Читать интересную книгу Подводная лодка - Буххайм (Букхайм) Лотар-Гюнтер

Я мог бы уклониться от патруля, если бы захотел, но нет — я должен был оправдать свое существование боевым походом со Стариком.

Каждый раз, когда я пытался представить себе Скалу, на мой внутренний экран проецировалась старая диорама. Я видел картинку крутого и обрывистого Гибралтара, выделяющегося бирюзовым силуэтом на фоне малинового неба. Корабли на переднем плане были пузатыми парусниками, а не современными эсминцами. Целый рой их, все выкрашены в коричневый цвет, и каждое украшено рядом мыльных пузырей, которые должны были изображать то, что их пушки калибра в четырнадцать фунтов только что дали залп бортом.

Мне снова пришлось снять зажим для носа. Если это было возможно, вонь стала еще хуже. Чтобы противостоять тошноте, пока я дышал через рот, я спасался в приятных обонятельных иллюзиях: фиалки, лилии, петрушка, чабрец.

В порыве самозащиты я переключился на неприятные запахи: семена коровьего пастернака, одно из моих самых ярких отвратительных воспоминаний, напоминавшее запахи клетки с тигром. Обваренный гусь — о-о-о! От застоялого запаха влажных ощипанных перьев меня чуть было не вырвало, даже всего лишь от воспоминания.

А теперь целый ливень запахов, которые я не мог сразу распознать. Живые запахи, но мне пришлось напрячь свою память, прежде чем я узнал их. Вот этот, к примеру… Резкий, сладковатый, загадочный. Я долго не мог определить его. Ну конечно же! Морские свинки — наша комната для игр. Я мысленно видел все детали мебели, аквариум на окне — даже полосатые раковины водяных улиток, прилипавших к внутренней стороне стекла и чистившие его.

Новый запах приплыл ко мне, не похожий ни на что. Я немедленно узнал его: формовочный песок. Представил высокие залы нашего литейного цеха, где воздух весь был пропитан этим запахом. Большие черные кучи формовочного песка лежали повсюду, за исключением тех мест, где рабочие аккуратно сметали их вокруг прикопанных литейных форм. Это выглядело так, будто драгоценные саркофаги очищали от черной земли.

***

Вошел Стармех. Тяжело дыша, он плюхнулся рядом со мной на рундук для карт. Никаких движений, кроме поднимавшейся и опускавшейся груди. Он сложил трубочкой губы и глубоко со свистом вдохнул воздух, вздрогнул от звука и стал дышать медленнее

Я снял свой загубник. «Не хотите таблетку глюкозы, Стармех? У меня есть еще немного». Он резко очнулся. «Нет, спасибо. Хотя я не отказался бы от глотка яблочного сока».

Я торопливо поднялся, прошел в кают-компанию и порылся в своем рундуке. Стармех взял бутылку одной рукой и стал жадно пить. Струйка сока стекла с нижней губы ему на бороду, но он не стал вытирать ее.

Могу ли я спросить его, как обстоят дела? Лучше не стоит. Судя по тому, как он выглядит, Стармех может взорваться в любой момент.

В кубрике старшин занавески левых коек были отдернуты. Цайтлер, Дориан, Вихманн и гардемарин лежали в них, как тела в морге.

Остальные койки были пусты, так что машинисты и электрики все еще должны были быть в корме. Я растянулся на ближайшей из нижних коек.

Прошел старший помощник. С видом официальной озабоченности он проверил, что загубники у всех были на месте. Уставившись вослед его удаляющейся фигуре, я почувствовал, как сгущается туман сна.

Я проснулся и увидел у стола Френссена. Меня глубоко тронул вид его обмякшей фигуры, то, как он сидел здесь с таким явным изнеможением. У него не было регенеративного патрона. Конечно же нет — аварийная партия машинного отделения не смогла бы работать в этих громоздких штуках. Услышав, что я двигаюсь, Френссен медленно повернул голову. Он уставился на меня без каких-либо признаков узнавания. Казалось, что его позвоночник не в состоянии поддерживать туловище. Он прислонился к столу, но руки его безвольно висели, как у куклы-марионетки. Его стеклянные глаза и раскрытый рот испугали меня. Один Бог знает, как остальные могли продолжать усиленно трудиться в тяжелом воздухе, если истощилась бычья сила Френссена.

Я чувствовал опустошенность и слабость. Я хотел сказать «Как раз собирался посмотреть, нельзя ли раздобыть чайку» или какие-то другие уместные слова, но загубник не дал мне этого сделать. Френссен не сдвинулся ни на миллиметр. Он выглядел как восковая кукла. Мы все лучше и лучше играли роли в этом дьявольском спектакле.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Чай. Где-то должен быть чайник — возможно, в центральном посту. Кажется, я видел его там.

С усилием я выкатился из койки. Френссен едва поднял свои глаза. Плиты настила в центральном посту все еще были в воде, так что наша главня проблема оставалась нерешенной. Должно быть, Стармех собирал свои ресурсы для финального усилия. У него в конце концов был план, но вид темной плещущейся под ногами воды вызвали у меня новую волну ужаса.

Тщетно, бормотал я сам себе. Все это напрасные усилия! Ничего больше не могло случиться с гребными моторами, потому что лодка была выровнена. Но что из этого? Даже хотя и протечки были остановлены, мы были пригвождены ко дну весом набранной воды. Если мы не избавимся вскоре от нее, нам конец. Кислорода надолго не хватит.

Я не разыскал чайник, но я знал, где найти яблочного сока. Напряженно пригнувшись, я прошел через дверь в переборке и прошаркал к кладовке. Отогнул петлю, вытащил бутылку и понес ее обратно в кубрик старшин. Френссену понадобилась целая вечность, чтобы понять, что это для него. Он мог бы и не одарять меня взглядом, полным собачьей преданности — в конце концов, я не был Стариком.

Ничего не оставалось делать, только сидеть и снова погрузиться в воспоминания. Я представил себе дом в бухте между Ла Бауль и Ле Круасик, пустынный с самого начала войны и окаймленный зарослями огромных рододендронов. Все тропинки густо заросли травой, каменная кладка обваливается и заросла ползучими растениями, главным образом вьюнком. Дверные косяки дома сгнили. Дом в баскском стиле, выбеленный, большая крыша со щипцами. Стропила некогда были черными. Приятный холодок поднимался от пола с красными плитками в прихожей. Маленькие кучи прекрасной желтой спигелии лежали на зияющих половицах, а на стенах еще было видно, где прежде висели картины. Повсюду летали громадные паутины. Передняя дверь была испещрена дырами от пуль, с четкими входными и рваными выходными отверстиями. Во всем чувствовались следы разложения. Моря не было видно за песчаной дюной. На ней стояли два коттеджа, также покинутые. В одном из них был найден подпольный радиопередатчик. Серая трава местами перемежалась желтыми шрамами траншей, которые всегда осыпались или заполнялись песком. Среди рододендронов круглая клумба гигантских гортензий. Как пышно все росло там! С вершины дюны далеко на отмели я видел женщину с подоткнутой юбкой. Она низко нагибалась, собирая в корзину мидии. Отлив. Солнце было совсем низко над горизонтом. Влажный песок блестел в его лучах как бронза.

Картинка стала серой и плоской. Вот в чем дело: чтобы защититься от окружающих меня сомнений и страха, мне требовались более сильные образы. Я вынудил представить себе женские груди, огромное скопление грудей самого разнообразного вида. И соски тоже — пухлые, напрягшиеся, сладкие как шоколад, продолговатые, плотные и неподатливые, как детский леденец, коричневые, розовые, вишнево-красные. Большие толстые вымена, и маленькие холмики, которые надо было засасывать, прежде чем можно было ухватиться зубами. Окружающая соски ареола: большие коричневатые луны, маленькие круглые диски, едва отличимые от их окружения, морщинистые кольца гусиной кожи. Я увидел грудь с единственным волоском в несколько сантиметров длиной на краю луны цвета буйволовой кожи. По спине у меня пробежала дрожь. Я подавил её внутренним хохотом. Я вспомнил, как спрашивал Тиемана — почему бедняжка не выдернула его.

«А может быть, она гордится этим,» — ответил он; «а может быть, это парик!» Тиемана больше нет. Еще одна жертва Атлантики.

Теперь я воскрешал в памяти пупки. Пупки впалые и пупки как тенистые гроты, пупки плоские, как пуговицы блэйзера и выпуклые, как наперстки. Кнопка дверного звоночка у Инге и яма у Шарлотты. А теперь животики полностью: подтянутые, плоские, или выпячивающиеся, как на картинах Кранаха. Животы Лукреции, мягкие, теплые, объемистые, белые, коричневые — даже черные, с фиолетовым блеском вокруг пупка.