г) упрочению русской государственности на началах самодержавной власти царя в единении с законодательным народным представительством». Амбиции у новой партии националистов были глобальные. Балашов уверял журналистов, что в ближайшем будущем «России предстоит первенствующая роль в решении судеб человечества», когда «русский национализм разовьется и расцветет», а Запад вступит в «эпоху социалистических опытов».
Союз с Балашовым и компанией означал отступление Столыпина от первоначально взятого им курса, отказ от проведения либеральных реформ, отлагаемых в неопределенное будущее, и сосредоточение правительства на решении «национальных задач». В интервью корреспонденту «Нового времени» премьер заявил, что будущую Думу четвертого созыва он хотел бы видеть «с крепким устойчивым центром, имеющим национальный оттенок».
«Национальные задачи» никогда не были Столыпину чужды, разговоры о «великой России», «истинно русском» правительстве не были для него риторической фигурой. Но прежде либеральные реформы, в частности уравнение всех российских подданных в гражданских правах, были для него первоочередными задачами. В 1906 г. Совет министров по почину Столыпина принял постановление о частичной отмене ограничений гражданских прав евреев, причем, чтобы не вводить государя в искушение, министры согласились «не устраивать разногласия» и подать в качестве единодушного мнения Совета одно только мнение большинства (если журнал Совета подавался с «разногласием», государь мог утвердить в качестве закона любое из высказанных мнений). 10 декабря 1906 г. царь вовсе отказался утвердить журнал Совета министров, объяснив свое решение велениями «внутреннего голоса», противопоставить которому, разумеется, было нечего. Тогда Столыпин был огорчен провалом акции, теперь борьба за «русское господство» в империи становилась стержнем его собственной политики.
Из мероприятий нового курса наибольший шум вызвал «поход на Финляндию». С началом в 1905 г. всероссийской «смуты» правительству С. Ю. Витте пришлось принимать в пожарном порядке экстренные меры для «умиротворения» Финляндии, сделавшейся в результате русификаторской политики предшествующего десятилетия «пороховой бочкой» под самым боком имперской столицы. В ноябре 1905 г. автономия Финляндии была восстановлена в полном объеме, более того, финляндский сейм получил полномочия на разработку нового основного закона. С его утверждением в начале 1906 г. Финляндия оказалась наделенной самой демократической в Европе конституцией: однопалатный законодательный сейм избирался всеми гражданами старше 24 лет (включая женщин).
Своими мерами правительство Витте преобразовало финляндскую «пороховую бочку» в настоящую «черную дыру», вызывающую у властей постоянную головную боль. Собственно финляндцы утихли, но зато территория Великого княжества сделалась практически недоступна для действий российских властей. В Финляндии находили убежище исполнители российских террористических актов и «эксов» – «экспроприаций», или, попросту говоря, грабежей, совершаемых под политическими знаменами. Через Финляндию шел в Россию поток оружия и небезупречно «чистых» денег, подпитывающих революционные организации. В Финляндии находят себе убежище лица, преследуемые как по политическим мотивам, так и просто уголовные, разыскиваемые российским правосудием. И все потому, как констатировал сам Витте, что «финляндская администрация считала, что все это до них не относится, а русская администрация была стеснена и весьма ограничена в своих действиях в Финляндии».
Столыпин уже в 1907 г. обещал Николаю ii «в случае нарушения финляндцами закона и неподчинения законным требованиям действовать силою manu militari[14]». В октябре было образовано особое совещание по делам Великого княжества Финляндского, куда вошли, в частности, многие сотрудники убитого финляндцами генерал-губернатора Бобрикова, доведшего Финляндию до взрыва своими «обрусительными» мерами в 1898–1904 гг. Разработанный совещанием проект закона о соотношении общеимперского и финляндского законодательств сводил сейм на уровень губернского земского собрания. Законопроект был внесен в Думу 14 марта 1910 г. и вызвал многочисленные протесты ученых-юристов. Причем не только российских. Из Франции пришел протест, подписанный четырьмя сотнями депутатов Национального собрания. Финляндский сейм признал проект противоречащим основным законам Великого княжества.
Октябристы и правые готовы были поддержать столыпинский курс в Финляндии. Решительно против проекта выступила в Думе лишь крошечная группа левых кадетов, глашатаем которой сделался П. Н. Милюков. За принятием этих законов, утверждал Милюков, «последует ненависть, злоба, отчаяние, за борьбой последует необходимость репрессий… Правительство провоцирует страну на поступки, которые оправдают жестокие меры управления, а иначе оно управлять не умеет».
Столыпин лично защищал проект в Думе. Признав юридическую спорность вопроса, премьер решительно отмел правовые аргументы: «Масса материалов, документов, актов, касающихся отношений Финляндии к России, дает возможность защищать всякую теорию: достаточно для этого повыдергать из архивных груд нужные для этого материалы». Премьер упирал на политическую целесообразность и обращался к патриотическим чувствам депутатов, утверждая, что отклонение проекта будет сочтено в Финляндии и на окраинах вообще признаком русской слабости. «Разрушьте, господа, – призывал он думцев, – этот опасный призрак, нечто худшее, чем вражда и ненависть, – презрение к нашей родине». Думская оппозиция из протеста покинула зал заседаний, оставшееся националистическое большинство высказалось за ускоренный порядок обсуждения и приняло проект в жесткой правительственной версии, отказавшись внести в него даже скромные смягчающие поправки, предложенные октябристами.
Успешно миновав Государственный совет, проект стал законом 17 июня 1910 г., в соответствии с которым финляндский сейм становился совещательным учреждением в вопросах не только «общеимперского», но и внутреннего законодательства. Закон имел «рамочный» характер, и до издания новых законов оставались в силе старые финляндские порядки, но антирусские настроения в Финляндии значительно усилились, финны были уверены, что российская власть вторично отобрала их законные права, но на этот раз уже с согласия народных представителей.
Национальная политика привела к окончательному краху как самого Столыпина, так и его «конституционного эксперимента». Наиболее отчетливо этот механизм виден на примере закона о западном земстве.
Переход Столыпина к «национальной» политике ознаменовался в мае 1909 г. внесением в Думу правительственного законопроекта об изменении порядка выборов членов Государственного совета от западных губерний, где не было земских учреждений и выборы представителя губернии производились губернскими съездами землевладельцев. Поскольку земельный ценз для участия в выборах был высок, а крупными землевладельцами в западных губерниях (Виленской, Гродненской, Ковенской, Могилевской, Минской, Витебской, Киевской, Подольской и Волынской) были почти исключительно поляки, все девять избираемых членов Совета оказывались поляками. Группа членов Государственного совета по инициативе одного из главных идеологов русского национализма, многолетнего редактора газеты «Киевлянин» Д. И. Пихно, внесла законопроект об изменении порядка выборов, при котором для всех девяти губерний образовывалось два избирательных съезда выборщиков, русский и польский, причем русский избирал шестерых членов Государственного совета, а польский – трех. Предложение Пихно было встречено в Совете прохладно. С точки зрения старого «имперского» принципа против проекта возражал обер-прокурор Синода князь А. Д. Оболенский: «Основное начало нашей государственности заключается в том, что в Российской монархии есть Русский царь, перед которым все народы и все племена равны». Однако Столыпин, ко всеобщему удивлению, высказался о проекте сочувственно и немедленно внес его в Думу.
Дума не успевала рассмотреть проект ранее осени, а выборы предстояли уже летом. Министерство внутренних дел одновременно с внесением проекта нового порядка выборов предложило отсрочить их на год. Октябристы предложили