Я вежливо, но твёрдо отказался. Попросил для меня больше ничего из этого специально не оставлять. Ещё раз повторил историю про ограниченный бюджет. Дело не только в неприятной динамике цен на каждое следующее предложение, хотя тоже — нашёл малолетнего лоха!
Просто я всё-таки починил предыдущий фолиант. Помните? «Защитные каскады на компактных основах». Прошивка не пострадала, книга ожила. Ужалила меня болевым предупредительным импульсом и потребовала кольцо Главы рода или токен права доступа в этот раздел библиотеки. Была послана в дальний угол вместе с остатками ностальгии по родовой библиотеке.
Я думаю, что мистер Олдрид действительно предлагал мне эксклюзивные цены. Заломленные до небес именно для юного мага. Потому что никто другой эти фолианты прочитать не может. Взламывать защиту нужно, а тут очень много вариантов.
— Сходи как-нибудь одна в Косой. Без нашего декана, которая вечно занята. И не давай никому обещаний просто так.
— Гарольд прав, Гермиона, — вступил молчаливый Невилл. — Неосторожно произнесённую клятву можно выполнять всю жизнь. Особенно если ты была небрежна в формулировках.
Невилл стал ещё молчаливее с последней игры. Поколебавшись, я тогда всё же послал письмо леди Августе с нейтральным сообщением, что её внук опять в больнице, как и месяц назад. Анонимно послал, разумеется, и не хогвартсовской совой — специально посетил почтовое отделение в Косом. Была ли на это какая-то реакция, следить не стал. На тренировках у Вуда его больше не видел, но в гости к Хагриду он продолжал ходить. С Гермионой и, иногда, Роном.
— Так что за напасть вас сбивает с ног?
— Да, точно, — отвлеклась от книг Гермиона и заговорщицки придвинулась ближе. — Ты не встречал где-нибудь в книгах упоминания, кто такой Николас Фламель?
Я удержал подступивший зевок. Обидится.
— Об этом написано даже в детских магловских энциклопедиях, Гермиона. Это изобретатель пенициллина.
Полюбовавшись на вытянувшееся, прозревшее и собравшееся мне что-то живо возразить лицо девчонки, я прыснул.
— Извини, не удержался. Пенициллин — это Флеминг, конечно. А Фламель — известная историческая фигура, о нём тоже пишут в магловских энциклопедиях. Жил в 14 веке. Книготорговец и алхимик, как их тогда называли. Якобы изобрёл хохму под названием «Философский камень».
— Нашёл тоже хохму, умник! — внезапно вызверился сидевший недалеко Рон. А интересные познания у рыжего.
— Гарольд, ты, это, правда… — запнулся Невилл. — Философский камень, он…
— Что такое философский камень? — спросила Грэйнджер. Я посмотрел на Невилла.
— Это легенда алхимии, Гермиона, — ответил Лонгботтом. — Недостижимая мечта многих поколений магов. Необходим для приготовления Эликсира жизни, с которым можно жить неограниченно долго. И даже превращает любые металлы в золото… Ну, я так читал.
Невилл стушевался под моим взглядом.
— Так что тут смешного, Гарольд? — удивилась Грэйнджер. — И почему «якобы»?
— А других изобретателей не было, Гермиона. Только Фламель. Умному достаточно.
— Я… не понимаю.
Дамблдора на завтраке нет. Снейп мрачно смотрит в нашу сторону. Вот почему он всегда нас слышит, хотя сидит так далеко? Я вздохнул. Отличная тема за завтраком перед Зельеварением. Ладно.
— Как полагаешь, Эликсир жизни — это нужная штука? — задал я риторический вопрос. — Очень нужная. Чем старше человек, тем вероятнее, что он оценит его как единственное, что имеет значение среди прочей суеты. Только очень мудрые люди…
Я помолчал. Достал золотую монетку.
— А метод простого превращения мусора в золото? Наверное, тоже не последняя вещь. Холодная трансмутация — мечта физиков-ядерщиков… — я посмотрел на Рона, завороженно глядящего на монетку и видящего горы золота из ничего. — Конечно, если ты не будешь трогать валютные металлы. Иначе придут специалисты из местного центробанка и по-тихому утопят тебя в нужнике. И промокашку с паскудным рецептом тоже утопят. Не читая. Чтоб не рушил финансовую систему.
На Рона было жалко смотреть. Да как можно добровольно отказаться от горы золота? Это… это же…
— Ну а если… и то, и другое предлагается в одном флаконе? — приступил я к развязке. — Тогда две достойные идеи превращаются в фарс. Дурацкую комедию. Примитивный, дешёвый развод, на который поведутся только самые тупые лохи, без капли разума в голове. Их облапошивать безопаснее всего.
— Что? Да что б ты понимал, магловский выкормыш…
— Быть богатым и здоровым. Классический анекдот. Беспроигрышная позиция. Понимаешь, Гермиона? — я смотрел на наморщивших лбы собеседников. — Фламель, скорее всего, ничего не изобретал. А была коллективная легенда. Для спонсоров.
Я покрутил монетку в пальцах.
— Исследования стоят дорого. Найти для них спонсора — и сегодня проблема, а уж в средние века… Приходит алхимик к барону и талантливо врёт: я близок к получению философского камня. Всем известно, что у Фламеля он получился, но он не говорит никому рецепт. Ничего, скоро у нас будет свой. А знаете, что умеет эта волшебная вещь? И первое, и второе, и пятое-десятое. А нужно-то мне для этого всего… сумма прописью на первый транш.
— Беспроигрышный вариант, — пробормотал Невилл. Я кивнул.
— Пожилым нужна жизнь. Молодым — золото. Сработает всегда.
— Не понимаю, — спросила Гермиона. — Зачем алхимикам деньги на философский камень, если они знают, что это сказка?
— Да не нужен им этот камень. Они берут деньги и продолжают искать способ связывания атмосферного азота. Или чем там они занимались в 14 веке.
— Дыма без огня не бывает, Гарольд, — помолчав, сказал Невилл.
Я вздохнул.
— Не знаю. Я не верю в изобретения, которые сделал один человек, а потом все остальные семьсот лет пытались, но не получилось. Число учёных растёт. Число знаний растёт. То, что сделал один человек… это вопрос банальной статистики, помимо прочего.
— К твоему сведению, скрипки Страдивари до сих пор не смогли…
— Скрипки Страдивари — это инвестиции, Гермиона. Ты ещё про шесть тысяч шедевров Пикассо вспомни. По сотне в год, без перерыва на обед. Нет нужды повторять уникальные скрипки, потому что сейчас можно делать другие.
— Ты не должен так говорить о гениальном художнике!
— Я о нём и не говорил. Пикассо… наверное, гений, я просто не вижу так, как он. Но к цене картин на аукционах его гений точно не имеет никакого отношения.
— Ты полагаешь, сейчас