Читать интересную книгу Временно исполняющий - Вадим Данилов

Достигли площадки, показавшейся после тесных траншей очень просторной. Отсюда шел крутой лаз в землянку. У входа сидел с перебинтованной головой, в расстегнутой гимнастерке боец. Кивнув ему, Долгополых спросил, что тут можно увидеть, если подняться на бруствер.

— Ничего, — прохрипел простуженно боец.

— Как ничего?

— А так… Фриц увидеть ничего не даст, сразу уложит.

Спустились в землянку, там, сидя у стены, дремал лейтенант с автоматом на коленях.

— Здравствуй-здравствуй, старшой, — сказал он в ответ на приветствие Долгополых, умудрившись как-то разглядеть его петлицы в пробивающемся сверху тусклом снопе света. — Артиллерист, говоришь? Не в помощь ли нам?.. Тяжелая батарея? Да ну ее.

Лейтенант пояснил, что командует ротой, в которой осталось пять человек. И роту выбила не эта батарея. Она швыряет свои снаряды по тылам и пусть себе швыряет, чтобы тыловики не забывали, что числятся на фронте..

— А ты что, хочешь ее накрыть? — спросил он с немалым удивлением. — Не получится. С «кукурузников» надо ее бомбить. А «кукурузников» теперь не слышно, видно, куда-то перебросили…

Помолчали. Лейтенант снова закрыл глаза. Потом очнулся как от толчка:

— Или тебе очень надо? Так постреляй… Не глядя. Я покажу по карте, где она примерно. И акт подпишу: подавлена, выведено из строя столько-то солдат противника. Вот и все, старшой.

Лебеденков не знал о введенном недавно порядке: выпустил такое-то количество снарядов — отчитайся, представь подписанный начальником стрелкового подразделения акт, свидетельствующий, что боеприпасы израсходованы не зря. Однако без труда сообразил, о чем идет речь, и с интересом воззрился на своего командира.

— Спасибо и на том, — ответил старший лейтенант. — В акте пока не нуждаюсь. А понадобится, обязательно к тебе приду. Ну будь…

Вылезли из землянки. Постояли, прищуриваясь от света. Раскаленный воздух был недвижим. Должно быть, и фрицев сморила жара.

— Тихо-то как, — полушепотом произнес дядя Вася. Это были его последние слова.

Через бруствер перелетела граната, похожая на консервную банку, но с длинной деревянной ручкой. Шлепнулась и, шипя, закружилась у самых ног застывшего в ужасе Лебеденкова.

Рисунки А. Банных

— Назад ее, назад! — прохрипел, бросившись к нему, боец с забинтованной головой. Но его опередил старший лейтенант. Он отшвырнул Лебеденкова, мигом схватил деревянную ручку и бросил гранату обратно… Сколько раз у скольких уже получалось так, что граната с длинной деревянной ручкой возвращалась назад к немцам. На сей раз не получилось (бросить бы на секунду раньше!), взлетела и тут же оглушительно треснула, больно ужалив лежавшего Лебеденкова в плечо.

Он вскочил и, ощутив под ладонью липнувший, теплый рукав гимнастерки, испуганно огляделся. Увидел лежавшего навзничь старшего лейтенанта. Голова его неестественно далеко запрокинулась назад, поэтому не было видно лица. Лебеденков, почувствовав озноб, пошел к вытянувшемуся в такой необычной позе командиру батареи, едва переставляя ноги, словно выжидая, что вот-вот он поднимется и скажет: «Ну ладно, хватит… Двинулись дальше».

Бесформенное лицо старшего лейтенанта кровоточило. Лебеденкову стало страшно, очень страшно, почти так же, как в то утро на батарее, когда он плакал и грыз землю. Только к тому ужасу прибавилось теперь отчаяние: не стало человека, в котором он, сам того не сознавая, видел не просто старшего, распоряжавшегося им, но и самого близкого человека. Лебеденков остался вовсе незащитимым.

Стоя, потупившись, над коченеющим трупом, он впервые в жизни не боялся покойника. Стоял и неслышно, едва шевеля губами, шептал: «Как же так, как же так…» Он не хотел отрывать взгляда, не хотел видеть ни площадки, только что казавшейся такой мирной и чистой, ни траншей, ни этого бесчувственного, с выцветшими глазами, почерневшего, как смоль, бойца.

Когда Лебеденков издал звук, похожий на стон, боец толкнул его в спину:

— Эй, ты!

Лебеденков обернулся:

— А?

— Ты что, чокнутый? Или первый день на войне? Унести его надо.

— Куда унести?

— Куда, куда… Куда-нибудь. Закопать надо. Не валяться же ему здесь.

— Не-ет, — выдавил глухо Лебеденков и вздрогнул, как от удара плетью. Оп снова похолодел от ужаса, представив, как сам станет закапывать старшего лейтенанта и один потащится по нескончаемым траншеям, полным свистящих, летящих в него одного пуль. И как он разберется в бесчисленных переходах, если шел сюда, не видя впереди ничего, кроме надежной, покачивающейся спины командира батареи?

Из землянки вылез командир роты. Увидел мертвым своего недавнего собеседника, присвистнул:

— Судьба-индейка…

Позвал еще одного бойца и указал:

— Вон там, за батальонным КП, артиллеристы сидят… Отнесите его туда. — Подумал секунду. — Постойте, сам с вами пойду.

За батальонным КП сидел на своем наблюдательном пункте командир пятой батареи лейтенант Заруднев.

11

Еще одной истиной, твердо усвоенной Костей Ватолиным с тех пор, как он решил, что посвятит себя службе в Красной Армии, было: дисциплина— прежде всего. Дисциплина железная! Соответственно жесткими должны быть средства ее достижения. Жесткими прежде всего по форме, не допускающими ни малейшего отклонения от Устава и раз и навсегда заведенного порядка.

Истину эту, безусловно, подтверждали — месяцы пребывания в училище, подтверждал ее каждым своим не только поступком, но и словом и жестом пунктуальнейший наставник лейтенант Абакумов. За нее, бесспорно, — не спускающий промашек майор Машковцев. Правда, его жесткость часто принимает обличие обыкновенной грубости. Но это неважно. Грубость, может быть, всего лишь одна из подходящих на войне форм жесткости, обусловленных противной природе человека обстановкой, в которой он должен жить и выжить, чтобы убить. Что такое в этой обстановке грубость, если ежеминутно рядом смерть!

Наверное, как раз из-за своей мягкости, рассуждал Костя, не стал командиром дивизиона старший лейтенант Долгополых. А Хабаров? Не мягок, нет. Зато слишком спокоен к некоторым проступкам подчиненных. А я, лейтенант Ватолин? Я ведь тоже не смогу?

Истина «дисциплина — прежде всего» подтверждалась по всем статьям и на командном пункте стрелкового полка, у майора Кормановского. Но с одной смутившей Ватолина оговоркой — на видимую жесткость здесь не было и намека. Никто ни на кого не повышал голоса, тем более не кричал. Никто, вырвав у телефониста трубку аппарата, угрожающе не вопрошал: «Куда смотрите…», или: «До каких, спрашивается, пор…», или: «Какого черта…». Все на вид было спокойно и размеренно, будто не на войне.

Командир полка всем без исключения говорил обычно «вы». На «ты» переходил в редких случаях, чаще всего, когда речь шла о каком-то чрезвычайно трудном, почти невыполнимом задании. Тогда он сухо, без лишних слов изложив задание, добавлял: «Очень тебя прошу».

Машковцев многим тоже говорил «вы». Но только перед строем, на многолюдных совещаниях или когда, отдавая приказ, хотел подчеркнуть его значимость. Бойцам, независимо от возраста, «тыкал». И командирам «тыкал». Но не в этом даже было главное. Главное в том, что в ответ на его «тыканье» командир, стоявший по стойке «смирно», чаще вовсе вытягивался, по выражению Сени Синельникова, «как гад перед солнцем», чувствовал себя маленьким-премалень-ким и ждал нагоняя. Услышавшего же от Кормановского «Очень тебя прошу» так и подмывало ответить: «Я тебя не подведу».

Еще удивило Ватолина впервые услышанное им в армии обращение по имени-отчеству, когда случайно попал на КП стрелкового полка. Даже сержант-ординарец отвечал майору: «Слушаюсь, Михаил Эрастович!» Куда уж дальше! По книгам и кинофильмам Костя знал, что такое интеллигентско-барское обращение по имени-отчеству бытовало в среде царских и белогвардейских офицеров. Но уместно ли оно в Красной Армии? И тем не менее, явившись снова в блиндаж командира стрелкового полка, лейтенант не почувствовал никакой неловкости, когда услышал:

— Здравствуйте, Константин Сергеевич.

У Ватолина разом снялся тяжкий груз Неприятных воспоминаний о первой встрече, о тех минутах, когда он, Костя, мнивший себя «почти равным командиру стрелкового полка», сидел вот здесь, на этом табурете, грязный, оглохший, жалкий.

Теперь он пришел в новеньком диагоналевом обмундировании, в яловых сапогах и в фуражке, слабо надеясь хоть этим показать, что то был случайный эпизод и он, лейтенант Ватолин, не совсем тот, за кого его в первый раз приняли.

Майор, кажется, не обратил ни малейшего внимания на новое обмундирование.

— Что же вы стоите у порога? Пожалуйста, к столу. Поделюсь заботами…

Пили чай с очень вкусным печеньем, подобного которому Костя не пробовал с времен довоенных. Майор говорил, лейтенант внимательно слушал.