Производительность основной массы крестьянских хозяйств оставалась крайне низкой. Лишь около 2 % обособившихся хозяйств, причем почти исключительно в южных и северо-западных губерниях, крепко стали на ноги. Реформа шла чрезвычайно неравномерно. Так, например, в Олонецкой губернии выделов не состоялось ни одного, а в Архангельской – из 300 с лишком тысяч десятин надельной земли было «приватизировано» 200 десятин.
Гораздо более существенно, и здесь историки самых разных направлений вполне единодушны, что реформа провалилась политически. Либеральная реформа встречала стойкое сопротивление основной массы крестьянства в первую очередь именно из-за того, что проводилась силой. Деревенское сообщество привычно выступило «миром» против вмешательства в свои дела со стороны. Характерно, например, что до трети крестьян, подавших заявления о выходе из общины, вынуждены были забрать их под давлением односельчан, а согласие сходов получили лишь около четверти подавших заявление, остальные добились выхода из общины благодаря постановлению ненавидимых деревней земских начальников.
Помимо зажиточных крестьян, стремившихся к созданию устойчивого крупного фермерского хозяйства, бежала из общины и деревенская голытьба, которая не могла обработать наделы своими силами. 914 тыс. домохозяев, то есть более четверти покинувших общины, сразу же продали свои наделы. Большая часть их навсегда порвали с деревней и пополнили собой ряды наименее квалифицированного и наиболее взрывоопасного городского плебса.
Переселенческая программа, организованная бюрократически и крайне неэффективно, была практически сорвана. На старые пепелища возвратилось до полумиллиона человек, выселявшихся в Сибирь и Казахстан (около 17 % от общего числа переселенцев), – без денег, без прав на землю и без уважения к обманувшей их власти.
Не разрушил Столыпин и сельского «мира». Административная реформа так и не была произведена, и «выделенцы» продолжали участвовать в мирских сходках, где решались важнейшие вопросы местной жизни. Более того, «мир» продолжал – совершенно противозаконно – распоряжаться земельным фондом. Исследование Вольного экономического общества обнаружило, что значительная часть крестьян, даже в сельских обществах, где были проведены «землеустроительные работы», оставалась в полном неведении относительно того, что они стали собственниками своих наделов, и общины продолжали по обычаю производить периодические переделы земли.
Усилив внутреннее напряжение в деревне, где «выделенцам» и особенно хуторянам соседи нередко пускали красного петуха, столыпинская аграрная реформа не заставила и самых зажиточных крестьян забыть о помещичьих землях (а из 130 тыс. крупных и средних земельных владений 107 тыс. принадлежали дворянам). Погромы усадеб периодически возобновлялись. Власти относили их на счет революционных агитаторов. Но даже крайне правый депутат iii Государственной думы крестьянин Амосенок понимал и предупреждал правительство с думской трибуны, что революционные агитаторы находят отзыв в крестьянской среде, только когда «нам и здесь не разрешают говорить даже по призванию нашего возлюбленного монарха батюшки-царя… Следовательно, когда нам закрывают рот всегда и на местах, то потому-то и происходит революция».
Помещик, разговорившийся при продаже имения с мужиками «поконсервативней», слышал уже в 1910 г. от почтенных стариков такие, например, характерные речи: «…теперь умней будем. Зря соваться не станем. Ждем войны. Война беспременно будет, тогда конец вам… Потому что воевать мы не пойдем, воюйте сами. Сложим ружья в козлы и шабаш. Которые дымократы, мужички, значит, начнем бить белократов – вас, господ. Всю землю начисто отберем и платить ничего не будем».
Последнее прибежище русского Бисмарка
Аграрная реформа Столыпина попала под огонь уничтожающей критики сразу с двух крайних флангов. Знаменитая максима премьера, что ставку надлежит делать «не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных», вызвала негодование и левых и правых. Социалисты, опасаясь, что успех реформы выбьет почву из-под революционной агитации в деревне, обвиняли Столыпина в том, что он отдал деревню на поток и разграбление «мироедам». Крайне правые готовы были терпеть Столыпина, когда требовалось давить революцию, но, едва опасность миновала, стали смотреть на него как на злейшего врага, и не случайно: реформа ставила целью создание новой социальной опоры власти взамен дворянства. Совет объединенного дворянства клеймил Столыпина за то, что его правительство «бросило всякую заботу о хозяйстве культурном и даже способствует его упразднению, поощряя всякое начинание в области перехода всей земельной площади к первобытному земледелию».
Цитаделью правых сделалась верхняя палата российского парламента – Государственный совет, половина членов которого после реформы 1906 г. назначалась царем, а другая половина избиралась «корпорациями» – от земств, дворянских собраний, православной церкви, биржевых комитетов, Академии наук и университетов.
По существу, Столыпину не удалось провести ни одного закона, обещанного в реформаторской правительственной декларации 24 августа 1906 г. Тогда предполагалось перестроить местное самоуправление, сообщив зажиточным крестьянам больший в нем вес. Тесно были связаны с крестьянской реформой и вероисповедные законы, долженствовавшие развить положения указа о веротерпимости от 17 апреля 1905 г. и облегчить положение старообрядцев, составлявших значительную часть среди крестьян северных губерний и Сибири, а также насильственно обращенных в православие униатов юго-западных губерний. Проект реформы местного самоуправления предусматривал ликвидацию особого крестьянского сословного самоуправления и создание бессословных земских учреждений на уровне волости, уезда и губернии. Вместо крестьянского сословного волостного суда предполагалось учредить выборных мировых судей, действующих уже на основе общегражданского, а не обычного крестьянского права. Центр тяжести местной правительственной администрации предполагалось перенести из губернии в уезды, поставив во главе уезда назначаемого сверху «уездного начальника» (эта мера встретила особое противодействие дворянства, поскольку со времен Екатерины ii все коллегиальные учреждения уезда состояли под председательством предводителя дворянства), земских начальников должны были сменить участковые начальники, не обязательно из дворян. Введение всеобщего начального образования должно было обеспечить образовательным цензом массы крестьян, получавших более широкое представительство в земских учреждениях. Практически все объявленные Столыпиным либеральные реформы были выхолощены или заблокированы Государственным советом, но для их продвижения премьер ни разу не воспользовался 87-й статьей.
Постепенно в его деятельности начали разочаровываться и октябристы. 22 февраля 1910 г. Гучков выдвинул Столыпину ультиматум. Начав с того, что октябристы и в Думе, и в стране «чувствуют себя несколько изолированными», Гучков твердо завил, что «прискорбная необходимость» столыпинской системы «успокоения» прошла и «при наступивших современных условиях» уже нет «прежних препятствий, которые оправдывали бы замедление в осуществлении гражданских свобод». У октябристов были основания беспокоиться за свою будущность: на дополнительных выборах в трех главных торгово-промышленных городах – Москве, Петербурге и Киеве, в первой городской курии, считавшейся вотчиной октябристов, победили везде кадеты. Октябристы, не рискуя лишиться доверия своих избирателей, могли смещаться вслед за Столыпиным вправо только до определенной степени.
Столыпину для продолжения его конституционного эксперимента необходимо было заручиться другой силой, и он, двигаясь вправо, обратился к националистам. По его инициативе думская фракция умеренно правых учредила одноименную партию во главе с Н. П. Балашовым, слившуюся в январе 1910 г. с Всероссийским национальным союзом, программа которого объявляла, что «Союз имеет целью содействовать: а) господству русской народности, б) укреплению сознания русского народного единства, в) устройству бытовой самопомощи и развитию национальной культуры,