для университетских марксистов из либеральной элиты. (При упоминании этой элиты Уинстон выставлял большой палец из сжатого кулака и указывал им куда-то себе за спину и выше.) Но советский коммунизм оставался в годы великой холодной войны истинным идеалом тружеников всего мира и его отца в частности. (Уинстон при этом по-чегеваровски победно выбрасывал вверх сжатый кулак.) И этот идеал теперь сбросили на свалку истории. Уинстону было обидно за отца.
Его тянуло к шахтерским корням, к холмам Кента с невидимыми залежами угля. Во время прогулок среди памятных вех шахтерского прошлого этих холмов, под переменчивым и высоким небом Кента в голове у Уинстона стал созревать демонический план борьбы с буржуазным соседом, врагом его сада. Как сын шахтера Уинстон решил радикально изменить ситуацию, уйдя, так сказать, в андерграунд. Буквально. С отцовским кайлом он решил спуститься в самые недра графства Кент, у себя под лужайкой, чтобы продемонстрировать зловредному соседу, кто на нашей земле хозяин: сын кентского шахтера или заезжий иностранец. План требовал расчета. И решительности. Уинстон никогда в жизни не ошибался, потому что у него никогда не было шанса совершить ошибку. В юности все решения принимал за него отец. В его офисе все решения принимались без его участия. На этот раз он решил взять расчетную линейку, ватерпас и судьбу в свои руки. И строить туннель. Прямо из подвала своего дома в сторону врага-соседа – под его фундамент. Он подведет туннель под фундамент, и дом рухнет. Карфаген должен быть разрушен. Как Вавилонская башня, но изнутри, из шахтерской глубинки сознания Уинстона. Подсознание Уинстона подсказывало ему: он должен обратиться к духовным скрепам своих предков-шахтеров, к мотыге и кайлу, к отбойному молотку. Он залез в подвал дома и отряхнул пыль и паутину с набора шахтерских орудий своего отца. Долго примерял перед зеркалом брезентовые портки и куртку, кожаный картуз и каску с ремешком для лампы – ее надо было почистить и сменить батарейки. В течение пары недель он закупил все необходимые материалы: доски для креп и опалубки будущей штольни.
Он ложился спать после раннего ужина, просыпался около двух ночи и шел в подвал к шахтерскому забою. Все делалось по секрету, и поэтому ни о каком бремсберге с вагонетками речь не шла: землю он вытаскивал обратно в бельевой корзинке, а терриконик – то есть куча отработанной породы – образовался у него прямо в подвале. Надо было прокладывать квершлаг, стоя сначала на коленях, а потом практически в лежачем положении с кайлом в руках, без отбойного молотка (втолковывал мне технические подробности Уинстон, смакуя шахтерскую терминологию). Работа шла медленно, но верно – от полуметра до метра за ночь. Надо было рыть в обход водопроводных труб, кабелей и канализационного канала. Попадались кости и черепа – но не человеческие, а загадочных первобытных птеродактилей. Это Уинстона не смущало. Его предки были не птеродактилями, а кентскими шахтерами. Уинстон не сомневался в своих туннельных расчетах. Он считал, что это у него в крови, он был движим шахтерской интуицией отца. И вдохновлен героями романа Праткина.
Уинстон подсунул мне английский перевод этого загадочного романа, о котором никто в России никогда не слышал. Читался он как пародия на классический соцреализм сталинской эпохи. Но я предпочитал пересказ этой драмы самим Уинстоном. Про двух верных товарищей, друзей студенческих лет, разлученных сталинской пенитенциарной системой. Перед арестом они обнялись друг с другом и распрощались на всю жизнь, понимая, что больше никогда не увидятся. Один сидит в лагере в Приуралье, а его верный друг – в лагере Зауралья. Проходят годы. Идет строительство туннеля под Уральским хребтом. С одного конца туннель пробивают киркой зэки приуральского лагеря, а с другой стороны – зэки зауральского лагеря. Они роют туннель вслепую, как кроты, не понимая, что движутся навстречу друг другу. И вот, когда рушится последняя перегородка в туннеле и происходит эпохальная встреча двух строительных бригад, кого же видит перед собой бригадир зэков Приуралья? Он видит перед собой своего любимого товарища – бригадира зэков Зауралья! А по репродукторам диктор Информбюро извещает народ о кончине вождя всех народов товарища Сталина. В этот момент в глазах у Уинстона стояли слезы. Он инстинктивно сжимал мою руку в своих ладонях.
Трудно сказать, кого мечтал встретить Уинстон в конце туннеля. Его личная жизнь была для меня загадкой. Он рыл, чтобы защитить свой сад, которому нужен был солнечный свет. Он боролся с тенью. Он лез во тьму с кайлом в борьбе за свет. Весь мир насильно мы разрушим до основания. Он рыл и рыл. И дорыл. Он утверждал, что ошибка в траектории туннеля была всего лишь на мизерное количество градусов широты и долготы. В который раз он объясняет мне с клочком бумаги и карандашом в руках про меридианы и параллели, углы и расстояния от центра Земли до Солнца и Луны. Так или иначе, Уинстон не подозревал, что дюйм за дюймом, ярд за ярдом его туннель стал загибаться и уходить незаметно в сторону от дома зловредного олигарха к углу сада с кампанулами и лупиносами. Ближе к осени из подвальной шахты повеяло сибирской мерзлотой. Но Уинстон бесстрашно продвигался вперед и вглубь, продираясь с кайлом, мотыгой и совком через разные срезы пород, сквозь глину и известняк, аллювиальные отложения и покровные суглинки, бикарбонат кальция и, возможно, залежи парацетамола. По его расчетам, накануне Рождества он был уже у цели и заготовил бутылку шампанского, чтобы отметить победу. Последний удар, и дом врага, лишенный фундамента, должен был рухнуть и превратиться в обломки самовластья. Добравшись до конца туннеля, Уинстон вдарил кайлом по прослойке «доломитов и петролита из каустобиолитов биогенного происхождения» (как говорилось в отчете геодезиста). И тут же из-под кайла ринулся на него, как черная пантера, фонтан нефти, пробил корку почвы и вышвырнул тело Уинстона наружу. Нефтяной выброс был такой мощности, что Уинстон взлетел на воздух метра на четыре.
На лужайке Уинстона до сих пор запаркована аварийная машина, типа пожарной, с агрегатами, лебедками, тросами и складными лестницами. Черный фонтан запломбировали в гигантский стальной скафандр, вроде миниатюрной водонапорной башни. С утра до ночи по лужайке расхаживают геологи, инженеры-нефтяники и специалисты-геофизики. Они вбивают в почву шпунты и гигантские сверла, похожие на термометры. Они, по словам Уинстона, решают, возможен ли на его территории «повторный выброс». Они топчут почву, где дремлют ростки анютиных глазок, соленых огурцов, маринованных лупинусов и любимой кампанулы. Но Уинстона цветочки больше не волнуют.
«Вопрос в том, – сообщил он мне на днях с важной миной на лице, – какой из трех методов нефтедобычи, в