Читать интересную книгу Собачьи годы - Гюнтер Грасс

Матерн с псом стоит у выхода с площадки; всякий, кто направляется в раздевалку, не сможет укрыться от его испытующего взгляда. Игроки приближаются, небрежно перебросив через плечо спортивные костюмы, а он уже не сомневается. Сердце его стучит. Что-то давит на селезенку. Болят, болят проклятые почки. Да, это они. Когда-то такие же, как он, унтерратские юниоры: Фриц Анкенриб и Хайни Тольксдорф. Еще тогда, сколько-то собачьих лет тому назад, Фриц играл разводящим, а Хайни был крайком, слева от Матерна, который под канатом хозяйничал — какое нападение было! Да и команда в целом — ведь и защитники тогда, как же их звали, тоже были классные. Разделывали под орех и кельнскую студенческую сборную, дюссельдорфскую молодежную СС, пока вдруг в один прекрасный день все не накрылось, потому как… Вот сейчас я ребяток и поспрошаю, помнят ли они, почему тогда и кто меня, и не был ли это, часом, некто Анкенриб, который меня, и даже Хайни Тольксдорф был тогда за то, чтобы меня…

Но прежде чем Матерн успевает провозгласить: «Я пришел с черным псом, дабы…» — Анкенриб уже вопит ему чуть ли не в ухо:

— Да быть не может! Это ты или не ты? Посмотри-ка, Хайни, кто пришел взглянуть на нашу позорную игру! А я еще когда сторонами менялись, подумал: стоп, откуда же я его знаю? Лицо, фигура — ну прямо знаю и все! Так-то ты совсем не изменился, вот только сверху. Да что там, годы никого не красят. Когда-то мы были надеждой Унтеррата, а теперь что — проигрываем направо и налево. Господи, вот времечко было! Полицейский спортивный праздник в Вуппертале! Ты у каната. И раз за разом этим легавым из Херны мячом под ноги — хрясть! Тебе обязательно надо зайти в наш кабачок, там до сих пор все фотографии висят и грамоты. Покуда ты у нас у каната стоял, нас никто не мог, зато потом, — верно, Хайни? — сразу вниз покатились. И больше уже так и не поднялись по-настоящему. И правильно, все по заслугам. Гребаная политика!

Групповой портрет: трое и прыгающий вокруг пес. Пса они посадили посередке, перебирают победы, припоминают поражения, без обиняков выкладывают, что да, это они тогда в правлении клуба, чтобы, значит, дисквалифицировать.

— Ведь просили же тебя помалкивать! Хоть ты, конечно, во многом был прав тогда…

Нескольких замечаний в раздевалке, пусть даже вполголоса, оказалось достаточно.

— Если б ты это сказанул у меня дома или еще где, я бы просто уши заткнул и все, а то, глядишь, даже и поддакнул бы, но там: спорт и политика никогда не ладили, и сейчас не ладят.

Матерн цитирует:

— Это ты сказал, Анкенриб: «Без центрового, который разводит жидовско-большевистскую агитацию, мы вполне можем обойтись.» Говорил?

Хайни Тольксдорф спешит высказаться:

— Мы все были обмануты, мой милый, все до единого. И ты тоже говорил когда так, а когда и совсем иначе. Они нам годами мозги пудрили. И нам же потом расплачиваться пришлось. Задних наших помнишь — малыша Рилингера и Вольфика Шмельтера? В России полегли. Оба. Господи, твоя воля! И ради чего, ради чего?

Постоянный кабачок унтерратских «Атлетов» стоит, где всегда стоял — во Флингерне. Здесь, в кругу четырех-пяти старых знакомых, Матерна дружески, но настойчиво уговаривают припомнить подробности игры в Гладбахе, четвертьфинала в Ваттеншайде, ну и, конечно, незабываемого финала в Дортмунде. Уголок, где приютился постоянный столик друзей, отнюдь не обделен спортивными реликвиями, так что Матерн может полюбоваться собой в амплуа центрового на двенадцати командных снимках, все в рамочках и под стеклом. Вот здесь, черным по белому, написано: с осени тридцать восьмого до лета тридцать девятого в составе «Атлетов» (Унтеррат) играл Вальтер Матерн. Всего-то семь месяцев — а сколько триумфальных следов! А какие густые и непокорные у него были волосы! И всегда такой серьезный. Всегда выделяется, даже если не совсем в центре стоит. А вот и грамоты: коричневые завитушки тогдашнего поздравительного шрифта под тогдашним гербовым орлом.

— Ну нет, уж его-то надо было заклеить. Видеть не могу эту тварь. Воспоминания воспоминаниями, все это очень славно, но только не под этим вонючим партийным орлом!

Что ж, предложение можно обсудить. Ближе к ночи, — пили пиво с можжевеловкой, — старые друзья совместными усилиями вырабатывают образцовый компромисс: Хайни Тольксдорф одалживает у хозяина тюбик клея и, подбадриваемый радостными криками присутствующих, заклеивает обыкновенными пивными пробками изображение гербового орла, раз уж из-за него такой сыр-бор. Матерн же в ответ должен дать торжественное обещание — товарищи по команде ради такого случая встают — никогда впредь ни словом не поминать ту дурацкую давнюю историю, а наоборот, — ну что, по рукам? — снова выйти центровым в составе первой мужской «Атлетов» (Унтеррат).

— Главное — чтобы добрая воля была. Надо уметь подстраиваться. Забыть о том, что нас разделяет, а тому, что объединяет — честь и хвала. Если каждый маленько уступит, распрям и раздорам конец. Потому как подлинная демократия немыслима без готовности к компромиссу. Мы все не без греха, все вместе, были и участвовали. Кто первым бросит камень? Кто может сказать про себя: я без! Кто тут считает себя непогрешимым? А коли так — отвяжитесь. Мы, унтерратские атлеты, всегда. А поэтому первым делом за наших товарищей, которые в России, в чужой земле. А потом за здоровье нашего доброго старого, который снова сегодня с нами, так что в конечном счете за старую и новую спортивную дружбу. Я поднимаю этот бокал…

Каждый тост — предпоследний. Каждая круговая тянется бесконечно. Каждому мужчине вольготней всего в мужской компании. Под столом пес Плутон лижет пивные лужицы.

Так что все вроде опять в ажуре. Инга и Йохен не нарадуются, когда Вальтер Матерн демонстрирует им свою новехонькую, с иголочки спортивную форму.

— А фигура, фигура-то у него, ты погляди только!

Но фигура — одно, а игра — совсем другое. Форму, понятное дело, так сразу не наберешь. Так что сходу ставить его к канату смысла нет. Но и для защиты он пока тяжеловат — стартовая скорость не та, а в середке, разводящим, тоже не тянет, вернее, все тянет только на себя, всеми хочет командовать, а вот строить игру, мяч с толком к канату набрасывать — это ему не дано. Куда бы защитники с задней линии мяч ни направили, он считает, что это все ему, у своих же партнеров верные мячи из-под носа крадет и большую часть к тому же запарывает. Этакий виртуоз-одиночка, играет только за себя, своими «фирменными» ударами из центра площадки то и дело создавая противнику возможность «убивать» мячи наверняка и с удобствами. Куда ж его ставить-то, ежели центровым вроде пока рановато?

— Ему только под канатом место.

— А я говорю вам, ему сперва вработаться надо.

— Такому только у каната играть, больше негде.

— Но для каната ему бы скоростишку подтянуть…

— Зато рост у него в самый раз для центрового.

— Ему бы во вкус войти, а там уж разыграется.

— А разводящим — больно уж мастерится.

— Ну ладно, поставим его впереди, а там видно будет.

Но и впереди, у каната, Матерну лишь иногда удаются его коронные убойные удары противнику под ноги. Редко, очень редко застает он врасплох оберкассельцев или первую мужскую Дерендорфа своими коварными резаными мячами — впрочем, когда такой мяч по низкой косой траектории вонзается в площадку противника с непредсказуемым и абсолютно неберущимся отскоком, вот тогда чувствуется, каким центровым был Матерн в свое время. Анкенриб и Тольксдорф только растроганно кивают:

— Ребята, какая у него была раньше колотушка! Жалко.

И не теряют терпения. Они заботливо обслуживают друга пасами, они аккуратно, как на блюдечке, выкладывают ему мячи, которые тот нещадно запарывает. Просто беда с ним.

— Но все равно: что значит спортивный характер! Через столько лет снова на площадку выйти — это не каждый сможет. А ведь у него к тому же нога. Хоть и незаметно почти, но как-никак ранение. Надо, Хайни, как-нибудь по-умному ему отсоветовать. Скажи ему так, примерно: «Знаешь, Вальтер, дружище, по-моему ты просто малость потерял интерес. Оно и понятно. На свете куча более важных вещей, чем за унтерратских „Атлетов“ под канатом гробиться. Но может тебе, для разнообразия и чтобы не так сходу завязывать, следующую игру или там через одну — судьей попробовать?»

Друзья осторожно наводят для Матерна мосты к отступлению.

— Да ради Бога! Всегда пожалуйста! С превеликим удовольствием. Должен быть благодарен, что вы меня вообще. Я для вас все сделаю: хотите на линии отсужу, протокол там, могу и главным. Может, мне вам еще кофе приготовить или за лимонадом сгонять? А что, можно будет прямо с настоящим свистком?

На самом-то деле Матерн давно этого хотел. Да это же просто его призвание — принимать ответственные решения.

— Мяч не засчитывается. Заступ. Девятнадцать — двенадцать в пользу Верстена. Потеря подачи. Я же правила назубок знаю. Еще пацаном совсем, у нас дома, на стадионе Генриха Элерса… Ой, ребята, какой у нас тогда был разыгрывающий! Толстый, веснушчатый увалень, но быстрый, легкий на ногу, как многие толстяки, и при этом само спокойствие. Ему все было нипочем. И всегда в отличном настроении. Вот он, как и я, все правила знал. При подаче обе ноги подающего должны находиться за лицевой линией площадки. В момент соприкосновения кулака подающего с мячом хотя бы одна нога подающего должна находиться в соприкосновении с землей. Подача несформированным кулаком или с оттопыренным большим пальцем правилами запрещена. При приеме подачи противника каждый из игроков имеет право только на одно касание, команда в целом — не более чем на три касания, причем перед каждым касанием мяч может иметь не более одного отскока от площадки, но не от каната и не от столбов, только от площадки, кулаков и рук до плеча, — эх, сыграть бы хоть разок снова вместе с Эдди, он разыгрывающим, я под канатом! — при нарушении этих правил мяч не засчитывается и игра прерывается двойным свистком, что означает: «Мяч проигран!»