ущерб маленького радиоведущего поставили на почетное место в программе этого торраблоута: сразу после банкета. Гримси противился, но его удалось уломать. Видимо, его друг Данни убедил всех в его талантах. Ведь он видел, как он превратился в радио. «Грим Хроульвссон, Радио-Бой» – так было написано в программе. По-английски это звучало лучше. Торраблоут проводился во Фьёрдовском лабазе, и сейчас главный повод для беспокойства был – хорошо ли будет ловиться сигнал. Они привыкли подниматься в горы, чтоб послушать радио, но радист Скули, отец Данни, сказал им, что чем больше народу соберется в доме, тем сигнал будет ловиться лучше. «Это из-за магнитного поля. В нас всех содержится никель». Помещение заполнилось, и первые пробы прошли удачно. Почти все жители городка, кроме Элли Немого, Йоуханны-старухи, Гейри Бонапарта, Турид и фермеров-барачников с Косы разместились за тремя рядами длинных столов, покрытых белой скатертью и протянувшихся от сцены в зал. Торраблоут. Обжорство в исландском народном стиле в английском солдатском бараке. Тот единственный в году вечер, когда мы, исландцы, наконец позволяли себе слопать самое вкусное, что есть у барана: голову и яички. Это было необычно – но мы были единственным в мире народом, еще способным оценить мясные сокровища – ягнячьи глаза и бараньи тестикулы. В маленьком клубе выставили на столы двести вареных овечьих голов, распиленных надвое: по одному глазу, пол-языка и двадцать зубов на одну персону. Бараньих яичек было меньше, и их нарезали на тонкие круглые ломтики. Конечно же, возможность заглянуть в их таинственный мир была весьма познавательной.
Я сидел у сцены напротив Эмиля и его невесты Аусты Эйнардсдоттир Мёллер, телеграфистки. Это была русоволосая женщина в несимпатичных очках и с симпатичным смехом. Порой удивляешься тому, что веселым людям приходится выносить у себя дома. Эйвис сидела за соседним столом чуть дальше в зале с подругами – Синим платьем и Зеленым пальто. Если смотреть отсюда, она была восхитительной молодой женщиной: салфетка скрывала ее беременность. Грим, разумеется, буквально обмочил штаны в задней комнате за сценой, где оркестр Свавара Сигмюндарсона коротал время за сигаретой и обменивался сальными шуточками. Они придумывали новое слово для того, чем тайком занимались по всей стране, но что еще не успел прибрать к рукам родной язык: феллацио. Это были опрятные времена. «В глотку залить» – было самым неприличным, что им пришло на ум.
Я улыбнулся сам себе, и вдруг мне захотелось домой полистать словарь непристойностей: есть ли у моего поэта какие-нибудь интересные синонимы для «в глотку залить». Эмиль зацепился языком со старым мохнатоносым уловщиком, а мне было неохота разговаривать с Аустой. Рядом со мной сидел банковский служащий, который ел овечью голову так аккуратно, что я не отважился вступить с ним в беседу. Но, к счастью, подошел черед развлекательной программы. В ней что-то явно поменялось, потому что на сцену пригласили Баурда. Он, паршивец эдакий, наверняка сам туда пролез: сразу с места в карьер начал с какой-то явно предвыборной речи, пустился перечислять все то прогрессивное и передовое, что его партия собирается сделать для данной четверти страны в грядущие годы.
– А в первую очередь необходимо назвать строительство плотины на реке Ледниковой-в-Долине у горы Каурахньюк[141], ведь для нас, жителей Восточных фьордов, не секрет, что уже через несколько лет нам грозит нехватка электричества в свете постоянного роста рынка труда в наших фьордах, и тут уж не помогут старые дедовские способы вроде экономии отопления или выключения уличных фонарей по ночам, как предлагают некоторые, кто никогда не видел, как черны зимние ночи у нас во Фьёрде, – кто сам подобен чайке и прилетает к нам только летом.
Публика поняла, на кого он намекает, и засмеялась сытым расхлябанным смехом. Юный агроном говорил как настоящий восточнофьордовец, сейчас он полностью искоренил свой северный выговор и завоевал внимание зала. Публика закончила обгладывать овечьи черепа, положила их на тарелки, и теперь у всех было одинаковое выражение: все сидели как стадо овец и слушали своего умного пастыря. Чем дольше длилась речь, тем больше народу задало себе вопрос про себя, не из будущего ли этот человек. Всем понравилось, что́ он говорит – а он говорил то, что, как он знал, точно понравится публике. Здесь их интересы совпадали. Этот баран-вожак прежде всего думает о собственной выгоде, а стадо пусть радуется этому.
Я наблюдал за Эйвис, она дважды бросала взгляд на сцену, но в основном держала его на пустой тарелке перед собой. О чем она думала? Кажется, я знаю: она думала о том, как бы с ним поквитаться. Ему дважды удавалось вызвать ее из магазина к себе в контору, буквально затащить наверх по лестнице, ухватив железной хваткой за локоть, и после этого бурно и многословно излагать ей правила и законы, по которым живет исландское общество. Во-первых, несовершеннолетние девушки не должны заманивать мужчин себе между ног, «…и если хоть раз заикнешься о том, чтоб меня за это обвинить, то тебе в этом городе век не вековать. Это понятно?»
– Век вековать?
– Да. У Турид спроси, что это означает, и я уверен, что впредь ты больше ничего не натворишь. Как тебе вообще в голову взбрело так поступить? Я просто… я иногда этих женщин вообще не понимаю. Я… который… я-то думал, тебе хотя бы лет семнадцать, но чтоб четырнадцать! Это… а теперь ты еще беременна… Еще черт-зараза-беременна!
Он попытался умерить громкость своего голоса. Ведь он знал, что за переборкой сидим мы с Эмилем – четыре уха. Я для виду постучал на печатной машинке, чтобы он решил, будто мы не слушаем. Эмиль вытаращил на меня глаза.
– И главное, никому не сказала! И мне не сказала… пока не стало слишком поздно. Это все можно было бы убрать по-тихому, Эйвис, я бы все устроил, а ты никому… ты только никому не говори, что отец – я. Это понятно? Поняла? Никому! Вообще никому! Только подумай, какие это может иметь последствия – постарайся об этом подумать. Если ты проболтаешься – то мне не жить, совсем не жить. Карьера. Работа. Все мои надежды… просто за окошко полетят… и все, и конец… Ты поняла? Ни-ко-му ни слова!
– Да.
– А чей же это будет ребенок?
– О чем ты?
– Кто будет за отца?
– Да? Ну… не знаю… Я просто скажу, что сама не знаю…
– Нет, так дело не пойдет… Нет. Я кого-нибудь найду, я должен… Я кого-нибудь подыщу, ты не беспокойся, а когда ребенок родится, мы его в