Кай опустился на колени, сдул снежный пух, рассмотрел отпечатки копыт. Подковы на лошадях были ламенскими, но вряд ли отряд из пяти или шести всадников имел отношение к его жажде, которая почти утихла и лишь изредка накатывала томлением в горле откуда-то с севера. Туда и следовало продолжать путь.
Морозы стояли слабыми, но снег падал безостановочно, и если бы не Каттими, которая на первой же стоянке ловко сплела из коры и разогретого в кипящей воде ивового прута снегоступы, месить бы путешественникам сугробы — не перемесить. Но и снегоступы не слишком ускоряли ход, и Кай всерьез рассчитывал на первой же заимке или в деревеньке разжиться лыжами. Каттими мрачнела день ото дня. Каждый вечер раскидывала над стоянкой насторожь, сплетала какие-то заклинания, причем делала это, как чувствовал Кай, все ловчее, но почти не смеялась и не донимала Кая разговорами. Через неделю Кай даже потрудился устроить шалаш из лапника, прикрыл его одеялами, устроил внутри очаг, протопил до жары, разогрел воду, но Каттими вымылась без облегчения и улыбки. А когда охотник все-таки попытался докопаться до причин ее грусти, ответила просто:
— Скоро всё.
— Что всё? — не понял Кай.
— Всё — это всё, — ответила Каттими. — Человек ведь как зверь. Он все чувствует, даже если и не колдун никакой. Как чувствует зверь. У нас в деревне был дурачок, так вот он поймал в лесу бельчонка. Устроил ему клетку, посадил его туда, растил, кормил, учил чему-то. Приручил. Тот уже без привязи сидел у него на плече, орехи доставал, яблоки. Прошли годы, зверь состарился. Уже не выходил из клетки, чихал чего-то, дрожал. Дурачок днями возле нее сидел. И вот вдруг зверек словно ожил. Начал ползать, даже пару раз выбирался из клетки и уползал на крыльцо. А в последний день все пытался на руки забраться к дурачку, словно кто-то грозил ему невидимый. А ночью сдох.
— И что ты хочешь этим сказать? — не понял Кай.
— Мне все время хочется забраться к тебе на руки, — призналась Каттими. — Я будто та самая белка.
— А я, выходит, дурачок, — делано рассмеялся Кай.
— Наверное, — не поддержала смешок девчонка. — Его убили, кстати. Дурачка убили тати. Таких убивают сразу. Не как врага, а ради шутки.
Следующим утром Кай почувствовал запах дыма. В дым вплетались запахи репы, мясного бульона, смолы и чего-то еще нехорошего. Когда спутники выбрались на холм, то разглядели внизу у речушки три дома. Дым поднимался над одним из них и над приземистой банькой, что стояла вовсе в низине. Кай с тоской посмотрел на неуклюжие снегоступы, на ноги, до колен облепленные снегом, и решительно направился к крайнему дому.
— Стой, — остановила его Каттими у ворот.
— Что не так? — не понял Кай. — Следов нет, лошадей у коновязи нет, значит, гостей у хуторских нет. А местный народ тут хлебосольный, мне уже приходилось просить ночлега.
— Допросился? — поинтересовалась Каттими.
— В следующей деревне, — признался Кай.
— Они обращены, — сказала Каттими.
— Обращены? — не понял Кай.
— Призваны, приделаны, приняты! Закрой глаза, — попросила девчонка. — Ты же всегда закрываешь глаза, когда хочешь что-то рассмотреть? Их обратили недавно, наверное, с неделю назад, они еще не успокоились. Приглядись.
Кай закрыл глаза. Ничего он не мог разглядеть в этот раз. Не было ни паутины приворота, ни того запаха магии, который он чувствовал всегда, слышал, словно где-то возле уха тренькала туго натянутая струнка. Не было ничего. Три дома и банька представали черными силуэтами, но в одном из трех домов и баньке подрагивали еще более черные пятна. Пять и три. Непроглядные, словно отверстия в черной ткани, натянутой над бездной.
— Пятеро в доме и трое в баньке, — устало проговорила Каттими. — Их уже нет.
— Мертвые? — ужаснулся Кай.
— Нет. — Она посмотрела на него так, словно только что выбралась из сырой ямы, в которой провела без света и пищи множество дней. — Знаешь, тогда, во дворце урая, я заглянула слишком далеко. Когда я пила кровь, я впустила в себя слишком много. У меня такое чувство, что я смотрю на все из-под земли. Понимаешь?
— Я вытащу тебя, — пообещал Кай.
— Попробуй, — просто сказала девчонка. — Они не мертвые. Но они уже не люди. Не приделанные. Просто все человеческое в них стерто. Совсем. Осталось только звериное. И то, что заняло место человеческого. Наверное, теперь это будет так. А может быть, тот, кто приделывает, теперь торопится? Призывает нужных, а остальных просто обращает в зверей?
— Посмотри, — протянул руку Кай. — Ты видишь? Труба над вторым домом? И конек крыши.
Она кивнула. Снег нависал над всеми домами высокими шапками, но сугроб над вторым домом был ниже, словно кто-то пытался его расчистить. Расчистить пытался сверху, снес часть трубы, проломил конек, словно повредил дому спину.
— Пангариджа? — спросила Каттими.
— Не знаю, — пожал плечами Кай и решительно ударил ногой по воротам. — Я слышал еще и о летуне Хартаге. Он, правда, вроде бы где-то с Харой…
В ответ на удар в ворота дверь дома распахнулась. На занесенном снегом крыльце появился седой сгорбленный дед, приложил ко лбу кривую ладонь, всплеснул руками и побежал по сугробу к путникам.
— Босой бежит, — шепнула Каю на ухо Каттими.
Он видел и сам. Дед бежал по снегу босым, смешно размахивал руками и что-то беззвучно кричал, открывал щербатый рот. Когда он приблизился на расстояние двадцати шагов, Кай разглядел вымазанные в крови овчинный жилет и рубаху, обгрызенные до кости пальцы на руках и муть, непроглядную муть в глазах. Охотник сдернул с плеча ружье и, не вынимая его из чехла, дернул за спусковой крючок. Выстрел раздался почти в упор. Дед осел в снег, удивленно крякнул, поднес огрызки пальцев к груди, макнул их в расползающееся кровавое пятно, облизал и с блаженной улыбкой откинулся навзничь.
— Что это? — чуть слышно пролепетала Каттими.
— Пагуба, — зло ответил Кай и, сбросив чехол, вскинул ружье к плечу.
Прогремел второй выстрел, и вышедшая вслед за дедом на крыльцо бабка, одной руки у которой уже не было, вместо нее торчала кость, повалилась на заснеженные ступени. Из двери показались какие-то странные существа, может быть даже дети, превратившиеся в зверят. Они подхватили бабку и потащили ее в дом, впиваясь зубами в ее лицо и тело уже на ходу.
— Это уже не расколдуешь, — прошептала Каттими, сбросила с плеч лук, мешок, вытянула одеяло и стала рвать его на полосы. — Разведи огонь. И достань масло, у тебя бутыль.
Кай шагнул к занесенной снегом копне, выдернул пласт сена, бросил его на тело старика. Защелкал огнивом.