Приходится согласиться, действительно, Сухарева башня обладает мистической силой, и влияние ее на Москву ощущается до сих пор. Мистическая сила Сухаревой башни проявилась в войну 1812 года.
В середине августа закончилось формирование Московского ополчения, которое так ожидал и о котором ежедневно запрашивал Кутузов, приняв решение дать наполеоновской армии сражение под Москвой. Ополчение формировалось в Спасских казармах, 15 августа был назначен смотр и проводы в действующую армию.
Отряды ополченцев с их командирами были построены на Земляном валу и Сухаревской площади. Прибыли главнокомандующий Москвы граф Ростопчин, высшие военные чины, престарелый московский митрополит Августин, святитель, любимый в Москве. На площади и улице стояли толпы народа, пришедшего проводить ополченцев. Многие провожали своих родных.
Но перед началом церемонии обнаружилось, что забыли сшить, или, как тогда говорили, «построить», знамена для ополчения. Тогда Августин вошел в ближайшую приходскую церковь Спаса Преображения на Спасской улице и вынес оттуда хоругви.
Мемуарист пишет об одной хоругви, но их было вручено Московскому ополчению две. Ополчение участвовало в Бородинском сражении, Тарутинском, при Малом Ярославце и других, и в 1813 году частью влилось в регулярную армию, часть же ополченцев была возвращена в Москву. С ними вернулись хоругви и были поставлены на вечные времена в кремлевский Успенский собор. В «Описной книге» собора 1840-х годов имеется запись о них: «Две хоругви, из шелковой материи, которая довольно уже обветшала, с изображениями на первой с одной стороны Воскресения Христова, с другой Успения Божией Матери; на второй — с одной стороны Воскресения же Христова, а с другой Святителя Николая. Сии две хоругви в 1812 г. находились в ополчении, и первая из оных во многих местах прострелена».
Перед вступлением Наполеона в Москву многие москвичи уходили и уезжали, спасаясь от врага, на север, в Ярославль — по Ярославскому шоссе.
Таков же был путь и Ростовых, о чем пишет в «Войне и мире» Л. Н. Толстой:
«В Кудрине из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
— Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
— Кто? Кто?
— Смотрите, ей-богу, Безухов! — говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
Пьеру пришлось подойти к Ростовым. Он поцеловал протянутую Наташей руку. Пошел рядом с движущейся каретой. Наташа спросила:
— Что же вы, или в Москве остаетесь? — Пьер помолчал.
— В Москве? — сказал он вопросительно. — Да, в Москве. Прощайте.
— Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! — сказала Наташа. — Мама, позвольте, я останусь. — Пьер рассеянно смотрел на Наташу и что-то хотел сказать, но графиня перебила его:
— Вы были на сражении, мы слышали?
— Да, я был, — отвечал Пьер. — Завтра будет опять сражение…»
В тот же день, когда Ростовы проезжали мимо Сухаревой башни, то есть накануне вступления французских войск, множество народа стало свидетелями события, в тогдашних обстоятельствах особенно знаменательного и обратившего на себя всеобщее внимание. Современники-очевидцы рассказывали о нем так: «За день до вступления Наполеоновских войск в Москву, ястреб с путами на лапах запутался в крыльях двуглавого медного орла на шпиле Сухаревой башни, долго вырывался, наконец, обессиленный, повис и издох. Народ, собравшийся тогда смотреть на это, толковал: „Вот так-то, видно, и Бонапарт запутается в крыльях Русского орла!“»
Французы вошли в Москву, но она стала последним рубежом их нашествия, наступило время поражения врага и спасения России. Когда отпылал пожар, Наполеон, как рассказывают мемуаристы, почти каждый день ездил в какую-нибудь окраинную часть Москвы, то по одной дороге, то по другой. Считалось, что он осматривал город и достопримечательности. Он ездил по Замоскворечью, посетил Преображенское раскольничье кладбище, Донской, Новоспасский, Новодевичий и другие монастыри, несколько раз поднимался на Сухареву башню и с нее долго всматривался в даль, на Троицкую дорогу. (Говорили, что его привлекали сокровища лавры, о которых он имел преувеличенное представление и которые, как он надеялся, дадут средства для продолжения войны.) Наполеон метался между московскими дорогами, как бы ища выхода, и в конце концов ушел по самой неудачной — по разоренной, — по которой и пришел в Москву.
В 1856 году бельгийский журналист Л. Гейсманс, после путешествия по России, опубликовал в журнале «Le Nord» очерк, в котором утверждает, будто Наполеон каждый раз, когда он глядел с Сухаревой башни на Троицкую дорогу, видел многочисленную рать, стоявшую на дороге и преграждавшую ему путь. Этот эпизод предания продолжает ряд аналогичных видений татарским завоевателям.
В самый разгар московского пожара 1812 года 5 сентября гонимая ветром огненная стихия, разрушая все на своем пути, помчалась по Сретенке, запылали Мещанские улицы и Труба. Сухарева башня выгорела внутри, погиб хранившийся в ней архив, сгорели пристройки — часовня, амбары и находившийся в одном из них маскарадный фрегат «Миротворец». Соседнюю Шереметевскую больницу и богадельню французы сначала разграбили, выкинув оттуда русских раненых, потом заняли своими ранеными, а уходя из Москвы, подожгли. Сгорели флигеля, но сохранилось главное здание.
Деревянные обывательские дома в окрестных улицах и переулках выгорели до фундаментов, от каменных остались лишь стены. Поскольку само здание Сухаревой башни после пожара возвышалось над пожарищем и издали имело тот же вид, что и прежде, многие москвичи полагали, что она не горела вовсе. Поэт 1840-х годов Е. Л. Милькеев в подтверждение особой судьбы Сухаревой башни писал:
…не дерзнул коснуться ейПожар двенадцатого года!
После ухода из Москвы французов, оставивших после себя пожарища и развалины, в городе начала налаживаться мирная жизнь, и одним из первых ее признаков было возобновление торговли. Открывались рынки и рыночки на прежних местах, на площадях у прежних крепостных ворот. Началась торговля и на Сухаревской площади. Но Сухаревский рынок — особенный, и поэтому речь о нем пойдет отдельно.
В 1813 году приступили к ремонту Сухаревой башни. Он был закончен в 1820 году, когда были произведены так называемые отделочные работы: вычищен белокаменный цоколь, заменены выкрошившиеся блоки, стены выкрашены «на уваренном масле красками таких точно колеров, какими были окрашены прежде, как то: светло-дикою (дикая-серая, голубовато-серая. — В. М.), дико-зеленою и прочего по приличию, какие находятся по старой окраске, а по местам белого, где потребно будет».
Именно в таком виде предстает Сухарева башня на цветной гравюре «Вид Сухаревой башни в Москве» по рисунку художника-графика, преподавателя Московского архитектурного училища И. Е. Вивьена, изданной в начале 1840-х годов И. Дациаро — гравером и владельцем лучшего в Москве магазина эстампов.
В 1829 году в восточном зале второго этажа, а в 1854-м и в западном были устроены в связи с реконструкцией и усовершенствованием Мытищинского водопровода резервуары для воды, накачиваемой туда паровой водокачкой. Таким образом Сухарева башня стала водонапорной. Из нее вода самотеком шла в центр города. Возле башни поставили водоразборный фонтан. Этот фонтан изображен на одной из самых красивых акварелей A. M. Васнецова «У водоразборного фонтана на Сухаревской площади в конце XIX в.».
Москвичи гордились реконструированным водопроводом и с одобрительным любопытством отнеслись к новой службе Сухаревой башни. Наряду со статьями и очерками о водопроводе, печатавшимися тогда в журналах, на эту тему откликнулись и поэты. Поэт пушкинской поры М. А. Дмитриев в стихотворении «Сухарева башня» посвятил несколько строк водопроводному резервуару:
Ныне, когда о народной нужде промышляет наука,В этой башне у нас водоем…
Е. Л. Милькеев в стихотворении с таким же названием, написанном в конце 1830-х — начале 1840-х годов, рисует целую картину:
И вот волшебница поитМоскву чудесными водами,И влагу точит, и слезит,И бьет жемчужными струями…
…Башня вековаяВлечет к себе избыток водИ их столице раздает,В бассейны весело вливая.
Стремятся к башне воды теЧерез канал подземный, темныйИ наделяют вполнотеРезервуар ее огромный.
Бессонно плеск там говорит,И струй вместилище дрожит.Но в час вечерний на мгновеньеУтихнет звонкое паденье,И воды говор прекратят,Как будто отдыха хотят;
И на немые башни сводыПовиснет будто тяжесть дум…Но миг прошел — и хлынут воды,И снова грохот, плеск и шум!
В 1890-е годы вступили в строй мощные Крестовские водонапорные башни, и резервуары Сухаревой были демонтированы. Занимаемые ими помещения оставались пустыми, в других находились цейхгауз Управления водопроводами, несколько квартир рабочих-водопроводчиков, электрический трансформатор для освещения башенных часов, канцелярия Мещанского попечительства о бедных, кельи монахов Перервинского монастыря, контора смотрителя Сухаревой башни с каморкой для сторожа, склад Городского архива, подлестничные помещения сдавались торговцам под лавки.