Читать интересную книгу Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое - Николай Варенцов

Вернувшийся Николай Николаевич нашел свой американский замок у двери сломанным, которому он придавал большое значение в его прочности, а в квартире дверцы шкафов, комодов и ящики в столах все открытые, вещи, белье, платье разбросанные на полу. Николай Николаевич побежал к дворнику с приказанием оповестить полицию; [полиция], немедленно явившаяся, приступила к составлению протокола, где было выяснено, что грабители искали денег и спрятанных процентных бумаг, выбрасывая вещи из шкафов, комодов и дойдя до ящика, где находилось грязное белье, жулики, нужно думать, чем-то напуганные, выбросили из ящика только верхний слой грязного белья, а на дне его лежали пачки процентных бумаг, и таким образом Николай Николаевич оказался спасенным от потери нескольких сот тысяч рублей. Грабители только успели захватить большое количество золотых и серебряных табакерок, старинных золотых монет, доставшихся ему от отца, столовое серебро и двое французских часов из черной бронзы художественной работы, купленных моим прадедом Марком Никитичем во время 1812 года, нужно думать, из дворца какого-нибудь очень важного и богатого барина.

Пристав, составлявший протокол, рассказывал мне: впервые пришлось видеть такую квартиру, как жил Николай Николаевич: пыль покрывала пол и все вещи по крайней мере на вершок, протоптанная тропинка шла от парадной двери к его кровати; когда он вошел в квартиру, то фуражку, только что им купленную, положил на подзеркальник, она оказалась окончательно испортившейся от въевшейся в нее пыли, и ее не пришлось больше носить.

В начале 1890-х годов Николай Николаевич оказался в большом смущении: разгром квартиры, несмотря на крепкие американские замки, показал, что он не обеспечен от дальнейших таких же покушений, ссора его с армянином Власовым из-за мнимого покушения на жизнь его, а главное — в довершение всего — он мог очутиться сидящим в тюрьме из-за того, что на одну из его жалоб к мировому судье на одного из своих квартирантов было вынесено постановление об оправдании подсудимого, а жалобу Николая Николаевича признал судья недобросовестной, а такое решение давало право оправданному привлечь в свою очередь Николая Николаевича к ответственности, с угрозой посадить в тюрьму.

Все эти беды заставили Николая Николаевича решиться продать дом, о чем он сообщил мне, с предложением: не куплю ли я у него за 60 тысяч рублей. Я, не доверяя солидности и прочности стройки, отказался. Через несколько месяцев узнал, что он продал кожевнику Ивану Дементьевичу Реброву за 50 тысяч рублей, да еще дал ему право заложить этот дом от своего имени, с тем что вырученные деньги от залога поступают к Реброву, а он из них уплачивает ему 50 тысяч рублей. Ребров заложил в Кредитном обществе за 90 тысяч рублей и получил дом и еще 40 тысяч рублей*.

*Нужно сказать, что земля Николая Николаевича представляла очень неправильную форму клина, широкий ее конец по Старой Басманной выходил на Гороховскую улицу шириной меньше сажени, и этот конец представлял малую ценность за невозможностью что-либо на ней построить. Этот узкий конец земли был завален землею, вынутой при стройке дома Николаем Николаевичем, и образовался бугор, препятствующий стоку дождевой воды с моей земли из-за уклона в бугор, отчего у меня на пустопорожней земле образовался застой воды, которая разлагалась и портила воздух. Я приказал в бугре прорыть канавки, на что не было возражения со стороны Николая Николаевича. Но когда Ребров купил дом, его первое приказание было засыпать канавки, вследствие чего у меня опять начался застой воды, не имеющей никуда выхода.

И.Д. Ребров явился ко мне и в весьма резкой форме указал мне на скопление воды, с требованием, чтобы этого не было, иначе он примет меры, нежелательные для меня. Я попросил его разрешить прокопать канавки, как они были при Николае Николаевиче, он ответил: нет, он этого разрешить не может. Тогда я ему предложил: «Продайте мне десять двадратных сажень земли, она вам совершенно не нужна», — предполагая, что назначит мне цену тысячу, ну, по крайности, 2 тысячи рублей. Он с усмешечкой ответил: «Извольте, так и быть, за двадцать тысяч рублей я вам их продам». Я был поражен его нахальством, и мы расстались недовольные друг другом.

Поверенный, к которому я обратился за советом, сказал: «Дом родовой, внесите в депозит Окружного суда пятьдесят тысяч рублей, что Ребров заплатил Николаю Николаевичу, и еще десять тысяч рублей на предполагаемые затраты на ремонт дома во время его владения, с представлением оправдательных документов на израсходованные им суммы». Я так и поступил. И.Д. Ребров явился ко мне уже не фоном 3*, как это было при первой нашей встрече, у него был вид прибитый, с поджатым хвостом собаки. Он начал умолять меня о прощении за его поступок, отдавая мне 10 кв. сажень бесплатно, чтобы только я не отнимал бы дом у него. Наконец он зарыдал и бросился передо мной на колени. Видя его такое переживание, бывшее, несомненно, искренним, я пожалел его и сказал ему: «Я готов исполнить вашу просьбу, но все-таки вас накажу: вместо десяти квадратных сажень вы отдайте мне шестьдесят квадратных сажень с находящимся деревянным двухэтажным домом, кроме того, отнимаю у вас право иметь окна на мою землю, что было разрешено Николаю Николаевичу при совершении раздельного акта, и за все это уплачу вам две тысячи рублей». Он вскочил от радости и бросился меня униженно благодарить.

И.Д. Ребров, провладевши домом лет с десять, продал какому-то инженеру-строителю из евреев, как я слышал, за 160 тысяч рублей; инженер выстроил два каменных небольших дома на дворе и сломал особнячок, где жил мой дед, и на этом месте построил трехэтажный дом, с одним фасадом бывшего дома Николая Николаевича, и продал потом за 320 тысяч рублей, наживши на этой операции, как говорили, около 80 тысяч рублей.

После продажи дома Николаем Николаевичем я с ним больше не встречался; мне его видеть не хотелось из-за боязни, что он мое посещение сочтет за заискивание в получении от него наследства, зная его болезненные мысли с навязчивыми идеями.

В 1902 году, будучи в Баку проездом в Среднюю Азию, получил телеграмму от Н.А. Найденова с извещением о кончине Николая Николаевича.

Вернувшись в Москву месяца через полтора, узнал, что Николай Николаевич сильно захворал и, будучи в бессознательном состоянии, был увезен его племянницей, а моей двоюродной сестрой Надеждой Ивановной Пановой к себе в дом, поручившей лечение его своему деверю доктору Владимиру Алексеевичу Панову 4*, выдавшему нотариусу удостоверение, что Николай Николаевич находится в полной памяти и в здравом уме. Было составлено духовное завещание, где он оставляет все свои деньги церквам и монастырям, за исключением 50 тысяч рублей, поступающих Н.И. Пановой. Душеприказчиками были назначены обер-прокурор Св. Синода Победоносцев и Саблер. Как для меня, так и для многих других родственников и знакомых, знавших Николая Николаевича, было ясно, что Николай Николаевич при его взглядах на монастыри не мог оставить им свои деньги, он неоднократно мне говорил: «Вы мой наследник», — да и по закону я им был. Советовали начать дело о расторжении духовного завещания, так как Николай Николаевич даже, как казалось при полном здоровье, был уже несомненно душевнобольной. Не желая быть обвинителем своей родственницы в уголовном преступлении, я не пожелал начать процесса. Надежда Ивановна еще при жизни была наказана за свой поступок: получив от матери дом и большую часть ее денег, она жила хорошо и в довольстве, но, поступив так с завещанием Николая Николаевича и получив 50 тысяч рублей, ее положение сильно изменилось, уже к 1912 или 1913 году она осталась без дома, без денег и очутилась в богадельне Купеческого общества имени Петра Алексеева, учрежденной в память ее дедушки, и была помещена в комнату, где она родилась, то есть в спальню ее матери, когда Алексеевы еще блистали своими богатствами 5*. Даже выданные ей опекунами 500 рублей на постановку памятника на могиле Николая Николаевича она не исполнила, что пришлось сделать мне, после того, как я увидал, в какой заброшенности была могила.

Я вспоминаю о Николае Николаевиче с большим уважением: при разделе родового имущества он мог бы легко обделить меня, оставив имущество за собой по оценке земли и строений городской управой, ценой, очень дешевой [в сравнении] с действительной стоимостью, по преимущественному праву старшего наследника, но он этого не сделал, хотя он мне и говорил о своем праве, а предложил сделать так: «Назначаю стоимость имущества по такой-то цене, если желаете, можете оставить его себе, уплатив мне мою часть по этой цене, если вы на это не согласны, то я оставляю по этой цене за собой!»

В общем Николай Николаевич был хорошим человеком, честных правил, но выбитый из жизненной колеи двумя отказами отца от удовлетворения его желаний. Он вместо того, чтобы отнестись к ним с христианской кротостью, с признанием, что отец был морально прав, затаил злобу в сердце и ею в течение долгого времени питался и ее развивал, и, как обыкновенно в таких случаях бывает, он воображал себя несправедливо страдальцем и в конце концов он наслаждался своим злобостраданием, и оно наконец перешло к неотвязчивым мыслям, близко граничащим с сумасшествием 6*.