Полк подумал, что сейчас полицейские походили на охотников после удачного загона. Они были радостно возбуждены, врали и хвастались напропалую и, потирая руки, готовились все вместе зажарить на костре правосудия тощую задницу араба-убийцы.
Конолли сидел в своем углу и медленно ел из большой пластиковой коробки суши, доставленные из японского ресторана. Он аккуратно накладывал на суши деревянными палочками розовые лепестки джинджера и обмазывал горчицей васаби, пронзительно-зеленой и едкой, как медный купорос. Он помахал Полку рукой:
– Присоединяйся, будь гостем…
Полк уселся рядом, ловко выудил из коробки рисовую котлетку с лососиной. На экране телевизора знаменитая ведущая Опра, похожая на немолодого нежного ротвейлера, в своем ток-шоу скорбела о бедных. Самая богатая негритянка Америки обсуждала со своими гостями – нищими придурками – очередное безобразие властей и царящий судебный произвол. Мол, запретили неимущему афро-американцу выставить на Интернете объявление о продаже души. Опра спрашивала мнение своих собеседников о решении судьи: если души нет, то это, мол, электронное жульничество, обман потребителей. А если душа есть, то по закону запрещается продавать части тела. Вопрос – как быть небогатому черному гражданину, права которого очевидно попираются?
– Действительно, как быть? – спросил Полка Конолли.
Полк подцепил палочкой еще суши с макрелью, с удовольствием набил полный рот и сказал:
– У меня есть человек, который решил эту проблему явочно…
– Кто это? – поинтересовался Конолли.
– Да ты его тоже знаешь… Сэм Лаксман по кличке Дрист. Давай спросим, как он себя чувствует после этой операции…
Конолли показал глазами Полку на Джордана. Тот вовсю административно торжествовал. Склонившись над убийцей Ибрагимом Абу Нассири, он грозно тыкал ему в нюх пальцем, как пистолетом. Полк не удержался, чтобы не вложить свои два цента в пиршество правосудия:
– Джордан, скажи ему, что семь городов спорили о родине Гомера. Из-за Ибрагима семь штатов будут спорить, кто из них спечет его на электрическом стуле…
Джордану явно понравилась эта идея. Перестав грозно размахивать пальцем перед мордой маньяка, Джордан спросил его почти ласково:
– Слушай, ты любишь шишкебаб?..
Нассири испуганно кивнул головой. Он был сизо-серого цвета, в пепельной щетине.
– Прекрасно! – обрадовался Джордан. – Тогда тебе наверняка понравится твой запах на электрическом стуле…
Араб завизжал:
– Клянусь смертью! Клянусь…
– Чьей смертью ты клянешься, гадина? – зарычал Джордан, выкатив на него наливные сизые сливы припухших глаз.
Убийца по-крысиному пронзительно и тонко взвизгнул и сомлел. Упал со стула в обморок. Джордан наклонился над ним, закатил ему веко, потом сплюнул, махнул рукой и подошел к Полку:
– Обосрался, скотина…
Полк усмехнулся:
– Послушай, Джордан, прокурору Моргентау наверняка не понравятся твои методы работы…
Джордан вздохнул:
– О, если бы ты знал, как они мне самому не нравятся! Проблема в том, что законы придумывают одни, а выполнять их поручают другим…
– Какой ты диссидент, оказывается, – засмеялся Полк.
– Я не диссидент, – сразу открестился Джордан. – Я – коп, работающий на земле… И хорошо знаю, что пару лет назад кокаиновый картель Кали велел ликвидировать мелких уголовников, подхватчиков и всякую криминальную шушеру, болтающуюся под ногами. Киллеры перебили около двух тысяч за месяц… И в Колумбии на улицах наступил рай…
– Может быть, обратиться к ним за техническим содействием? – спросил Полк.
– Я бы не возражал. Только навряд ли мое начальство согласится… – хмыкнул Джордан и пошел в свою отгороженную стеклянную конуру.
А Полк направился к выделенному ему большому пустому столу, около которого сиротливо дожидался Драпкин.
– Как дела? – похлопал Стив его по плечу.
Драпкин покрутил птичьей сухой головой и заметил печально:
– Учу английский язык… Самое время…
– Прекрасно! Выучить еще один язык никогда не поздно. Немного терпения – и все в порядке…
– По-моему, в английском слова «пациент» и «терпение» однокоренные… К ним хорошо было бы присоединить и слово «арестант»…
Полк смотрел на него сочувственно:
– Мне не хочется, чтобы вы считали себя арестантом. Я решил отпустить вас домой…
– Домой? – удивился Драпкин. – Я был уверен, что вы меня отправите в эмиграционную тюрьму и оттуда на депортацию…
– Я хочу поддержать ваше ходатайство перед властями о натурализации в Штатах… Боюсь, на родине вас ждут не очень веселые перспективы.
– О! Это уж точно! Правда, веселые перспективы меня не ждут нигде. Но я вам очень благодарен. – Драпкин подумал и спросил: – А что будет с Эммой?
– А у Эммы большие проблемы. Скорее всего ее депортируют в Россию, – сказал Полк. Он был уверен, что Драпкин должен испытать чувство какого-то злого удовлетворения – за то поругание, которому его подвергла здесь эта бойкая баба.
Из своей застекленной начальнической конуры вынырнул Джордан – он продолжал непрерывно разговаривать по телефону, видимо, рапортовал всему начальству. Подошел к Ибрагиму Нассири, которого уже привели в чувство и усадили на стул, и доверительно сообщил:
– Ну ладно, хватит дурковать! Ты арестован, и в соответствии с законом Миранды я объявляю тебе твои права. – И сразу же официально возгласил: – Вы имеете право хранить молчание… Все, что вы скажете, может быть употреблено против вас в суде в качестве доказательства. Вы имеете право посоветоваться с адвокатом, прежде чем мы начнем задавать вам какие бы то ни было вопросы, а также он может присутствовать на вашем допросе. Если у вас нет средств, чтобы нанять адвоката, то таковой будет назначен вам, прежде чем начнется допрос, если вы этого пожелаете. Даже если вы теперь решитесь отвечать на вопросы без присутствия адвоката, вы продолжаете иметь право перестать отвечать в любое время. Вы также имеете право перестать отвечать на любой вопрос до тех пор, пока не посоветуетесь с адвокатом… Ты грамоту знаешь? – зловеще закончил Джордан. – Тогда распишись вот здесь…
И твердо ткнул пальцем – уже не в нос Ибрагиму, а в протокол.
Драпкин, внимательно прислушивающийся к речи Джордана, сказал:
– Все-таки я думаю, что этот Миранда был очень гуманный человек…
Полк от души захохотал:
– Наверняка! Эрнесто Артуро Миранда, мексиканский нелегал, в двадцать три года был осужден как воришка, грабитель и насильник. Наши стряпчие судились пять лет во всех инстанциях, пока в Верховном суде не доказали, что он был арестован незаконно. Вот тогда и возник закон «Миранда против штата Аризона»…
Драпкин слушал Полка с огромным интересом, потом развел руками:
– Все-таки здесь довольно странная страна…
– Что делать? Так живем, нам нравится. – Полк пожал плечами. – Конечно, наша страна – совсем не рай… Но из того, что придумали людишки для совместного проживания, – это наилучший вариант…
– Может быть, – кивнул Драпкин. – Но для этого как минимум здесь бы надо было родиться… Чертополох, пересаженный в оранжерею, не даст райских яблочек… Вырастет махровый пышный бурьян…
– Вы, Драпкин, пессимист… – усмехнулся Полк. – Ладно, вы пока лишнего по Брайтону не болтайтесь. Устройте себе что-нибудь вроде домашнего санатория… Я вам через пару дней позвоню, вы мне еще понадобитесь…
Драпкин встал. Его правая рука подергивалась в нерешительности, он явно не знал, можно ли протянуть руку для рукопожатия – или же это будет с его стороны фамильярностью.
Полк взял его вялую ладонь, крепко сжал и сказал:
– Я вам желаю счастья…
– Спасибо, – вздохнул Драпкин. – У меня к вам остался вопрос…
– Слушаю, – нахмурился Полк.
– Если власти решат депортировать Эмму, то, наверное, все-таки мне лучше ехать с ней… Я бы ей мог чем-то там помочь…
– Русские говорят: вольному – воля…
Полк подозвал слоняющегося без дела офицера, велел проводить Драпкина на выход и записать его в регистрационный журнал. А сам отправился в коридор и налил из поильной машины коричневой горячей бурды, которую все единогласно договорились называть кофе. Вопрос привычки. Полк, вообще-то говоря, ненавидел этот напиток, но, как и другие миллионы кофеманов, уже не мог без него обходиться. Сколько выпивалось за день этого мерзкого пойла – не подсчитать. К вечеру во рту бушевала кислятина, и, медленно разгораясь, вспыхивала пылающая едким пламенем изжога. Но отказаться от этой гадости не мог – с утра без трех-четырех стаканчиков бурой мутной жижи мозги не шевелились.
Полк уселся снова за свой стол и со спокойной совестью достал из кармана конверт – письмо от отца. Выходя из дома, он встретил в подъезде почтальона, который еще не успел положить в ящик почту – пухлую кучу рекламной макулатуры и конверт со слюдяным окошечком. Письмо отобрал, а макулатуру засунул почтарю обратно в сумку – выкинь, друг, по дороге!