Читать интересную книгу Посол Урус-Шайтана - Владимир Малик

Пан Мартын ничего не сказал. Только по измождённой жёлтой щеке медленно покатилась одинокая слеза и исчезла в давно не стриженных, обвислых усах.

Якуб снял повязку. Большой, как слива, нарыв на спине раненого блестел зловеще и багрово.

— Ну, держись, друг Мартын! Да укрепит тебя аллах!

В руках Якуба сверкнул нож.

Женщины убежали в дом. Яцько сморщился и, часто моргая, выглядывал из-за дверей. Арсен крепче прижал к себе Спыхальского, положил его голову себе на плечо. Дед Оноприй держал наготове кусок белого полотна и горшочек с мазью.

Якуб сжал зубы, твёрдо провёл ножом по нарыву. Спыхальский вскрикнул. Из раны хлынула густая, чёрная кровь. Что-то гулко щёлкнуло о топчан.

— Аллах экбер! Пуля?! — удивлённо и радостно воскликнул Якуб. — Это же чудесно, ага Мартын! Пуля вышла! Смотри!

Он вытер тряпкой окровавленную пулю, подал Спыхальскому. С лица Якуба не сходила радостная улыбка. Спыхальский тоже улыбнулся. Взял пулю, подержал на ладони, оглядел со всех сторон, а потом крепко зажал в кулаке.

— А, клята! Теперь ты у меня в руке, а не в груди! Выживу — привезу в подарок пани Вандзе… Скажу: «На, жинка, подарок от турецкого султана, чтоб он пропал! Это вшистко, что заработал на каторге турецкой…» Ух, как мне теперь хорошо стало! Уж не печёт под лопаткой… Дзенкую бардзо148 тебе, пан Якуб… Если и помирать придётся, то не страшно… Ибо легко мне стало… Поживём ещё, панове, поживём!

— Слава богу, ему полегшало, — прошептал дед Оноприй, намазывая кусок полотна коричневой мазью и прикладывая к ране.

Спыхальский облизал пересохшие губы и вытер ладонью вспотевший лоб. Ему и вправду сразу стало легче. И впёрвые за многие дни в его сердце загорелась искорка надёжды. Он попросил, чтобы его отнесли снова в комнату. Ему вдруг захотелось спать.

3

Спокойствие, радость и дух влюблённости поселились в беленькой хатке над тихой Сулой. Оба раненых — и Роман и пан Мартын — постепенно поправлялись. Прозрачная медвяная осень с багряным золотом лесов, бабьим летом и неповторимыми запахами опят, кисло-терпкой калины и приятного, горьковатого дымка на огородах долго была тёплой, сухой и содействовала поправке больных. Роман быстрее встал на ноги, а пан Мартын до самых филипповок149 лежал на кровати, и живой блеск очей и, главное, усы, которые постепенно, неведомо какой силой, снова начали набирать свой прежний огненный, особенно на кончиках, цвет и упругость, что поднимала их кверху, неопровержимо свидетельствовали о том, что дела бравого поляка пошли на поправку.

Он даже влюбился… в Стешу. Понимал, что безнадежно, но ничего не мог поделать с собой. Невольно с нежностью поглядывал на девушку, выпячивал грудь, подкручивал усы. Красота Стеши не на шутку встревожила впечатлительного и влюбчивого шляхтича. Однако девушка будто не понимала всего этого и не замечала пламенных, как думал сам пан Мартын, взглядов. Её глаза искали васильково-синие глаза Романа и с радостью встречались с ними.

Тогда пан Мартын обиженно отворачивался от Стеши и начинал беседу со старой Звенигорихой и дедом Оноприем. Излюбленной темой их разговоров были приключения Арсена в Турции и других далёких краях. Об этом Спыхальский умел рассказывать красочно и захватывающе. Конечно, если дома не было Арсена.

— Ваш сын, пани-матка, самый первый на свете рыцарь! — выкрикивал пан Мартын. — Однажды в бою возле турецкой речки Кызыл-Ирмак мы с ним вдвоём уложили не менее сотни янычар! Арсен набрасывался на них, как лев, как тигр, и крошил, бил, рассекал их саблей до пояса, нех буду проклят, если брешу!.. А на море! О, если б вы могли видеть, как он справлялся с разбушевавшейся стихией! Трое суток не выпускал из рук руля, пока не привёл корабль к берегу… Потом нас всех освободил из неволи турецкой, нечестивой… Привёл к родной земле и здесь, под Чигирином и на Днепре, храбро бился с нехристями, прославился среди товариства как непобедимый воин. Правду говорю, как перед богом!

Звенигориха всхлипывала, радуясь и страшась за сына. Дед Оноприй поглаживал красную от волнения лысину. А Стеша вся светилась от восхищения: вот какой у неё брат!

Но как только Спыхальский снова кидал на неё нежный взгляд, девушка отворачивалась или даже выходила из комнаты.

Роман тоже отворачивался, чтобы пан Мартын не уловил в его глазах весёлых искорок смеха. «Ну и пан Мартын, пан Мартын, — думал дончак. — Славный ты человечище! И удачлив во всем: и врага бить, и горилочку пить, и доброе слово впопад молвить… А вот засматриваться на Стешу — тут тебе, пан Мартын, зась150! Тут ты останешься с носом, ей-богу! Как только поправлюсь совсем, тут же зашлю сватов к Стеше… Славная девушка!.. И никуда я уже от Сулы не пойду: ни на Дон, где у меня ни кола ни двора, ни в родное сельцо под Тулой, где Трауернихт с меня живого шкуру спустит!» И он украдкой нежно поглядывает на Стешу, любуясь её красотой.

Арсен большую часть времени проводил со Златкой и Младеном. Младен уж совсем поправился и рвался в Болгарию. Но многие причины всё задерживали его: сначала рана, потом хотел дождаться Арсена с войны, теперь — все вместе решили, что поедет он после того, как Арсен и Златка обвенчаются и отгуляют свадьбу. Свадьбу же откладывали из-за болезни Спыхальского.

А когда Младен особенно остро тосковал по Болгарии, по своим гайдутинам и порывался в путь, Арсен говорил:

— Ещё успеешь, воевода, скрестить сабли с Гамидом!

— Ты же скрестил! — подкалывал Младен в ответ.

— Не все то можется, что хочется.

— Я не укоряю, Арсен. Даже рад, что Гамид остался живой. Отомстить ему — моё право!

Они долго и много говорили о будущем Златки, о возможности встречи с Младеном. Старый воевода обещал, что через несколько лет, когда рука уже не в силах будет держать янычарку, насовсем приедет в Дубовую Балку, где ему очень понравилось. Вспоминали Ненко, и каждый невольно думал о том, остался ли ага в живых после многократных штурмов Чигирина, или, может, сложил голову. А чаще всего вспоминали Анку, и эти воспоминания, грустные и светлые, ещё больше сближали их.

В жизни Златки и Арсена это было счастливейшее время. Миновали, канули в прошлое тяжёлые испытания и опасности, которые встречались на их пути. Отшумела, как грозовая ночь, опустошительная кровавая война… Их чувства, нежные, сильные, красивые, которые они не таили, переполняли молодые сердца. Златка расцвела ещё ярче. Глаза её, тёплые, синие, как летнее море, искали глаза Арсена и, встретив, не могли оторваться от них. Шутливо и с грустью она грозила милому, что поедет в Сечь и выпишет его из запорожского реестра, чтобы он всегда был с ней.