, узнав, как низко может пасть человек. Думаю, каждый из нас способен превратиться в грязное животное, в свинью и убедить себя, что это необходимость. Но вот с болью никто не поспорит. Как думаешь, сколько времени ты бы смог продержаться?

– Не знаю, – признался Олег. Скопившаяся слюна стояла поперек сжавшегося горла и не желала проходить внутрь.

– Ты ведь не был на войне, так?

– Да.

– Почему?

– Я работал журналистом… – Олег замолчал, угадывая следующий вопрос. – Может, из меня получится и не самый удачный пример патриотизма, но я никогда…

– А кто сказал, что тебя обвиняют именно в этом?

– Вы сказали, – он наконец-то сглотнул.

Раш улыбнулся.

– Сразу видно – журналист. Зубы как у шакала. Только и ждут, чтобы вцепиться кому-нибудь в глотку.

– Я просто пытаюсь хорошо делать свою работу.

– А Нина? Она тоже делала свою работу, когда передавала тебе сведения о военных событиях?

– Я не знаю. Она просто рассказывала мне об этом и все. А ей… – Олег вздохнул. Не нужно было ему говорить об этом, но он не мог ничего придумать. – А ей рассказал обо всем этом ангел.

– Ангел? – Раш удивленно поднял левую бровь. – Это какой-то псевдоним или что?

– Это тот, что спускается с неба и вещает голосом Божьим.

– С неба…

– Так говорила мне Нина, – пожал плечами Олег.

– И ты, конечно же, ей верил?

– Нет, но…

– Но трахать ее тебе нравилось.

– Да.

– Эх, пропустить бы через тебя ток для профилактики!

* * *

Анна вжалась в стул и стиснула колени, с которых предательски сполз подол юбки. Хэнзард молчал более получаса. Склонившись над столом, он что-то записывал в ее личное дело, иногда меняя ручки, что-то подчеркивая и делая какие-то пометки карандашом.

– Если я вам мешаю, то могу подождать в коридоре, – решилась сделать предложение Анна.

– Не мешаете, – заверил Хэнзард, не отрываясь от своих записей. – Вот, – он достал из кармана сложенный лист бумаги. – Заполните пока, если не сложно.

– Что это?

– Гарантия на моего чихуахуа.

– Гарантия на чихуахуа? – руки Анны похолодели. Да что же это все значит?!

– Вот ручка, – сказал, не поднимая глаз, Хэнзард. – Если будут вопросы, спрашивайте. Думаю, скоро я уже буду знать эту процедуру лучше, чем свою работу, – он откашлялся в кулак, посмотрел на часы, извинился и сказал, что ему нужно отойти. – Надеюсь, к моему возвращению вы уже закончите.

Дверь за ним закрылась, но не на ключ, по крайней мере, Анна не услышала щелканья замков. Тишина. В соседнем кабинете кто-то разговаривал, но стены сжирали слова, не оставляя даже обрывков. Лишь только фон, напоминающий о том, что где-то есть жизнь. Анна взяла оставленную Хэнзардом ручку и посмотрела на незаполненный гарантийный талон. «Наблюдают ли сейчас за мной? Конечно, наблюдают! Может быть, именно сейчас какие-нибудь сложные приборы сканируют мой мозг, выявляя склонность к заговорам и политическим возмущениям. Что ж, ну и хорошо. Пусть сканируют сколько угодно! Они все равно ничего там не найдут!»

– Анна Каплан? – спросил агент Раш. Анна вздрогнула, почти взвизгнула.

– Извините, я не услышала, как вы вошли, – сказала она.

Раш кивнул и повторил вопрос. Достал блокнот, точно такой же, как у Хэнзарда, и сделал пометку.

– Ваш любовник сейчас за стенкой, – сказал он, усаживаясь за стол.

– Олег? – Анна тупо уставилась на серую стену.

– С другой стороны, – сказал Раш.

Анна кивнула. У противоположной стены стояли железные шкафы с надписью «Защищено от огня». Раш достал из стола проигрыватель и включил принесенную Хэнзардом из квартиры Анны запись:

Конец.Конец печали.Я заплатил за твои ошибки.Выделенный тебе лимит времени исчерпан.Настала пора сменить тебя на посту.Я видел страдания.Я видел нужду.Я видел, как лжецы и воры злоупотребляют властьюс целью наживы.Я надеялся, я верил.Но, сдается мне, это был обман.Ты заплатишь за то, что ты сделал…

– Это всего лишь песня, – говорит Анна.

– Вот как? – Раш не мигая смотрит ей в глаза и задвигает о политике.

– Причем тут это? – спрашивает Анна, но слова агента настолько неоспоримы, что она уже сама сомневается, что слушала эту песню, потому что ей нравилось исполнение. Может быть, действительно что-то было? Что-то в содержании. Что тронуло ее. – В чем обвиняют Олега? – спрашивает она, а Раш пропускает это мимо ушей и начинает рассказывать о том, как проводил пытки военнопленных во время войны с Сересом…

Глава вторая

Павел был высок и худощав. Годы войны и последовавшие за ней годы правления добавили седины и сердечных шумов, но, в сущности, он остался таким же, как много лет назад, когда Селеста поднялась по старой деревянной лестнице и постучала в дверь его обветшалого дома. В ту ночь они занялись любовью и потом долго не могли заснуть, вспоминая свой скоротечный роман, оставшийся в далекой юности, но отнюдь не забытый.

– Я должна тебе кое-что рассказать, – сказала тогда Селеста, садясь в кровати.

Время уже коснулось ее тела дланью неизбежности, оставив неизгладимые изменения, но они почему-то не отталкивали Павла. Наоборот, он знал, что такие же изменения происходят и с его телом, и осознание этого делало его еще ближе с этой женщиной. Он смотрел на ее тронутое морщинами лицо, небольшую грудь, выцветающие глаза и понимал, что любит еще сильнее, чем много лет назад.

– У меня было видение, – сказала она, вспомнила, что неодета, и прикрылась одеялом. – Только пообещай, что не будешь смеяться.

– Обещаю.

– Я видела ангела. Он был совершенно не похож на обычного ангела, но я знаю, что он был именно ангелом. Потому что он знал, понимаешь? Знал о моих чувствах, знал о нас. Он смотрел на меня, и я чувствовала себя открытой книгой, которую читают его темные глаза.

– Я думал, у ангелов голубые глаза.

– Ты обещал не смеяться!

– Я и не смеюсь. Я рад, что ты здесь, и это главное.

– Да, – Селеста поджала губы. – Ангел сказал мне еще кое-что… – она посмотрела на Павла, взвешивая его силу и стойкость духа. Нет, ничего не изменилось. Он тверд и решителен. Поэтому она рассказывает ему о бедствиях и несчастьях, о которых предупреждал ангел.

– Так вот почему ты здесь, – мрачнеет Павел.

– Я здесь, потому что я хочу быть здесь, – говорит она, и он верит. Не ангелу, не словам, а ей…

Война начинается через четыре года. Долгая, непредсказуемая. Люди мрут, как урожаи в засушливый год. Нанобомбы сжигают мозги солдат, уничтожают мирных жителей, хотя никто уже не мирен. Желание убивать овладевает всеми. Оно блестит в глазах крестьян и правителей, шлюх и святых. Война – это безумие, и безумие это заразнее эпидемии гриппа. Война проникает в кровь каждого своим бесконечным эхом и остается там, и никакие препараты не помогут. Руки сжимают винтовку, и сердце бьется сильнее, предвкушая кровавую жатву. Умрут все, кроме тебя и тех, кого ты любишь. Хаос сильнее порядка. Истина беспомощна, когда оппонент целится в твое сердце. Здравый смысл бесполезен, когда держишь на руках своих убитых детей и жен. Бежать по выжженной земле, уничтожая всех, кто по ту сторону окопов, – вот что движет тобой, когда хаос проникает в кровь. И это история, в которой остаются единицы, но вершат ее миллионы и миллиарды. Бесконечность длиною в оружейный выстрел. Слушай эхо – оно и по сей день звучит в твоей душе и приходит в твою спальню, когда ночи становятся невыносимо долгими. Война, которая принадлежит миллиардам. Война, которая принадлежит тебе. И ты уже никогда не сможешь поверить, что все закончилось. Мир поверит, а ты нет. И неважно, кем ты был: военным фотографом или солдатом, выжигающим деревни с грудными детьми. Это всегда будет с тобой. Моисей был прав, отправившись с рабами в пустыню и странствуя там до тех пор, пока не сменилось поколение и не родились новые, свободные люди, которые никогда не были рабами. Так и война – память о ней никогда не закончится, пока свидетели ее не уступят место тем, кто будет читать об этом в книгах истории. И будут они помнить об этом, но не будут знать. Потому что бессмертны в этом мире лишь знания. Чувства умирают вместе с вами. И нет никакого божественного воскрешения. Все уходит в пустоту и густую всеобъемлющую тьму. Абсолютно все…