кораллового рифа, огибать которую было уже слишком поздно.
— Все паруса долой! — приказал он, надеясь этим уменьшить скорость корабля.
Стали опускать паруса, но корабль продолжал нестись с прежней скоростью. Слишком уж силен был ветер.
— Якоря в воду! — крикнул Дюмон Дюрвиль.
Два якоря упали в воду. Но ветер был так силен, что корабль продолжал нестись, волоча за собой якоря по твердому гладкому дну. Риф, о который с грохотом разбивались огромные волны, приближался с каждой секундой. Моряки уже не надеялись на спасение.
И вдруг якоря зацепились на дне за камни, цепи натянулись, словно струны, и корабль остановился. Риф был в десяти шагах от корабля.
Обрадованные моряки кидались друг другу в объятия, целовались. Но Дюмон Дюрвиль знал, что это только отсрочка. Стоит якорям соскользнуть, и через мгновение корабль будет превращен в древесную труху, в пыль. А разве можно при таком ветре положиться на проржавленные якорные цепи? Они не рассчитаны на такое напряжение.
Дюмон Дюрвиль стал разглядывать берег Тонгатабу. На берегу он увидел толпы островитян, нисколько не изменившихся с тех пор, как их видел д’Антркасто, голых, татуированных. Впрочем, одну важную перемену он все же заметил: почти у каждого вместо копья в руках было ружьё. Человек двадцать туземцев выволокли из леса на берег пушку и направили ее жерло на корабль.
Дюмон Дюрвиль почувствовал, что дело принимает совсем дурной оборот. Неужели несчастный корабль, оберегаемый от гибели двумя готовыми лопнуть якорными цепями, подвергнется еще, к довершению всего, обстрелу? Откуда у островитян такое вооружение?
От берега отделилась флотилия лодок и понеслась к кораблю. Несмотря на бурю, лодки с такой ловкостью, с таким бесстрашием неслись по волнам, что Дюмон Дюрвиль невольно почувствовал зависть и уважение. И все же до корабля добралась только одна лодка — остальные не рискнули подойти так близко к страшному рифу.
Из лодки на палубу поднялось десять человек — плечистые здоровяки с ружьями в руках. У девяти из них кожа была темная. У десятого была белая кожа.
— Добрый сэр, — сказал по-английски белокожий человек, обращаясь к Дюмону Дюрвилю, — разрешите вам представить двух могущественных властелинов острова Тонгатабу: вот великий вождь Тагофа, а вот великий вождь Палу.
Палу был жирный, пузатый, важный. Тагофа был тощий, жилистый, с хитрыми глазами.
— А меня зовут Томас Синглтон, — продолжал белый. — Я министр и пленник этих великих вождей.
Одежда Томаса Синглтона состояла из узкой рогожи, обмотанной вокруг бедер. На груди его были вытатуированы пальмовые листья.
Оставаться на корабле было слишком опасно, и Дюмон Дюрвиль хотел переправить своих людей на берег. Нужно было задобрить островитян, поэтому он принял своих гостей самым радушным образом. Палу и Тагофа получили множество топоров, ножей, стекляшек, и глаза их блестели от радости. Палу пожелал получить европейскую одежду, и капитан подарил ему красный генеральский мундир, в который толстяк тотчас же облачился. Улучив минутку, Дюмон Дюрвиль отвел в сторону Синглтона и объяснил ему, в каком катастрофическом положении находится корабль.
— Только не съезжайте на берег, — сказал Синглтон. — Пока вы на корабле, туземцы — ваши друзья, потому что у них одна пушка, а у вас сорок. Но, если вам придется покинуть корабль, вы погибли: Тагофа и Палу командуют двухтысячной армией, вооруженной ружьями английского образца. На берегу вас всех убьют. Они видят, что ваше судно в опасности, и радуются. Нет, я вам не советую съезжать на берег — оставайтесь на корабле. Быть может, цепи выдержат, и, если утихнет буря, вы спасены. А на берегу — верная гибель.
Дюмон Дюрвиль послушал Синглтона.
Шестнадцать суток ревел ураган, и шестнадцать суток корабль рвался с цепей, как дикий зверь. Шестнадцать суток моряков поджидала смерть.
Но цепи выдержали.
Синглтон и вожди оставались на корабле почти все шестнадцать суток. Вожди радовались сытной корабельной пище, а Дюмон Дюрвиль, боясь с ними поссориться, кормил их до отвала.
— Откуда у островитян столько ружей? — спрашивал Дюмон Дюрвиль Синглтона.
— Сюда за провиантом часто заходят китоловные и торговые суда, сэр, — отвечал Синглтон. — Прошли те времена, когда островитяне встречали белых, как друзей. Китоловы и купцы столько раз расстреливали их, что островитяне возненавидели белых. Здешние вожди — люди неглупые. Они приказали в уплату за провиант не брать ничего, кроме ружей. Капитанам волей-неволей пришлось отдавать им ружья. И вот за двадцать лет у них накопился целый арсенал.
— А как попала на остров пушка?
— Пушка им досталась в одно время со мной, — объяснил Синглтон. — Двадцать лет назад я был матросом на одном купеческом корабле. Наш корабль сел на мель возле острова Тонгатабу. Бо́льшую часть нашей команды во главе с капитаном островитяне заманили в лес и там убили. Нас на корабле осталось всего тридцать человек. С мели сняться мы не могли. Когда у нас вышла пресная вода, мы сдались. Захватив и разграбив корабль, островитяне свезли на берег и нашу единственную пушку.
— А что же стало с вашими товарищами? — спросил Дюмон Дюрвиль.
— Бо́льшая часть была убита еще в первый год нашей жизни на острове. Кой-кому удалось впоследствии попасть на проходившие мимо суда и уехать. Теперь я остался здесь один.
— А вы отчего не уехали, Синглтон?
— Ах, сэр! — вздохнул Синглтон. — Я живу на этом острове уже двадцать лет. У меня здесь жена и дети. Вожди обращаются со мной почти как с равным. А что меня ждет в Англии? Родные мои уже, верно, умерли, и денег у меня нет ни гроша. Видно, мне суждено умереть на этом острове.
На шестнадцатый день, 22 апреля, буря улеглась и ветер переменил направление. Якоря были подняты, и при громких криках моряков корабль отошел от рифа.
Дюмон Дюрвиль повел «Астролябию» в бухту, в которой останавливался д’Антркасто. Теперь, когда опасность миновала, он решил приступить к главной своей задаче — розыскам следов пребывания Лаперуза на острове.
Колдунья
Дюмон Дюрвиль обратился за помощью к Синглтону.
— Неужели у вас на острове нет ни одного человека старше пятидесяти лет? — спросил он.
Синглтон задумался.
— В центральной области острова живет одна старуха, по имени Томага, — ответил он. — Сколько ей лет, я не знаю, но она гораздо старше всех здешних жителей. Она дочь царя Тубо, который, по преданию, правил островом полвека назад. Островитяне считают Томагу колдуньей и раз в год съезжаются к ней на поклон.
— Ведите меня к ней, Синглтон, — сказал Дюрвиль. — Я хочу поговорить с Томагой.
Но отправиться в глубь острова было опасно. Дюмон Дюрвиль стал уговаривать обоих вождей, Палу и Тагофу, остаться на