Читать интересную книгу Волк среди волков - Ханс Фаллада

Пагель вытащил руку из кармана. "Это не мой секрет, — подумал он. Сперва надо поговорить с девочкой".

— Нет, ничего нет, — сказал он громко.

10. ГАЗЕТЫ, ГАЗЕТЫ…

Газеты, газеты…

Люди покупали газеты повсюду: и в Нейлоэ, и в Альтлоэ, и в Берлине, и в любом месте, по всей стране. Они читали газеты. Больше людей, чем прежде, покупали газеты, они следили за курсом доллара. Радио еще не было, и они узнавали курс доллара из газет, но когда они развертывали газету, отыскивая астрономические цифры, им поневоле бросались в глаза огромные заголовки, сообщавшие о событиях. Многим не хотелось их читать, уже семь лет пичкали их жирными заголовками, им не хотелось больше слышать, что творится на белом свете. На свете не было ничего хорошего. Будь у них хоть малейшая возможность, они бы охотно жили изолированно, для самих себя. Но ничто не помогало, они не могли высвободиться, они были детьми своего времени, время просачивалось в них.

Время было богато событиями. В эти горячие уборочные дни люди читали о том, что правительство Куно уже опять пошатнулось, поговаривали, будто оно мирволило спекулянтам и это привело к недостатку продуктов первой необходимости. Рурская область все еще была занята французскими колониальными войсками, ни один человек там не работал, ни одна труба не дымила. Это называлось "пассивным сопротивлением", и это сопротивление хотели финансировать новыми налогами, новыми поборами, которые, как предполагалось, уплатит капитал путем своего обесценения. За время от 26 июля по 8 августа курс доллара поднялся с 760.000 марок до 4.860.000! Дисконтная ставка государственного банка повысилась с восемнадцати до тридцати процентов.

Но несмотря на это сопротивление, несмотря на протест Англии и Италии, которые объявили действия Франции противозаконными, Франция продолжала свою войну — войну мирного времени. Надо создать затруднения для Германии, заявила она, иначе Германия не будет платить. Имя этим затруднениям было: свыше ста убитых, десять смертных приговоров, с полдюжины пожизненных осуждений, аресты заложников, ограбления банков, выселение ста десяти тысяч человек с насиженных мест. Гибни, Германия, но плати!

Вот о чем люди читали в газетах, они этого не видели, но они это чувствовали. Это входило в них, становилось частью их, определяло их сон и бодрствование, мечты и питье, еду и достатки.

Отчаянное положение отчаявшегося народа, когда отчаянно действует каждый отчаявшийся.

Смутное, мутное время…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ИДУТ ПРОДУВНЫЕ ГУСАРЫ

1. РОТМИСТР БЕСНУЕТСЯ ИЗ-ЗА ПИСЬМА

— Какая наглость! — кричал ротмистр.

— Я так и знала, что ты расстроишься, — кротко сказала фрау фон Праквиц.

— Я этого не допущу! — крикнул ротмистр еще громче.

— Я же только о тебе забочусь, — успокаивала фрау фон Праквиц.

— Где письмо? Дай сюда письмо! Это мое письмо! — вопил ротмистр.

— Все уже давно улажено, — высказала предположение фрау фон Праквиц.

— Письмо прислано мне три недели назад, а я его еще не видал! Кто здесь хозяин? — гремел ротмистр.

— Ты! — сказала жена.

— Да, и я ему это докажу! — крикнул ротмистр, но уже слабее, так как громче кричать было некуда. Он побежал к двери. — Ишь ведь что вообразил!

— Ты позабыл письмо! — напомнила жена.

— Какое письмо? — Ротмистр остановился как громом пораженный. Он позабыл о всех письмах, кроме одного.

— Да то, из Берлина.

— Ах да! — ротмистр сунул его в карман. Он с мрачной угрозой посмотрел на жену и сказал: — Не вздумай еще ему телефонировать!

— Ну что ты! Только не волнуйся. Люди должны быть здесь с минуты на минуту…

— Мне на людей…

Как человек благовоспитанный, ротмистр, только выйдя из жениной спальни, сказал, что ему "на людей". Жена улыбнулась. Сейчас же вслед за тем она увидела, как ее супруг с непокрытой головой, жестикулируя худыми, длинными руками, вихрем помчался по дороге к конторе.

Фрау фон Праквиц подошла к телефону, покрутила ручку, спросила:

— Это вы, господин Пагель? Нельзя ли спешно попросить к телефону господина фон Штудмана? Спасибо!.. Господин фон Штудман? Муж идет на вас. Он мечет громы и молнии за то, что мы скрыли от него письмо об электричестве. Дайте ему отбушеваться вволю. Самое страшное вынесла я… Ну, разумеется; очень вам благодарна… О нет, я уже давно к этому привыкла. Итак, заранее большое спасибо.

Она положила трубку, спросила:

— Что тебе, Вайо?

— Можно мне пойти на полчасика погулять?

Фрау фон Праквиц посмотрела на часы.

— Через десять минут ты пойдешь со мной в замок. Мне надо поглядеть, как там справляются с едой для людей.

— Ах, вечно в замок, мама! Мне бы так хотелось опять пойти в лес. Нельзя в лес? А поплавать? Я уже месяц не плавала!

— Ты, Виолета, знаешь… — как можно суше, вопреки собственному сердцу.

— Ох, ты так меня мучаешь! Ты так меня мучаешь, мама! Я больше не выдержу! Незачем было раньше давать мне столько свободы, если теперь ты меня на привязи держишь! Как в тюрьме! Но я больше не выдержу! Я у себя в комнате с ума сойду! Иногда мне снится, будто все стены на меня валятся. А потом гляжу на шнур от занавесей и соображаю, выдержит ли он. А потом мне хочется выпрыгнуть в окно. Мне хочется разбить стекло, мне хочется, чтобы потекла кровь, только бы почувствовать, что я живу… Вы все кажетесь мне привидениями, и сама я себе кажусь привидением, будто мы и не живем вовсе — но я больше не хочу. Я что-нибудь выкину, мне все равно, что ни выкинуть, я ни на что не посмотрю…

— Ай, Вайо, Вайо! — вздохнула мать. — Если бы ты только сказала правду! Нам, думаешь, легко? Но пока ты лжешь, мы не можем иначе…

— Ты! Только ты это говоришь! Папа тоже сказал, что ты слишком строга! И папа верит, что я говорю правду, что это был не чужой мужчина, а лесничий Книбуш. Все верят — одна ты не веришь. Ты всеми здесь командовать хочешь, папа тоже говорит…

— Ну, собирайся, — устало сказала мать. — Я посмотрю, может быть, пойдем потом вместе на часок в лес.

— Не хочу я в лес вместе с тобой! Я не нуждаюсь в надсмотрщике… Я не хочу вести умные разговоры… Я не позволю тебе держать меня взаперти! Я ненавижу тебя! Глядеть на тебя не хочу! Ах, я не могу, не могу больше…

И вот опять, опять на нее нашло, она кричала, подавляя, заглушая криком рыдания, но в конце концов они пересилили и вырвались наружу, сломили, свалили ее — превратили в жалкое, бьющееся в судорогах существо, кричащее и стонущее.

Фрау фон Праквиц смотрела на дочь. У нее было мужественное сердце, она не плакала хотя бы уже потому, что плакали другие. Ее переполняла безграничная жалость к бедной, сбившейся с пути, беспомощной девочке. И вместе с тем она думала: "И все-таки ты лжешь! Если бы ты не оберегала какую-то тайну, ты не стала бы так упорствовать".

Она позвонила. Услышав шаги лакея, она открыла дверь и сказала:

— Не входите, Губерт. Пошлите Армгард или Лотту — барышне дурно… А потом принесите мне из аптечки гофманские капли.

Закрывая тихонько дверь, фрау фон Праквиц печально улыбнулась. Во время разговора с лакеем Редером она прислушивалась к стонам и плачу. Пока она отдавала лакею распоряжение, плач заметно утих, а когда заказывала ненавистные гофманские капли, он совсем почти замолк.

"Тебе плохо, дитя мое, — подумала фрау фон Праквиц. — Но должно быть, не так уж плохо, если ты интересуешься, что с тобой будет дальше. Ничего не поделаешь, надо стоять на своем, пока одна из нас не пойдет на уступки. Будем надеяться, что уступишь ты"!

2. УВОЛЬНЕНИЕ ПАГЕЛЯ

Ротмистр бурей влетел в контору.

— Алло! — сказал фон Штудман. — Вот это называется спешить как на пожар! Люди прибыли?

— На людей мне начхать! — крикнул ротмистр, подогревший свою ярость быстрым бегом. — Где письмо? Дай сюда письмо!

— Незачем так кричать! — холодно сказал Штудман. — Я по-прежнему прекрасно слышу. Что за письмо?

— Час от часу не легче! — еще громче раскричался ротмистр. — От меня скрывают мои письма, и я же не имею права слова сказать? Я требую письмо…

— Господин Пагель, будьте так любезны, закройте, пожалуйста, окна. Совершенно необязательно, чтобы все в Нейлоэ слышали, как мы здесь…

— Пагель, не закрывайте окон! Вы служите у меня, поняли?! Я требую наконец письмо — ведь оно трех-четырех-пятинедельной давности…

— Ах, так ты, Праквиц, имеешь в виду то письмо…

— Значит, от меня скрывают и другие письма?! У тебя секреты с моей женой, Штудман!

Тут молодой легкомысленный Пагель прыснул со смеха.

Ротмистр обмер. Сперва он не понял. Молодой человек посмел расхохотаться! В конторе стало так тихо, что кажется, если бы зудел комар, его было бы слышно.

Ротмистр шагнул по направлению к Пагелю.