Такой ответ не удовлетворил Ауриану, но она почувствовала, что ее вопросы начинают докучать преторианцам. Помолчав, она встряхнула несколько раз чашу о костями и все-таки отважилась задать еще один вопрос.
— Кто же этот человек, о котором все говорят день и ночь — этот Аристос?
— Хватит болтать! — притворно возмутился Юст. — Бросай!
Ауриана высыпала кости из чаши.
— Опять Венера! — вскричал темноволосый преторианец, рассматривая кости, словно это были его живые враги. — Девчонка с севера явно ухватила фортуну за хвост. Она обобрала меня начисто! Мои карманы пусты.
И он с расстроенным видом сунул за решетку еще одну медную монету.
— Если она и на этот раз выиграет, то я намекну центуриону, что пора проводить очередной обыск у невольников. Ну что ж, бросай в последний раз, варварская Цирцея! Проиграй нам, хотя бы ради приличия.
Ауриана убрала чашку с костями подальше от решетки, явно не спеша заканчивать игру, а затем, пронзая Юста взглядом своих прозрачных серых глаз произнесла:
— Скорее наступит конец света, чем я брошу кости, если вы не дадите мне ответ.
Она сама не знала, откуда у нее вдруг взялись силы дразнить этих преторианцев.
— Эти варвары настойчивы, будто мыши, не так ли? Она отгрызет нам руки, если мы не скажем ей, кто этот Аристос. Знаешь, Юст, им следует выставить Аристоса на этот дурацкий парад, ведь народ будет просто смеяться над этой жалкой кучкой пленников.
Ауриана в удивлении свела брови вместе.
— Он имеет в виду, что Аристос был тоже взят в плен на этой войне, — объяснил Юст. — Это случилось в самом начале, около года назад, но теперь он знаменит. Вот и все.
— В этой войне? Так он — один из нас? — возбужденно выдохнула Ауриана, всем телом подавшись вперед и засверкав глазами. — Но ты говоришь о нем так, как будто речь идет об одном из ваших вождей!
Эти римляне говорили загадками. По их словам выходило, что этот Аристос был приговорен к смерти, но в то же время обедал со знатными дамами. Он не был воином, но выигрывал сражения.
— Ну, для нас он вождь! Он…
Послышались быстрые, четкие шаги по каменному полу.
— Фабатий! — тихо произнес Юст.
Ауриана быстро спрятала чашу с костями в соломе. Оба преторианца быстро поднялись на ноги и встали на свои посты у стены. Но их центурион был в прекрасном расположении духа. Размашистым шагом он подошел к обоим воинам и положил свои руки им на плечи.
— Аристос победил! — громко сказал Фабатий.
По его голосу было заметно, что он был немного навеселе. Ауриана почувствовала, что ниточка натянулась очень туго, и притихла, стараясь ловить каждое слово, ведь смысл их беседы был ей понятен не до конца.
— Он спас всех нас и полгорода, хвала Немезиде[7] и Марсу! — прочувствованно воскликнул Юст.
— Сегодня вечером он официально получил свободу, — продолжал свой рассказ Фабатий, и по его лицу гуляла гордая улыбка, словно речь шла об успехах его собственного сына.
— И он опять приступит к своему делу, надеюсь? — спросил преторианец с лицом гнома, и в его голосе прозвучала тревога.
— Конечно. Короли не уходят сами, — подтвердил центурион, понизив голос. — Сегодня вечером для посетителей вновь откроется школа Торкватия. В честь освобождения Аристоса будет устроен банкет — каждому из вас выделяется по сотне сестерциев[8], чтобы повеселиться на славу.
На этом беседа двух преторианцев и центуриона закончилась. Ауриане мало что удалось узнать сверх того, что ей было уже известно, а именно, что взяточничество в римской армии процветало на всех уровнях.
На следующий день в караул вместо этих двух преторианцев заступили другие. Когда празднества закончились, Юст и его напарник вернулись, но в кости с ней уже больше не играли.
Ауриана отмечала дни по царапинам на стене, которые она делала с помощью медной монетки, забытой караульными. На одиннадцатый день Суния бросилась на солому и зашлась в истерическом плаче. Ее тело содрогалось от рыданий. Ауриана подошла к ней и, встав на колени, взяла ее за плечи.
— Суния, Суния, — тихо успокаивала она подругу, — я чувствую себя так же, как и ты.
— Ты! Ты здесь ведешь себя как дома и даже играешь с ними в кости. У меня другой характер. Я не могу жить здесь. Позволь мне умереть!
Суния стала рыться в соломе в поисках медицинского инструмента, который Ауриана всегда старалась спрятать понадежнее, потому что стражи производили регулярные обыски.
— Перестань же! Суния, ты должна быть терпелива. Судьба изменчива. Мы научились жить в том мире, значит, мы сможем приспособиться и к этому. Когда они играют в кости, то много болтают. Нам нужно как можно больше знать о них, ведь это пока наше единственное оружие. Иначе нам не выжить здесь. Суния, ты мне нужна. Мои силы уже почти исчерпаны.
— По тебе этого не скажешь.
— Значит, ты слепая, если этого не видишь. Каждое утро я просыпаюсь и чувствую, что моя душа разбита, изломана, исковеркана и брошена умирать где-то в придорожной канаве. Я ничего не представляю собой, кроме измученного тела с отсеченными конечностями, имя которым Деций, Авенахар, мать и родина. Я истекаю кровью, и никакие снадобья не могут смягчить эту боль. Еще чуть-чуть, и я сойду с ума, Суния. Я нуждаюсь в твоей силе, так же, как и ты в моей.
Суния медленно села, изумленно уставившись на Ауриану. Сама мысль, что кто-нибудь, не говоря уже о самой Ауриане, мог нуждаться в ней, была нова и непривычна, и все переживания тотчас отступили на второй план. Ауриана поднесла к губам ослабевшей подруги глиняную баклажку с остатками разведенного водой вина, которое ей украдкой, передали знакомые преторианцы.
Наблюдая за судорожно двигавшимся кадыком Сунии, Ауриана мрачно подумала: «Я изголодалась хотя бы по капельке надежды. Если у меня не появится какой-нибудь реально достижимой цели в жизни я погибну».
На рассвете семнадцатого дня ее пребывания в римской тюрьме Ауриана проснулась, почувствовав внутри себя толчок, словно какой-то дух разбудил ее. Она села на соломенной подстилке. Как всегда через высокое узкое окно в камеру вливался косой поток света, но этим утром он казался ей не просто потоком, а золотым пальцем божественного провидения, указывавшим на то, что пришло, наконец, ее время. Она перевела взгляд на Сунию, которая зарылась, свернувшись комочком, поглубже в солому и мирно посапывала во сне, как собачка.
«Она не чувствует ничего. Значит, этот знак свыше подан только мне».
На завтрак принесли чуть теплую ячменную кашу. Наступило время утренней смены караула, и дверь в закуток, где содержались женщины, с лязгом распахнулась.