Читать интересную книгу Маска одержимости: Начало - Р. Стайн

Я зажала обеими руками рот, пытаясь удержать смех внутри.

Борись со злом, Лу-Энн.

Я заставила себя действовать. Я бросилась вперед и ворвалась в шкаф. Моргая в темноте, я обнаружила старика — перехватив Полли покрепче за талию, он тянул ее… затаскивал все глубже и глубже в шкаф.

— Так одино-о-о-о-о-о-око… — простонал он.

— Ну уж нет! — крикнула я.

Обхватив Полли обеими руками, я вырвала ее из объятий привидения. А потом накинулась на него. Обхватила его за твердую костяную талию.

Из разодранного горла вырвался визг.

— Маска… Не-е-е-ет… Маска…

Вместе со мною он рухнул на пол.

Я услышала хруст костей. Из его груди со свистом вырвался воздух. Одна нога с треском отломилась и выскользнула из черной штанины.

Я поднялась с него. И в тот же момент его голова раскололась пополам. Череп отвалился от шейных позвонков. Откатился к стене и слепо уставился вверх провалившимися глазами.

Больше призрак не шевелился.

Полли стояла рядом, обнимая себя руками. Ее всю трясло. Глаза закатились так, что видны были одни белки.

Я бережно взяла ее под руку и вывела из шкафа на освещенный чердак.

— Ты в порядке, — прошептала я, ласково убирая с ее лица спутанные пряди волос. — Полли, теперь с тобой все хорошо.

— Спасибо тебе, Лу-Энн, — сказала она.

Я вцепилась в маску. Я знала, что сделала все, что положено. Спасение Полли от привидения — это неслыханно добрый поступок.

Я потянула ее обеими руками.

Снимайся. СНИМАЙСЯ.

Я пошарила под краем маски. Попыталась потянуть ее вверх. Сдернуть горячую, тесную маску с лица.

Нет.

Не поддается.

Пожалуйста… пожалуйста, снимись!

Спасения Полли оказалось недостаточно. А может быть, мистер Райт мне солгал? Не дал ли он мне неверный совет?

Нет. Зачем бы ему так поступать?

Он же эксперт по всяким маскам. Он должен знать, как избавиться от Маски Одержимости.

Я попробовала еще раз. Я тянула ее. Я выкручивала ее. Я щипала ее и дергала.

Не-е-е-е-ет!

Маска сделалась моей кожей. Моей кожей. Моей ужасной зеленой кожей.

Вой сирен нарастал. Полицейские вот-вот прибудут. Счет идет на секунды.

Я бросилась бежать. Два лестничных пролета. Потом — в коридор, оттуда — на кухню, а там уже и задняя дверь…

Я неслась со всех ног, сирены ревели в ушах.

Быстрее… Быстрее…

Я бежала по улице. Бежала мимо домов и дворов. Бежала, пока окружающий меня мир не превратился в сплошной поток черноты. Бежала в холодном свете октябрьской луны.

Бежала… Бежала…

Но куда?

Куда мне податься?

Часть третья

ИСТОРИЯ ДЕВИНА

1

Знаете, какие у меня три самые нелюбимые в мире вещи?

Размоченное печенье.

Домашнее задание.

Прогулка по тыквенному полю ночью.

И тем не менее я, Девин О`Бэннон, находился именно там, шагал через бескрайнее тыквенное поле холодной октябрьской ночью. На небе не было луны. А порывы ледяного ветра шевелили тыквенные побеги, отчего те шуршали и шлепались друг о друга.

И, в довесок ко всему, мои сестренки, близняшки Дэйл и Долли (обеим по шесть) семенили рядом. Дергали меня за руку, тащили меня через отвратительные клубки листьев и плетей, то и дело спотыкались, и пели, и смеялись над своим старшим и гораздо более умным братом — все как всегда.

Наверное, мне страшно хотелось домой, сидеть на диванчике у моей подружки Лу-Энн, перекидываясь с ней горстями попкорна и обмениваясь колкостями?

Догадайтесь сами.

Но, как я уже сказал, я был здесь, брел через тыквенное поле в компании сестренок. Моя Самая-Нелюбимая-В-Мире-Вещь-Номер-Три. Нелюбимая прежде всего потому, что тыквы очень жуткие. Нет, правда, вы их листья когда-нибудь видели?

Они, гады, здоровые. Толстые и круглые. Мне они напоминают бейсбольные перчатки. Так и кажется, что вот сейчас схватят, подтащат к себе и захавают. Как те растения-хищники, что мухами пробиваются.

А ведь эти толстые, гадкие листья еще и шумные. Когда налетает ветер, и они шлепаются друг об друга, звук такой, будто плещут в ладоши. Кошмар.

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп. Целое поле плещущих рук.

А знаете, чему они рукоплещут? Это они только что сцапали какую-то несчастную жертву и засосали в свои длинные плети.

Ладно, ладно. Положим, это неправда. Папа говорит, у меня слишком далеко убегает воображение. Ладно воображение — я бы и сам не прочь убежать подальше. Потому как тыквенная эта ферма — жуть жуткая с большой буквы «Ж».

Это я еще даже не начал говорить про плети. Они, по большому счету, почти не видны под толстыми хлопающими листьями. Чтоб вам, значит, было легче о них споткнуться.

Тыквенные плети длинные и толстые. Толще, чем змеи. Честное слово. И как раз на змей-то они больше всего и похожи. Длинные, толстые змеи с тыквами на конце.

Правда, гадость?

И это еще не все. Бродит здесь такой огроменный черный котяра, звать его Зевсом, и он следует за вами по пятам, куда бы вы ни пошли. У Зевса самый злой взгляд, какой я когда-либо у кого-либо видел. «Говорят, не повезет…». Такому и дорогу вам переходить не надо — глаз у него дурной.

И он повсюду беззвучно следует за мной. И наблюдает… всегда наблюдает.

Потом, миссис Барнс. Она домработница и повар в одном лице. Миссис Барнс крупная, круглая бабища с длинными черными косами, ниспадающими вдоль спины. Как все равно тыквенные плети.

Лицо у нее круглое, тело круглое. Будто из тыкв сделана!

Впрочем, это я зря. Так-то она славная тетка. У нее душевная, дружеская улыбка, мягкий голос, а еще она сегодня утром дала мне лишнюю горку блинов, и это было здорово.

Однако недостаточно здорово — ибо этой холодной октябрьской ночью, за неделю до Хэллоуина, я пробирался вместе со своими сестренками по бескрайнему полю тыкв.

— Ух, как здорово! — воскликнула Долли. И сплясала импровизированный танец на мягкой, вязкой земле.

Тяжело иметь младшую сестру-бестолковку.

И еще тяжелее — иметь двух младших сестер-бестолковок.

Впрочем, обе они премиленькие — с этими их светлыми кудряшками, большими голубыми глазенками, вздернутыми носиками, ямочками на подбородках и заливистым хохотком.

Папа называет их лепрекончиками.

Лепреконы живут по легендам в Ирландии, откуда он родом. И он считает, что это комплимент. Но я смотрел передачу про лепреконов, и там говорилось, что это такие мелкие злыдни, которые вытворяют всяческие пакости.

Долли и Дэйл затеяли хоровод вокруг большой тыквы, распевая какую-то дебильную хэллоуинскую песенку. Дэйл ухватила меня за руку и попыталась втянуть в хоровод.

Только черта с два.

Давайте по чесноку. Мне на этом поле было крайне не по себе. В смысле, темнота там была — хоть глаз выколи, а змеевидные побеги вполне могли скрывать полчища самых настоящих змей. И всякой прочей нечисти.

Короче, поле было — хоть ужастик снимай.

Тем не менее, я обязан был демонстрировать мужество — из-за девчонок. Я ведь старший брат и это моя обязанность, верно?

Я вырвался от них и отступил на пару шагов. Толстые листья прошуршали по штанинам джинсов. От этого у меня по спине пробежал холодок.

А потом, в темноте, я вдруг увидел пару горящих зеленых глаз. Кошачьих глаз. Зевс снова увязался за нами.

Девчонки отплясывали вокруг большой тыквы все быстрее и быстрее, напевая тоненькими голосками:

— Джек, Джек, Джек-Фонарик,Джек-Фонарик, о-жи-ви!О-жи-ви! О-жи-ви!Джек, Джек, Джек, Джек…

— «Оживи»? Вы что, издеваетесь? — крикнул я.

Они засмеялись.

— Где вы научились этой песенке? — спросил я.

— Сами сочинили, балда, — ответила Долли.

— Да, мы все время сочиняем песенки, — добавила Дэйл. — Почему бы тебе не поплясать с нами, Девин? Разве не классно танцевать в такой темноте?

— Ничего классного, — сказал я. — От слова совсем. Пойдемте домой. Холодно становится.

— Вовсе не холодно.

Ну вот, видели? Им как об стенку горох.

— Джек, Джек, Джек-Фонарик,Джек-Фонарик, о-жи-ви!О-жи-ви! О-жи-ви!Джек, Джек, Джек, Джек…

— Хватит петь! — гаркнул я. От их дурацкой песенки меня мороз продирал по коже. Меня трясло. Действительно трясло.

Слушайте, я же городской парень. Я рос в Нью-Йорке. В смысле, первые семь лет жизни. Пока мы не переехали в Дэйтон, штат Огайо. Фермерство не по мне.

Я до сих пор не мог поверить, что папа снял в аренду эту треклятую тыквоферму. Но он в прошлом году лишился работы. И чего только не перепробовал за последнее время, пытаясь найти способ заработать деньги.

Так что я стараюсь не жаловаться. Разве что напоминаю ему, как сильно ненавижу это место — раз так по пять-десять на дню.