Марк Юлиан добродушно улыбнулся.
— Боюсь, что мне придется пока оставить тебя в неведении, мой друг. На этот раз я вынужден воспользоваться твоим благородством и верностью обязательствам.
На следующий день Марк Юлиан работал у себя в библиотеке. Его изыскания были прерваны приходом Диокла, принесшего письмо. Это был расшифрованный вариант оригинала, переданного по сложной цепочке доверенных лиц, начиная с помощника кавалерийского префекта, отвечающего за охрану обоза с пленными из Германии.
— Наверное, здесь написано насчет этой женщины из страны варваров? — захотел узнать Диокл, нарочито нахмурив брови для придания себе серьезного вида и тут же испортил все впечатление, заморгав от нервного напряжения, за которым мог последовать приступ подагры.
Марк Юлиан кивнул в знак согласия с этим предположением, и его лицо внезапно приобрело печальное, напряженное выражение. Секундой позже он заметил страдания старика и, быстро встав, помог ему сесть на стул, положив его больную ногу на специальную скамеечку. Затем он взял письмо и приступил к чтению.
— Мне невыносимо наблюдать за тобой и видеть, как ты делаешь из себя посмешище! — заговорил с жалобным подвывом Диокл. — Нельзя цивилизовать взрослого варвара. Для этого их нужно отлавливать еще в детском возрасте. Кто угодно знает это. Она будет лазить по деревьям в саду как обезьяна. Почему именно я должен заботиться о твоем достоинстве больше тебя самого? Твой отец, если бы видел…
Протесты Диокла застряли в его горле, едва он увидел выражение крайнего отчаяния, появившееся на лице его хозяина. После неловкой паузы Диокл отважился задать вопрос.
— С ней… не случилось ничего плохого?
В его голосе прозвучал отчетливый извиняющийся оттенок. Вместо ответа Марк Юлиан зачитал отрывок из письма.
«Она ест сушеные фрукты, купленные тобой, и я слежу, чтобы прочая пища была без личинок и червяков. Ее здоровье сейчас не внушает опасений, хотя она тяжело переживает плен. Есть основания полагать, что ею заинтересовались на самом высоком уровне, поскольку сам Камилл приказал пересадить ее в повозку получше, в которой кроме нее никого нет…»
От этой новости у Марка Юлиана мороз пробежал по коже. Очевидно, Домициан отдал это распоряжение, потому что для забав ему была нужна здоровая женщина. Ведь по его словам Ауриана должна была возбудить его.
Марк Юлиан продолжал читать дальше:
«К ней никто не пристает, так же, как никто не подозревает о моем наблюдении за ней. Теперь, когда она немного поправилась, на нее стало приятно посмотреть, и многие обращают на нее внимание. Я считаю, что если она не умрет от тоски, то будет жить».
— Ты не сказал мне, видел ли Император эту девчонку! — воскликнул Диокл с трясущимися челюстями и кое-как поднялся на ноги.
— Ты слишком беспокоишься обо всем. Боюсь, как бы с тобой не приключился еще один сердечный приступ.
— Я должен делать это, потому что ты беспокоишься недостаточно. И пусть боги помогут вам с ней, если Домициан узнает, что ты замыслил отобрать у него этот приз.
— Я знаю.
— Когда он насытится ею, он прикажет умертвить ее каким-нибудь варварским способом, чтобы насладиться твоими мучениями.
— Его грязные руки не прикоснутся к ней.
— Ну и ну! Ты, должно быть, собираешься превратиться в самого Юпитера!
— Нет, я простой смертный, которому известны все слабости нашего августейшего правителя.
— Когда ее откормят и приведут в порядок, Домициан прикажет доставить ее на виллу Альбан. Что тогда ты будешь делать? Возьмешь это место штурмом?
— Пока не знаю, но что-нибудь обязательно придумаю. Все, что я могу сейчас сделать — это установить над ней наблюдение и ждать.
Марк отвернулся и уставился отсутствующим взглядом в глубину сада, где легкий ветерок шевелил листву на оливах.
— Игра становится до сумасшествия тонкой. В последнее время восприятие у Домициана обострилось как у волка. Он знает, что не может больше рассчитывать на меня, хотя найти этому разумное объяснение невозможно. Теперь он опять обхаживает меня. Если меня не бывает на пышных застольях в загородной резиденции, его пробирает страх. Однако от этого мало толку. Я уже знаю, как он умеет обхаживать человека, а затем убивать.
Марк Юлиан вздохнул. Его лицо, оставаясь спокойным, помрачнело.
— Домициан пока нуждается в моих здравых советах по многим важным делам, и эта нужда — единственное мое оружие. Когда у него появятся иные советники, пусть помогут боги нам обоим.
Глава 32
Путешествие пленников закончилось во мраке подземной тюрьмы, расположенной в лагере преторианской гвардии близ Рима. Там они должны были ожидать триумфальной процессии. Стоял сентябрь, месяц, когда проводились «Лиди Романи» — римские игры.
В течение четырнадцати дней царило веселье. В цирке Максима устраивались соревнования по бегу и скачки. Но атмосфера этого праздника естественно не проникала за эти суровые, монументальные стены, от которых отражалось эхо отрывистых команд надзирателей.
В первый день мужчин и женщин поместили в отдельные камеры, и Ауриана не увидела среди них Ателинды. Затем ей стало известно, что многих пленников отправили на огромные невольничьи рынки в Александрии. Мысль о том, что ее мать находится в таком страшном месте, не давала ей покоя ни днем, ни ночью. Она постоянно молила Фрию о даровании ей спокойной смерти и возможности воссоединения с отцом. Пленников насчитывалось около пяти тысяч. Римляне не брали больных и стариков, а только тех, кому было меньше тридцати зим. Они вырвали у хаттов его молодое мускулистое сердце.
Ауриана оказалась в помещении размером с лошадиное стойло, пол которого был устлан гнилой соломой. Повсюду в этой огромной пещере, разгороженной на множество камер, царил запах острых пряных трав и какой-то сладкой гнили. И вообще, климат в этих краях, по мнению Аурианы, был жарким и даже душным. Сюда же не мог проникнуть ветер, и пленники были обречены на невыносимые страдания в огромном, быстро прогревавшемся подземелье, вырытом в глинистой почве. Они пеклись там словно гуси в печке, Но в одном Ауриане повезло — среди пяти женщин, с которыми она разделила камеру, оказалась и Суния. Это была самая крупная удача с тех пор, как ее взяли в плен.
Когда они впервые увидели друг друга, то просто не поверили своим глазам. Им казалось, что это чудесный мираж, который мог исчезнуть при любом неосторожном движении. Они даже боялись назвать друг друга по имени. Ауриана почувствовала у себя в горле комок от радостного волнения и с трудом удержалась от слез. Суния превратилась в бледного, худого эльфа, смотревшего на нее печальными глазами осиротевшего ребенка. Ее костлявое тело очень плотно обтягивала кожа, и она была похожа на скелет. Изорванная одежда висела на ней как на пугале. Грязные волосы мышиного цвета слиплись и спутались, торча в разные стороны, словно веревки. Но ничто не могло сейчас так обрадовать Ауриану, как вид этого знакомого, доброго лица с застенчивыми глазами, полными несмелой надежды. Суния была расчетлива, но не от хитрости, а от страха, о чем свидетельствовала ее улыбка одними уголками губ.