Читать интересную книгу Черный Баламут. Трилогия - Генри Олди

Пауза.

И ком в горле.

Ком, распадающийся на части-слова.

- Но запомни: я не встречался на твоем пути! Это боги взяли зародыш из чрева первой жены твоего супруга, дабы не рожала она в темнице, и перенесли плод в твое чрево! Запомни ради блага твоего и блага нерожденного потомства!

Дрона умолк.

Кажется, он сам плохо понимал смысл сказанного.

Мутная пелена постепенно уходила из взора Брахмана-из-Ларца, черты лица разгладились, возвращая обтянутому кожей черепу нормальное человеческое выражение. Дрона помотал головой, с недоумением глянул на потрясенную женщину и протянул ей руку.

Помогая встать.

Красна Девица отшатнулась от человека, чье лицо только что на ее глазах постарело лет на десять. Вскочив, она подхватила с земли остатки сари и кинулась прочь.

Вскоре до ушей Дроны долетел удаляющийся конский топот.

Сын Жаворонка нахмурился, и смута на миг воцарилась в его вечно спокойной душе. Что здесь произошло? Действительно ли он убил многих людей и нелюдей а потом вступил в связь по обычаю ракшасов с чужой ему женщиной? Что из этого было на самом деле а что - лишь мара, иллюзия, искушение?

В любом случае: Закон был соблюден, а Польза несомненна.

Да.

Дрона глубоко вздохнул, успокаиваясь, и отправился собирать хворост для погребального костра. Исчезающе малый червячок сомнения копошился в его душе.

Брахман-из-Ларца чувствовал себя изнасилованным.

Он знал - это пройдет.

Это всегда проходило.

Заметки Мародера, начало Безначалья, конец периода Цицира

…И стала земля непроходимой трясиной из-за месива плоти и крови.

Там и сям простор был усеян головными уборами воинов, а также их головами, напоминавшими птиц, лишенных хвостовых перьев. Право же, поле битвы, покрытое кругом безглавыми телами, сплошь залитыми кровью, выглядело красиво - будто небосвод, помытый медно-красными облаками. Боевые слоны бежали, сея смятение в рядах своих и чужих, поражаемые стрелами подобно тому, как холмы поражаются чвнями, исторгаемыми из туч. Изувеченные, со сложными бивнями, с размозженными лобными выпуклостями, с отсеченными хоботами, лишенные погонщиков и знамен, те "живые крепости" испускали вой способный заглушить раскаты грома.

Колесницы сражались за "ось и чеку", рыская п полю тиграми в брачную пору, сломанные дышла, боевые площадки, разбросанные повсюду, мешали свеп шать объезд противника, и нередко случалось так чтп лучники сражались древками луков из-за чудовищной тесноты…

И мнилось неискушенному взгляду: все, живые и убитые, были одним человеком. А искушенному мнилось: были они двумя…

* * *

Дрона теперь знал эту местность как свои пять пальцев.

Огромное пространство, где раз за разом сходились рати, состоящие из войск четырех родов.

Овраги за ближней ложбиной, извилистые траншеи, в которых сновали мелкие отряды пращников и легкобронных копейщиков, норовя исподтишка ударить противнику в бок.

Распадок у северо-восточных холмов. Трижды сыну Жаворонка в облике сотен пехотинцев приходилось цепляться зубами за каждую пядь этого проклятого распадка, дожидаясь подхода конницы.

Подножия холмов, где из руин колесниц, превращенных в обломки, воздвигались баррикады, и лучники скупо били стрелами, опустошая и без того-тощие колчаны, из-за накрененных боевых площадок, пока слоны с исколотыми ляжками, трубя, прорывались к ним.

Три года подряд изо дня в день он пахал Начало Безначалья тысячами ног, копыт и колес. Три года подряд сшибался лоб в лоб с огненноглазыми аскетами-погонщиками, чьи туго заплетенные косы трепал ветер, пропахший кровью и потом. Триста тридцать три миллиона раз умирал и возрождался. Нажил мозоль на языке, в мельчайших подробностях копируя выкрикнутые врагом-наставником мантры. Призыв небесного оружия въелся в плоть копотью зимнего костра, впитался в душу кислотой, какой ювелиры Хасинапуpa травят желто-коричневые сердолики, оставив на сердце памятные рубцы-борозды - и Дрона был счастлив настолько, насколько это понятие вообще применимо к Брахману-из-Ларца.

Закон был соблюден, и Польза несомненна. Иногда сыну Жаворонка казалось, что его учит бог.

А кто же еще?

Дроне никогда не хотелось узнать, какое именно божество снизошло к нему, распахнув сокровищницу Астро-Видьи. К чему? Любопытство - порок, да и к небожителям Дрона относился гораздо проще, чем большинство смертных, населяющих Второй Мир.

Еще с Шальвапурской обители, когда престарелый Наездник Обрядов раскрыл молодому брахмачарину секрет сетей для Миродержцев.

Однажды, позапрошлой весной, он явился сюда раньше обычного. Отмахнулся от поднимающихся ратей - так охотник отмахивается от верного пса, когда просто выходит во двор по малой нужде, - и двинулся наискосок через равнину.

Прошел между северными холмами.

Ноги вязли в песке, и Дрона не сразу понял, что впереди-океан.

А когда искристая гладь, раскинувшись до горизонта, стала реальностью, Брахману-из-Ларца явился Вишну-Опекун. Темнокожий бог стоял вдали, под сенью огромного дерева с золотой листвой, и грозил Дроне пальцем. Незло грозил, скорей предупреждающе… так, если бы сыну Жаворонка вдруг вздумалось пройтись по воде аки посуху.

Туда, к дереву, что могло именоваться лишь Великим Древом.

Смертному не должно шастать по водам Прародины- Опекун носил его в детстве на руках, да и позже, до отправления в обитель, неизменно был ласков, но во взгляде на бога у Дроны сегодняшнего в душе возник противный холодок. Вкрадчивое шептание зашуршало в ушах, шепот-шорох, от которого желудок сжимался в комок, а глаза начинали слезиться, и ветер, ворвавшись в уши, забормотал торопливо:

Жертва - Я, Я - ее совершенье, Возглас "Сваха!", священная куща, Заклинание, чистое масло, Я - огонь, Я-в него приношенье.

Цель, держава, владыка, свидетель, Я - жилище, прибежище, друг - Я. Я - рожденье, устойчивость, гибель, Я - сокровище, вечное семя…

Сын Жаворонка был уверен, что не знает такого гимна. Усилием воли он заставил себя сосредоточиться, поклонился Опекуну Мира, повернулся и отправился восвояси.

Закон был соблюден… но все время, пока Брахман-из-Ларца возвращался к ставшему родным полю боя, ему думалось странное.

Он чувствовал: огненноглазый учитель, безымянный Гуру, пошел бы вперед. Прямо на Опекуна Мира, через простор Предвечного Океана, на грозящий палец - не задумываясь и не останавливаясь.

Даже если бы за спиной Вишну тесно встали ряды Тридцати Трех вкупе с ганами, якшами и киннарами их свит.

Один на всех.

Вопреки Закону, назло Пользе.

* * *

…От подножия западных холмов в тыл противнику ударили Ракшас-Виманы - гигантские колесницы о восьми колесах. Запряженные упырями-пишачами с оскаленными лошадиными мордами, Виманы осенялись знаменами, насквозь пропитанными гнилой кровью, и гирляндами цвета одеяний Царя Смерти-и-Справедливости. Сделанные из черного железа, они были покрыты в три слоя медвежьими шкурами, а вместо зонтов на древках сидели пестрые стервятники, распластав крылья над "гнездом".

Смяв и опрокинув пехоту, Ракшас-Виманы полукругом оцепили захваченный плацдарм, и каждая из них превратилась в рукотворную гору, подобную скоплению глазной мази. Многочисленные пещеры и гроты открылись в склонах, поросших сетями буро-зеленых лиан и мхов, огонь сверкнул в проемах - и исторглись из горного чрева потоки стальных копий, стрел, дротиков, а также шипастых палиц, громыхающих при столкновении и способных испепелить слона.

Почти сразу над горами, несущими смерть, в небе возникли синие облака, подобные бездымному пламени, и ураган железных камней забарабанил по Ракшас-Виманам. Иные из них поперхнулись ливнями оружия, иные же раскрылись сверху кратерами вулканов, отплевываясь от облаков пучками травы-эракл, где каждая травинка становилась в полете метательной булавой "Ушастая Наковальня".

Облака же соколами метались по небу, отрыгиваясь "Громом Полуночи" о восьми дисках, посвященным Неистовому Рудре и превращающим в горсть грязи колесницу с упряжкой.

И мнилось неискушенному взгляду: настал конец света.

А искушенному мнилось то же самое…

* * *

Дрона не раз замечал, что внешне они очень походят друг на друга: он, сын Жаворонка, и безымянный учитель, взявшийся посвящать Дрону в науку о небесном оружии.

Оба поджарые, сухие, жилистые, оба резки в движениях, когда хотят того, и лениво-замедленные, когда опять же хотят того. Покой рождал стремительность сразу, без перерыва, без задержки, способной быть увиденной снаружи.

Гладь мигом становилась потоком.

И тот, и другой были скуластыми и черноглазыми… Но взгляд аскета-погонщика, даже спокойный, все равно пылал ярым огнем пекла, кипел затаенными страстями. Глаза же Дроны скорее походили на темные омуты-бочаги, какими изобилует река Ямуна в верхнем течении, омуты, где кто-то дремлет в непроглядной глубине под корягой, но кто именно и дремлет ли? - рассмотреть невозможно.